– Боюсь, у вас будут большие проблемы.

Наш герой не спеша умывается, вытирает лицо, потом поднимает голову, смотрит пристально на помощника и говорит:

– А вы не бойтесь.

И вот экзамены сданы. Осталось несколько дней до объявления результатов. Учебная комиссия обрабатывает данные и готовит списки поступивших. И тут Господь дарит мне подарок – бесплатную поездку на Валаам.

А получил я эту поездку так. Среди поступавших был один священник. Только поступал он не как мы, в Семинарию, а в Академию. До этого он как раз окончил Духовную Семинарию в Москве и при этом так «прославился», что о поступлении в Московскую Духовную Академию нечего было и думать. Батюшка этот, высокий, бородатый, торжественный, всегда и везде ходил в подряснике и с крестом. Он был великим обличителем пороков. Однажды я шел с ним по городу, и к каждой девушке, встречавшейся нам на пути с сигаретой, этот батюшка подходил, отбирал у нее сигарету, затаптывал и проводил разъяснительную беседу:

– Ты же будущая мать! Ты же губишь себя и будущее чадо свое. А заодно и свою бессмертную душу…

Репутацию юродивого этот батюшка приобрел с первого дня своего обучения в Московской Духовной Семинарии. В день поступления для всех новопоступивших проводили экскурсию по Троице-Сергиевой Лавре. И вот, лобзая очередную икону, этот юноша (тогда еще, конечно, не священник) задел головой огромную лампаду, и все из нее на него вылилось. Весь в елее, стекающем с головы, этот студент воскликнул:

– Братья! Это знак! Бог избрал и помазал меня.

Многое в поведении этого батюшки шло вразрез с общепринятыми правилами поведения, и его отовсюду гнали. Про его «чудотворства» и юродства рассказывали истории, вошедшие в золотой фонд преданий Московской Семинарии. Но прихожане его любили. И подарили батюшке путевку на Валаам. А тут как раз на эти дни выпадают какие-то дополнительные вступительные испытания в Академию. Зная почти наверняка, что его не примут (и действительно, его за чудачества не приняли), этот священник все же решил на остров не ехать и подарил путевку мне.

Теплоход, плеск темной ладожской воды – и три дня изумительного путешествия. Я впитывал все, что вижу, что чувствую, как сухая губка. Страшные развалины монастырских храмов, корпусов, оскверненные святыни (так было в 1991-м, сейчас, конечно, все отреставрировано и Валаам преобразился). И все это человеческое бесчиние соседствует с божественной лепотой: корабельные сосны, медовый запах смолы. …Вместе со мной в каюте ехал один священник, более того, целый игумен. Но был он… в элегантной белой рубашке и брюках, а не в рясе с крестом. Я спросил батюшку:

– Как же так? Вы ведь могли послужить молебен, провести с людьми беседу, исповедовать, окормлять… А никто и не знает, что вы священник.

Игумен улыбнулся:

– Милый юный друг. Я хочу просто отдохнуть от людей. Спокойно помолиться, подумать о своем. Стоит надеть рясу – и покоя ни минуты не будет…

Я был принципиально не согласен, а сегодня… согласен. Необходимо уединяться. Помните, что и Христос, Который был куда как востребован людьми, уединялся, чтобы побыть одному, чтобы помолиться. Пиджак и брюки для игумена стали той кельею, в которую он, находясь посреди людей, уединился для молитвы и размышлений.

На Валааме я познакомился с внуком отца Павла Флоренского, богослова, которого я к тому времени уже читал и достаточно хорошо знал. В то время его внук – отец Андроник – был игуменом Валаамского монастыря. А потом мы с моим спутником, батюшкой в штатском, под плеск волн говорили о богословии Флоренского и спорили: нужно его причислять к лику святых или нет. Я считал, что стоит, как новомученика. Отец игумен парировал:

– Прославление в лике святых автоматически делает авторитетными и труды человека, по сути, его сочинения становятся святоотеческой литературой. А в богословии отца Павла есть еретические мысли.

И вот теплоход причалил к пристани Ленинграда. На трамвае, потом метро, спешу в свою (а может, не свою?) Семинарию. У вахты списки. И среди других – моя фамилия. Поступил!

А через два дня, 1 сентября, – Божественная литургия. От волнения, от усталости у меня закружилась голова, и я почувствовал, что теряю сознание. Схватился за икону. Это была икона, как сегодня помню, святого Апостола Иоанна Богослова. Он меня и поддержал. Черные пятна перед глазами постепенно рассеялись, и я пришел в себя.

А через несколько дней нога, которая мучила меня болями, прошла совершенно. Боль становилась все меньше и меньше, и числу к 10 сентября исчезла окончательно. Лукавый отступил. До времени.

И наступил новый большой и важный период моей жизни: 8 лет учебы в Семинарии и Академии.

Годы, проведенные нами в институте, университете, навсегда останутся золотым фондом нашей памяти. Ты еще полон сил, надежд, будущее неопределенно и прекрасно…

Было такое время и у меня: четыре года в Духовной Семинарии и четыре года в Духовной Академии. Со школьной скамьи – на восемь лет в стены Ленинградской, а потом Санкт-Петербургской духовной школы…

Потом, в 1999-м, когда окончил Академию и был рукоположен в сан диакона, началась новая жизнь. А через год стал священником и настоятелем… Потом переведен в Свято-Троицкий Измайловский собор, где служу и поныне.

И вот сейчас, когда Господь «вернул» меня в Духовную Семинарию, правда, уже в статусе преподавателя, я хожу по коридорам, молюсь в академическом храме. И узнаю… На тех же местах иконы, так же зычно и нестройно распеваются за дверьми классов семинаристы – урок пения; тот же щебет птиц в Митрополичьем парке, окружающем Семинарию.

Самое удивительное: те же запахи. Запах кислых щей в дни Великого поста из трапезной, аромат старых фолиантов, когда проходишь мимо библиотеки, запах ладана и паркетной мастики, когда входишь в храм.

Мысленно возвращаюсь в 1990-е, в дни своей учебы в Семинарии и Академии.

Есть моменты грустные, есть веселые. Прошу отнестись к моим рассказам с добрым юмором и не делать никаких далеко идущих выводов, мало ли что в жизни бывает…

Итак, я учусь на первом курсе Семинарии.

Февраль месяц. Наша комната в общежитии. Мы все и вся друг о друге уже знаем и сдружились. Нас в комнате 9 человек. В 7.30, по удару колокола, мы вскакиваем, а попробуй не вскочить, когда следом за ударом колокола по комнатам идет помощник Инспектора (надзиратель за поведением) и тех, кто еще в постели, записывает в блокнотик. В 8 молитва. В 8.25 завтрак, с 9 и до 14.30 занятия.

Потом обед и свободное время до 18 часов.

Кто-то лежит на кровати и что-то вполголоса зубрит, другой наш сокурсник, прижав к уху, слушает транзисторный приемник, третий (это украинец Мариан, сын известного протоиерея и чемпион Украины по армрестлингу) пыхтит, бросает вверх и ловит двухпудовую гирю.

– Мариан, ты достал! Вся комната пóтом пропахла! – кричит с кровати другой наш брат. Это Андрей, самый взбалмошный и «нестандартный» наш сокурсник.

Андрей в Семинарию пришел из армии, где был сержантом и поднаторел в воспитании молодежи. В первый день, когда мы устраивались в комнате, он ввел правила нашего совместного жительства. Одно из них – никакой личной еды: «Только попробуйте кроить!» Все присланное из дома выкладывается «в общак» – на подоконник.

Нас, салаг, Андрей не очень уважает, считает своим долгом постоянно воспитывать. Уважает только Мариана, бывшего десантника, у которого на память о десантуре на груди сделана татуировка с группой крови, и Володю, тихого студента, который тоже прошел армию и который по возрасту сильно старше всех нас. Володя прошел трудную жизненную историю до поступления в Семинарию, он молчалив и погружен в себя и в книжки.