— Что теперь будет? — спросила я, царапая ногтем пуговицу на его рубашке.

— Немезида передаст нам указание, мы его спланируем и пойдем выполнять. Сегодня решим, как достать Дамьяна из рук «Ковчега».

— Я чувствую себя паршиво. Не знаю, как описать… Будто плохое предчувствие, или… Мне неспокойно. Одиноко среди вас. Я будто совсем одна. Не знаю, куда себя девать.

— Привыкнешь.

— К чувству одиночества?

— Нет, к нам.

— Я не хочу никуда идти. Хочу просто спрятаться тут, в одеялах. И чтобы не одна. С тобой. Закинуть на тебя ногу и спрятаться.

— Ногу ты уже закинула, — констатировал он. — Очень дерзко для девственницы.

— Еще неделю назад ты бы меня не узнал.

— Что, боялась даже думать о сексе?

— Типа того. Трой, а я правда красивая?

— Для меня да, — сказал он твердо. Без сомнений или робости. Это было красиво.

— Мне никто не говорил, что я красивая, — поделилась я. — А зна..

— Кто-то идет, — предупредил Трой, накрыв мои нагие телеса одеялом.

Дверь открылась, и в проем выглянуло лицо Цефея.

— О, а вы уже подружились? Как мило, — подмигнул он. А затем ввалился в комнату и прыгнул к нам так, что я оказалась зажата между ними. Леви бесстыдно приобнял меня, кончиками пальцев задевая грудь.

Трой не оценил его объятий, но умолчал об этом.

— А меня чего не позвали? Я бы третьим был, в задний проход, так сказать.

— Цефей, заткнись, — шикнул Трой. — Ты извинился перед Морган?

— За что? Пизда, я только встал, а уже идти извиняться!

— Ты облупок, Леви. Она ведь неделю дома просидит из-за твоего языка.

— Я плохо куни сделал?

— Иди отсюда, а.

— Леви, мне нужно одеться, — намекнула я.

— Ой, да что я там не видел… — Цефей обиженно вскинул голову и гордой походкой вышел из спальни. Я измученно выдохнула.

— Тяжело с ним, — я скинула с себя горячее одеяло и снова обвила руками и ногами тело Троя. Не знаю, зачем я это делала из раза в раз. Наверное, я просто хотела любви. Мне была лестна взаимность. И нравилось нравиться.

Мне никогда не было так тепло. Чувство человеческой нежности.

— Он хороший парень, не обессудь.

— Все нормально. Трой?

— Да?

— Я не хочу участвовать в ваших игрищах.

— Я знаю, Оф. Прости, но тебе придется.

— Я не стану убивать.

— Когда-то это произойдёт. Я тоже не стал бы, не убей те ублюдки моего друга.

— Ты про стрельбу?

— Да, это было в Гринвиче. Трое даунов убили моего единственного друга. Отверткой. А потом я убил их. Не знаю, не смог сдержаться. Этот гнев… он не знает границ.

Я утешительно обняла его за шею.

— Что чувствует человек, когда убивает?

— Силу. Свершенное возмездие. А потом неважно.

— Мне снилось, что я убила человека.

— Значит, это тебя тревожит. Боишься этого или вожделеешь?

— Боюсь. Мне всегда снятся кошмары.

— Да, я слышал, как ты стонала ночью.

— А… — я смутилась. — Нет, этой ночью мне снился Дамьян.

— Не понимаю, почему ты лежишь на мне, если в голове другой.

— Я просто представляю, что ты — он.

— Неутешительно. Даже унизительно. Не хочу быть подушкой для твоих иллюзий. — Трой отстранил меня и встал с кровати. Открыл окно, отчего в комнату ворвался вихрь ветра и отголоски холодного ливня, и сел на подоконник. Там достал сигарету. — Но я уважаю тебя за честность.

Пару мелких капель занесло на мои плечи, стало морозно и свежо. Я глубоко вдохнула, скрипнув разбитым ребром под повязкой. Соски щекотливо огрубели.

Я сбросила с себя сплетения шелковых одеял с простынями и прошла к раскрытому настежь окну. Красноречиво взглянула на дымящую сигарету в пальцах Троя. Он любезно протянул к моим губам влажный фильтр и держал до тех пор, пока я не насытилась никотином.

— Знаешь, — начала я, — все теперь по-другому ощущается. Я прыгнула из окна с уверенностью, что умру, что это конец. Но я очнулась. И теперь я будто… не знаю, ценю то, что вижу? Мне неважно, как я выгляжу, что у меня неидеальная фигура и лицо, что на руках куча шрамов. Это пустое, понимаешь? Кто-то избавляется от комплексов с психологом, а я просто прыгнула. Насильный суицид есть панацея.

— Попробую на досуге, — усмехнулся Трой. Я впервые увидела его улыбку. Она была красивая — ровная и белоснежная.

Он и внешне был потрясающим. Как Аполлон, как Давид, как Македонский, которых так яро доводили до апофеоза художники.

Но он не тот. Он был как я. А я искала искру. Дамьяна.

— Снова на авиазавод? — спросила я.

— Называй это штабом. Да, Немезида уже там.

— Мне она не понравилась.

— Вначале я тоже был скептик относительно нее. Потом узнал лучше. Мы любим ее. И ты полюбишь.

— Натаниэль Фауст. Кто он?

Трой строго взглянул на меня. Нахмуренно ответил:

— Наш коллега. Он погиб.

— Я знаю.

— Морган?

— Да. Она любила его.

— А он терпел.

— То есть невзаимно?

— Да. Фауст любил другую. Какую-то обычную студентку из медицинского.

— Морган просто хочет быть любимой.

— Я знаю. Мы все знаем. И бережем ее, — эту пузатую мелочь с красивой пышной грудью.

— И каким образом?

— Бьем лица ее ухажерам, которые лезут в трусы на первом свидании. Одного слишком наглого Леви вовсе прокатил по городу.

— Прокатил и все?

— Он привязал его веревкой к машине и дал газу. От парня остались только связанные руки. Цефей дурак и шут, но карает смертельно и негуманно. Он любит малышку Морган. Хотя бы потому что приезжает к ней в три ночи посмотреть Чипа и Дейла по телевизору. Мне тоже часто приходится то через весь город ей мороженое везти, то забирать ее пьяную из бара. Иногда у нее хандра, и я бросаю дела, чтобы полежать с ней весь день. Просто молча полежать.

Мне стало завидно. Ведь никто ради меня не делал и шага. Никто не относился ко мне с такой самоотверженностью. Я всегда была пустым местом.

— Вы все, девушки, такие. Всегда нужно заботиться.

— Нет, не все. Обо мне никто не заботился. Я была одна со своими проблемами и чувствами.

Трой промолчал. Все они молчали, когда я просила помощи. Когда рыдала им в лицо. Они только молчали.

— Прости, — я резко развернулась и сбежала из комнаты. Хлопнула дверью своей спальни и расплакалась, скатившись по стене на пол. Как в идиотских фильмах про любовь.

Слишком ненужная. Слишком ребенок внутри. Слишком нелюбимая. Слишком одинокая в этом мире с миллиардами живых душ.

Есть ли хоть кто-то, кому я могла быть нужной, как биение сердца? Как дыхание. Как воздух.

Я хотела подвигов, хотела героев, хотела красивых слов и тепла. Не знала, что это, но желала того пламенно. Морган имела это каждый день, час, минуту и секунду, а я рыдала от безысходности и отчаяния.

Снова истерия, перебивающая возможность дышать, снова пламя под грудиной жгло органы на стейки. Я горела. И никому не было дела до моей больной души, истязаемой холодом. Я привыкла страдать одна, привыкла, что всем безразличны мои слезы и хрипы удушья.

Столь долгожданный стук в дверь. Я грезила о нем многие годы. Кому-то за дверью не плевать.

Я открыла.

— Офелия. — Трой грубо обнял меня, оторвав от пола.

— З-закрой дверь, я не х-хочу, чтобы меня видели, — заикалась я от слезливых спазмов.

Трой, не отпуская меня, толкнул дверь ногой и сел на край постели. Я продолжила рыдать в его белую рубашку.

Я плакала вместе с дождем. В единое созвучие. В унисон.

— Почему? — он будто только сейчас заметил шрамы на моих бедрах и предплечьях.

— Потому что некуда бежать от себя и мыслей. Слишком много страданий. Разве ты не хотел причинить себе боль?

— Не помню.

— А я хочу по сей день. Я стремлюсь к боли. Потому что по-другому не умею. Я бы резала и резала, пока не умру. Но я боюсь смерти. Нескончаемый цикл страха и боли. Можешь считать это нелепым, мне все равно, что ты скажешь.

— Я верю. Здоровые и счастливые не хватаются за ножи и бритвы. Они не хотят чувствовать боль. Я не знал, что такое бывает. Не знал, что и сам могу быть болен. Что отличаюсь от нормальных. Я хотел бы стать обычным человеком. У таких нет мыслей, что пора умирать, нет желания прыгнуть под поезд. Они просто счастливы жить. Это так удивительно..