—..ты тоже.

Дамьян! Заткни свою пасть, ублюдина!

— крикнул отец.

С-сыночек, помоги папе,

— плакал он, пока нож не попал в сердце.

Глава девятая.

Мы в Лондоне. Снова мокро и тоскливо — привычный угрюмый характер этого города. Чужим он негостеприимен, даже жесток; Лондон аурой напоминал мертвеца, воздух тут был тяжёлый и колючий. Я совсем забыла, какой он серый и враждебный. Дома — лица бесов с чёрными глазами-окнами, а шпили — их ножи. Готика и атмосфера скорой депрессии. Тут тяжело быть счастливым.

Ворона клевала раздавленную машиной кошку в её открытый глаз. Мимо нас пролетел пакет, чёрный, и зацепился за мой ботинок. В лабиринтах запутанных улиц рассредоточенная дюжина людей, мёртвой, уставшей походкой бредущих кто куда. Здесь не шла та лютая зима — только лил редкий дождь из чугуновых туч.

— Тут уныло, — констатирован Дамьян, поправив тяжелые сумки в руках. — По телеку красиво, а в деле мрачно, как на похоронах.

— В Лондоне редко солнце светит. Один дождь всегда, — кивнула я, соглашаясь.

— И куда мы теперь?

— К отцу поедем.

Мы пошли пешком, хоть дядя Саша и дал немного денег на неделю проживания. Нескоро мы остановились у мастерской "Ремонт часов" и вошли в дом. Я с волнением постучала в дверь. Матерясь, папа открыл дверь; он по обыкновению в очках, измазанный маслом и лохматый, как чудище из пещер. Он открыл рот в ярком удивлении, попытался что-то сказать, но в итоге просто обнял меня, стараясь не касаться грязными пальцами.

— Офи, как я рад! — воскликнул он. — Я думал, что ты больше не вернёшься в Англию.

— Пришлось, — ответила я, стремясь отстраниться от объятий. Мне не нравились руки моих родителей, мне становилось тошно от их ласки. Казалось, что та наиграна и искусственна. — Как ты?

— Не на пороге же, проходите, — он рукой указал на дверь.

Мы вошли в кухню и сели за стол. Папа заговорил снова, когда натирал руки мылом:

— Ты нас не представишь, Офи?

— Я же просила, папа.

— Ладно-ладно, прости, Мила.

— Это… Дамьян Костич. А это мой отец — Ричард Кинг.

— Очень приятно, — тепло улыбнулся папа. — А вы?.. Ну, кем друг другу приходитесь? — неловко спросил он.

— Мы друзья, — ответила я смущенно. Словно он увидел, как мы с Яном целовались. Страшный сон подростка.

— Костич, значит? — задумался отец, вытирая руки полотенцем. Затем сел рядом и вгляделся в моего белого убийцу. — Сын Снежаны и Йована что ли? Лицо-то знакомое. Костичей помню, небогатая семья. Ну, убили которых, помнишь, Оф?

— Нет, — поморщилась я. — Не помню.

— Вы же в детский сад вместе ходили! Точно, — отец поднялся и навис над Дамьяном, вглядываясь в его глаза цвета янтаря. — Да-да, я помню эти глазёнки, в детстве они были такие же серьезные. Дамьян, да, я уверен. Только Оф тебя называла Дами.

Ян долго смотрел на отца, а после увёл взгляд в никуда и склонил голову, спрятав лицо. Мы с отцом остались вдвоём.

— Ты уверен?

— Да, конечно! Вы же дружили, как брат с сестрой! Разве не помнишь?

— Нет. — Я достала сигарету и закурила. — Рассказывай.

— Вот беда-то! Ты, вроде, должна помнить, тебе почти пять было. Ты была очень умной и хорошо развитой на свой возраст.

— Не помню я. Расскажи.

— Ну хорошо, вы с Дамьянкой познакомились, когда тебе было почти пять. Полгода вы дружили, пока его не перестали водить в сад..

***

Это было утро; Исидора не смогла отвести тебя в садик, поэтому попросила меня. По дороге ты выпросила пломбир, и мы опоздали, потому, когда вошли, шла перекличка и знакомство с новеньким. Я помню Дамьяна очень маленьким и щуплым; он был зажатым и ни с кем не говорил в свой первый день в саду, ты мне об этом рассказывала. А уже через неделю, когда Исидора забрала тебя после работы, ты устроила истерику: хотела, чтобы "мой лучший друг Дами жил с нами."

Ты, доча, очень любила своего Дами, я даже удивлялся, что дети могут быть так серьёзны друг к другу. Даже я Исидору так не уважал и боготворил, как вы с этим мальчиком. Ты воровала с нашего стола печенье и конфеты, потому что знала, что его плохо кормили. Ты отдавала ему свою одежду, потому что знала, что ему нечего носить. Полгода вы были неразлучны, но в один день он пропал, и ты впала в кошмарную апатию. Мы с Исидорой, честно говоря, плюнули на это… и из-за тысячи таких ошибок мы и потеряли тебя. Забыли, что ты есть, а теперь я удивляюсь твоему холоду ко мне. Прости, Офи, я дурак.

Я не интересовался вашей дружбой, но пару раз видел и слышал твои истории.

— Пап, мы должны заблать Дами к нам! — закричала ты на меня, нахмурив брови. — Его папа хочет убить! Я не хочу, чтобы он умел! Папа, ты слышишь?!

Я тогда, конечно, очень занервничал от твоих откровений. Таких слов дети не говорят просто так.

— Почему папа хочет убить Дами? — присев до уровня твоих глазок, спросил я аккуратно. — Дами сам так сказал или ты придумываешь причину?

— Он сам мне сказал! И даже показал вавки на спине, папа! Как будто собака дяди Гладислава искусала! Я в сон час ему зеленку у тети Анны утащила и в ранки налила, он плакал потом! Это папа его побил!

— Так, Офи, угомонись сейчас же, не суетись так, я мало что понимаю! — крикнул я тогда на тебя. — Я уверен, что Дами придумывает. — Твоих разочарованных во мне глаз я никогда не забуду. Ты сжала кулачок, измазанный зеленкой, и ушла вперед.

— Офелия!

— Не лазговаливай со мной! Я не хочу такого папу!

— Да чтоб тебя! — Я схватил тебя за руку и дернул так сильно, что ты не удержалась и упала на бетон. — Сейчас же извинись, иначе я прямо здесь тебя выпорю! — Я дернул тебя за руку ещё раз, и ты ободрала себе колени, скользнув по земле.

— Да вы только и умеете, что нас избивать! Я тебя ненавижу! — Не знаю, где ты научилась этому, — наверное, видела, что мама делала то же самое в отношении меня — но ты плюнула мне в лицо и гордо сжала зубы, зная, что последует удар.

Я и правда тогда тебя ударил; так, что ты выплюнула молочный зуб, мешавший есть. Я тогда думал, что у меня растёт монстр, но только сейчас понимаю, что это мы вырастили тебя такой.

— Я ненавизу тебя, твоё лицо, твой голос, твои волосы, глаза, — сухо сказала ты мне в ответ на удар. — И ненавизу имя, котолым ты меня назвал! Я хочу, чтобы ты исчез, — злобно прошептала ты и ушла.

Конечно, я понимал, что сам виноват. Мне тяжело думать об этом.

Я пришёл на следующий день к воспитателю детсада и поинтересовался жизнью Дами.

— Дамьян? Нет, с ним все в порядке, — успокоила женщина. — Родители адекватные, любящие. Снежана и Йован Костичи хорошие люди с замечательным сыном, Ричард.

— А никаких побоев не видели? — продолжал я напорствовать.

— Нет, он цел и здоров. А что-то случилось?

— Нет, — рассеянно ответил я и молча ушёл. Она что-то спрашивала, но я проигнорировал все ее слова, сказанные мне в спину.

Мне нужно было, наверное, проведать его?

Прошли недели, и я вновь пришёл забрать тебя. Это был последний день перед тем, как он пропал. Вы, шестилетние, совсем крохотные и искренние друг для друга, сидели в гардеробной у маленьких шкафчиков с вашими именами и обнимались. Будто оба знали, что больше не увидитесь на завтраке и перекличке. Я помню, что он был кошмарно бледным и таким… золотым одновременно: его тонкие волосы тогда отливали розовым золотом. Вы сидели на скамеечке и оба молчали. Наверное, вам уже не нужно было слов, чтобы понимать мысли.

— Дами, плости, — отчего-то расплакалась ты.

— Не плачь, Офи, все будет хоросо, — отчаянно улыбнулся он тебе. Через силу.

— Я не смогу спать без тебя.

— Ты все мозешь, ты же как солныско — великое и сильное.

— Дами, пожалуйста, пошли с нами! — Ты подскочила со скамьи ко мне навстречу. — Папа! Давай забелём Дами!

— Офи, — мальчик догнал тебя и снова обнял, прерывая грядущий поток слов. — Все хоросо!