— Давайте! — сказал Шиму. — За работу!

Вдруг из кабинета начальника станции донеслась ругань. Мы замерли, прислушиваясь. Слов было не разобрать, но они там явно о чём-то спорили. Через минуту наши гости уже прошли обратно, так же быстро и уверено. Мы все вышли в коридор, как только скрипнула входная дверь, и наткнулись на Катана. Он был очень зол.

— Они забирают вездеходы, — сказал начальник станции.

— Что?! Зачем?! — спросил Маги с таким видом, будто у него забирали детей.

— Нужны для экспедиций! Говорят, что если нам что-то потребуется, свяжемся с «Январём», они привезут сами, когда припрутся за бочками.

— Ну так и хрен с ним, — заметил Шиму. — Нам же лучше. Меньше мотаться самим.

— Это до тех пор, пока всё в порядке, — загадочно ответил Катан.

Он поморщился, почесав переносицу, вздохнул и, заметив в руке Меката трубу, спросил:

— Вы починили насос?

— Не, — ответил Мекат чуть ли не с гордостью, — мы его доломали.

Он в третий раз пересказал историю с клапаном.

— Да вы совсем что ли охренели? — злобно спросил Катан.

Впрочем, его явно не столько злили Мекат с Маги, сколько сам сегодняшний день. Снаружи послышались звуки заводящихся двигателей — наши гости вывозили вездеходы со станции. Катан посмотрел в сторону гаража так, будто мог видеть его сквозь стену, и произнёс:

— Хватит с нас на сегодня. Зовите остальных к ужину. Завтра всё сделаем.

Мы все молча согласились. С момента аварии прошло всего часов двенадцать, но день казался каким-то бесконечным. И с каждой новой вестью он становился только хуже.

Я вернулся за свой стол, быстро закончил переписывать замеры, оставил бумаги у Шиму и присоединился к остальным рабочим в столовой. Всё это время, с момента вторжения гостей с «Января», меня не покидало неясное чувство. Я не мог сосредоточиться на нём, ощущая лишь всё бо́льшую отдалённость от происходящего.

Машинально закончив с ужином, я добрался до своей комнаты. Не помню, как умылся и лёг на раскладушку. Снаружи светило солнце. На окне были плотные занавески, но я пользовался ими только в первый год. Потом научился засыпать и так, хотя Вайша рекомендовал закрывать их на ночь. Он всегда давал нам какие-то рекомендации, как вроде и положено врачу, но сам, кажется, не следовал ни одной.

Вайша вообще производил на меня странное впечатление. Он был из какого-то благородного рода, мне, впрочем, неизвестного. Я мог перечислить все основные семьи Лакчами, но с обилием мелких дворян даже не был знаком. Дом Вайши был беден. Сам он смог получить медицинское образование и несколько лет проработал в каких-то богами забытых деревеньках, пока не попал сюда. Здесь же оказался его брат, Чиута, выучившийся на инженера и работающий теперь на «Источнике» — ближайшей к нам колонии. Я пару раз пересекался с ним. Чиута остался здесь, рассчитывая на большое будущее после объявления независимости. Почему Вайша не вернулся домой, было для меня большой загадкой. Эта парочка была самой контрастной из всех, что я видел. Чиута был жизнерадостным и открытым. Он смотрел на путешествие в Антарту как на большое приключение. Вайша был совершенно другим.

Отрешённость и мрачный цинизм странным образом сочетались в нём со стремлением помогать окружающим. Этот человек мог бы иметь стабильную практику в любом городе Лакчами. Вместо этого он отправлялся в отдалённые уголки, где за гроши лечил бедняков. Сначала я думал, что Вайша верит в какие-то идеалы, но быстро выяснил, что он лишён миссионерского пафоса. Словно ему было плевать на всё, даже на себя. Он, как машина, делал свою работу, вообще никак не поддерживая мои робкие попытки разузнать, что ведёт его по жизни. Впрочем, главное, что доктор всегда был готов помочь, когда что-то происходило…

Вдруг я вспомнил эту фразу Катана: «до тех пор, пока всё в порядке». То ощущение, что болталось на заднем плане, начало наступать. Почему Катан так резко отреагировал на историю с вездеходами? Хотя это можно было понять. Они должны были оставить нам хотя бы один. Случись на станции пожар, нам придётся идти пешком до «Источника». А это больше десяти километров по морозу. Но было что-то ещё.

Я вспомнил, как Катан всё более угрюмо воспринимал последние распоряжения с «Января». Вездеходы, похоже, стали для него последней каплей в череде урезаний ресурсов и свободного времени рабочих. Он не хотел видеть картину целиком. Катана, казалось, всегда заботила только «Заря», даже если решались вопросы, общие для всей Антарты.

Засыпая, я вспоминал, как начальник станции противился массовому участию рабочих в забастовках и революции. Его вообще мало волновала политика, приносила ли она гнёт или избавление. Он отпускал людей на митинги против Лакчами, но при условии, что работа станции не пострадает слишком сильно. В отличие от других колоний, «Заря» ни на один день не останавливала насосы, хоть в те тревожные дни и выдавала меньшую выработку, чем обычно. Мне казалось забавным, что Катан считал, будто можно вписать революцию в какой-то график. Он даже рабочих, которые рвались в гущу событий на «Январь» или в порт, отпускал посменно.

От всех этих мыслей и воспоминаний в моём сонном воображении всплывали картины борьбы за независимость. Живые цепи рабочих, вставшие на пути у солдат, присланных, чтобы навести порядок в Антарте. Менаги, обращающийся к победителям, стоя на крыше вездехода. Я мог лишь представлять себе, как всё это происходило. Несмотря на то, как сильно мне хотелось увидеть всё своими глазами, наконец-то поучаствовать в чём-то по-настоящему важном, Катан ни разу не отпустил меня. Хотя я никогда не был таким уж важным и незаменимым на станции. Поручения, которыми он мотивировал свой отказ, часто мог бы взять на себя Шиму на несколько дней. Меня раздражало то, что Катан считал меня изнеженным аристократишкой, которому не место на передовой. Конечно, мне было страшно. Порой я ловил мимолётное чувство благодарности к Катану, которое гнал от себя. Те дни были переполнены злостью, иногда мы думали, что вот-вот разразится настоящая гражданская война. Никто не знал, не сдадут ли у солдат нервы и не начнётся ли стрельба.

Именно такой сценарий мелькал у меня в мыслях, когда я думал поехать с другими. Эти картины я тоже пытался прогнать. Мне хотелось участвовать в восстании, но одновременно было страшно встать во весь рост и заявить свой протест угнетателям. Парадокс был в том, что я стыдился своего страха и от этого только больше рвался туда. Сейчас, на пороге сна, я припоминал эти чувства, хотя почти не обращал на них внимания в те дни. И сейчас я мог наблюдать свои переживания, не пытаясь оттолкнуть, пока все они, вперемешку с мыслями и воспоминаниями, не завертелись в какую-то фантасмагорию, за которой я окончательно уснул.

***

Следующие несколько дней были сплошной суматохой. Разобравшись, наконец, с трубами, Мекат и Маги починили насос, а вместе с ним заработали и соседние установки. Катан расписал смены, и «Заря» перешла на круглосуточную работу. Но мы по-прежнему отставали от графика. «Январь» лишь подгонял нас всё это время. Добыча шла тем более медленно из-за работы на новом месте. Рабочие продолжали колотить землю, которая еле поддавалась. Им приходилось часто сменять друг друга, что не прибавляло скорости и сказывалось на работе всей станции.

В эти дни я был настолько поглощён рутиной, что вспоминал о грядущем истощении лишь при пробуждении и перед сном. Я не верил, что нас ждёт катастрофа. Что-то внутри говорило, что при таких масштабных поисках мы обеспечим себе будущее хотя бы на несколько лет. Я не расспрашивал Катана, не подавал виду, но в действительности постоянно ждал хороших новостей с «Января». Зыбкость нашего положения и неизвестность, ждущая впереди, давили на меня. Хоть я и нечасто думал обо всём этом, последние дни сопровождало какое-то напряжение, незнакомое мне прежде. За моей верой в лучшее, не исчезавшей окончательно даже в самые грозные дни, теперь всегда стояло что-то ещё, что-то тяжёлое. И оно постоянно росло. Я держался за надежду и не переворачивал эту медаль. Мне казалось разумным отгонять мрачные мысли. На самом же деле я просто боялся, что поиски провалятся.