Джо ничего не имел против. Он всегда говорил: «Если там, куда ты едешь, есть пляж, гольф и другие игроки, я еду с тобой, детка. Детей тоже возьмем!»

Белые, скорее всего, уже нас не помнят, но мы были и по-прежнему остаемся популярными среди американцев китайского происхождения. То есть очень известными. Нами все гордятся. Они любят даже Руби, которую сейчас считают более «китайской», чем некоторых китаянок.

Правда, это не означает, что мы по-прежнему дружим, как дружили. Мы больше не ездим в совместные туры, но встречаемся для репетиций выступлений «Сестер Свинг», иногда сталкиваемся друг с другом во время других выступлений и болтаем, как закадычные подружки, на официальных мероприятиях.

Элен приезжала ко мне и провела у меня некоторое время, пока мои дети были маленькими. Мы встречались также, когда она оказывалась в Сан-Франциско по семейным делам — приезжала на свадьбы, похороны, дни рождения многочисленной родни. Она добилась невероятных успехов в торговле недвижимостью, как я и предсказывала, сначала продавая дома ветеранам, потом занимаясь разработкой и застройкой участков, а затем и многоквартирных домов. Она стала по-настоящему состоятельной женщиной.

Вместе мы ходили на все пять свадеб Руби. Ну да, той самой, которая не стремилась замуж. Ее нынешний благоверный моложе ее на двадцать лет. Хотя я готова поставить сотню баксов против того, что ему за ней не угнаться. Руби — единственная из нас, кто до сих пор не расстался с шоу-бизнесом. Она успела попробовать все: ее «Танцующие палочки» избавились от верхней части костюма, когда пришла повальная мода на выступление топлесс, потом она нарядила их в ботфорты, когда в 60-е годы наступила эра «гоу-гоу», и научила девушек двигаться в ритме диско в 70-е. Журналистам по-прежнему нравится брать у нее интервью, а она осталась такой же жизнерадостной и шаловливой, как во время памятного интервью, которое мы давали «Ассошиэйтед Пресс». Наша Руби умеет оставаться неизменной.

Я съезжаю с шоссе и поворачиваю на Ноб-хилл, к отелю «Марк Хопкинс». Оставив машину портье, я делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться, заставляю лицо принять приятное выражение и вхожу в холл. Меня сразу же замечает Эдди. Хоть он и намного старше меня, он, как и раньше, очень красив: высокий, элегантный, грациозный, со вкусом одетый — вечный китайский Фред Астер. Вот только запавшие глаза, щеки и язвы на шее говорят о том, как серьезно он болен. Эта новая болезнь унесла жизни уже стольких мужчин за последнее время.

— Ты совершенно не изменилась, — шепчет он мне на ухо, обнимая.

— И скольким ты это уже сказал сегодня? — шутливо отвечаю ему я.

— О, много кому. Ты хорошо меня знаешь, — смеется он. — Пойдем, о тебе уже все спрашивают.

Он берет меня под руку и галантно ведет из холла в комнату донов, стены которой пышно расписаны эпизодами из истории Калифорнии. Когда я вхожу, все присутствующие в комнате сразу поворачиваются ко мне. Я не успеваю поискать глазами Руби или Элен. Здесь уже собралось около пятидесяти человек. Кто-то сидит за столом, кто-то курсирует возле столиков, на которых стоит кофе и разложены угощения. Те, кто оказывается ко мне ближе всего, торопятся мне навстречу. Ну, с той скоростью, с которой могут торопиться подвижные люди семидесяти или восьмидесяти лет от роду.

Бывшая танцовщица — танцовщица всегда! Не знаю, как это будет звучать про мужчину: бывший танцор — танцор всегда?

И они все начинают говорить одновременно.

— Прекрасно выглядишь!

— Ты где все это время пряталась?

— Ты к нам присоединишься?

— Ты тоже прекрасно выглядишь. Тебя я могла бы узнать где угодно, — отвечаю я Чан-Чану.

— Я там же, где и всегда, прямо за мостом, — говорю я Бернис Чоу, которую некогда называли китайской Эстель Мерман.

Сестры Лим проталкиваются сквозь толпу.

— Привет, Грейс! Как дела?

Беси, самой старшей, должно быть, лет восемьдесят пять, но для меня она нисколько не изменилась. Элла и Долорес по-прежнему стоят на шаг позади нее. Время от времени я встречаю их на китайской ярмарке в Окленде, на похоронах или на ежегодном банкете Китайского исторического общества. Иногда я вижу только двух сестер, и я пугаюсь: что случилось с третьей? Заболела? Умерла? Потом я снова вижу только двух, но уже в другом составе, или всего одну, и это меня смущает. Но они все живы, всё еще вместе и живут всего в миле друг от друга.

Ко мне подходит мужчина средних лет с небольшим животиком. Это Томми. С ним молодая женщина. Я вспоминаю, как ловко держала его на руках Элен, когда он был совсем маленьким, о том, как она одновременно душила его опекой и позволяла ему жить своей жизнью, разрываясь между любовью и страхом. Я никогда не думала, что из него получится что-нибудь толковое, но он вырос и стал врачом, как отец Эдди, и женился на женщине, мало чем отличающейся от Элен.

— Тетушка Грейс, — говорил Томми, — познакомьтесь, это Энни, моя дочь. Она в этом году заканчивает Калифорнийский университет.

Энни очень хорошенькая: длинные черные волосы и высокие скулы.

— Ты очень похожа на бабушку, — замечаю я ей.

— Да, мне говорили, — отвечает она голосом, в котором удивительно сочетаются дерзость, сомнение и гордость.

Она открывает сумочку и достает оттуда ручку и блокнот, чтобы быстро обрушить на меня серию вопросов.

— Когда вы поняли, что хотите танцевать? Каким было ваше первое достижение? Когда вы познакомились с моей бабушкой? Что вы чувствовали, когда вас стали называть «Восточной Танцовщицей» и вы начали выступать в азиатском клубе?

Я уже слышала подобные вопросы-обвинения, или, как они это называли, критику, от своих сыновей и внуков, поэтому я отвечаю Энни так же, как в свое время ответила им:

— Нас тогда называли «восточными» или «азиатскими» артистами. А белых называли «белыми».

Я тоже упряма и твердо придерживаюсь своих убеждений. Я не понимаю, о чем весь этот шум. Почему это все так интересует молодежь? Ведь нас не называли «япошками», как всегда говорили Элен и Джо, или «цветными», что еще хуже. Или все-таки это называние было оскорбительным?

Энни задает мне другие вопросы.

— Вы знали, что своей деятельностью поддерживали стереотипы об азиатской культуре? Как вы могли танцевать в месте, которое называлось «Китайские куколки», и вообще позволить себе называться «фарфоровой куколкой»?

Это уже перебор, и я бросаю взгляд на Томми. Мне хочется его спросить: «Что за манеры у твоей дочери?»

В ответ на мой выразительный взгляд Томми спокойно говорит:

— Энни проводит исследование по «Запретному городу» и другим клубам, в которых вы выступали. — Жестом он обводит всех людей, собравшихся в комнате. — Она хочет описать все это, пока не поздно.

Я перевожу взгляд на Энни.

— Мы не настолько стары.

— Мало ли что может случиться. Люди смертны, — отвечает Энни, и эта реплика кажется мне бездушной, особенно учитывая причину, по которой мы тут собрались. Эта встреча нужна для того, чтобы собрать деньги на лечение ее больного деда.

— То, что вы делали, опережало ваше время. Неужели вы не хотите, чтобы вас запомнили? Вы дадите мне интервью? Разве вам не хочется поделиться историей своей жизни?

Черта с два! Нет!

Но вместо этого я спрашиваю:

— Бабушка уже здесь?

— Нет, еще нет. Она летит из Майами.

От необходимости продолжать беседу меня спасает Чарли Лоу. Он хлопает в ладоши, чтобы привлечь всеобщее внимание. Усевшись, я замечаю небольшой танцпол и пианино, отчего мое сердце ёкает. Чтобы успокоиться, я начинаю рассматривать Чарли, который теперь кажется каким-то съежившимся и худым. Если бы он думал головой, то оставался бы богатым до конца своей жизни. Но он растратил все свое состояние на вино, женщин и развлечения. Что и стало причиной его падения. У него было слишком много жен. К счастью, он все еще владеет «Апартаментами Лоу», которые продолжают возвышаться на границе Чайнатауна, как сияющий драгоценный камень.