Вернувшись на палубу, Кронмир обнаружил, что жестокий убийца терпеливо трет мачту куском льняной пакли и песком. Парменио стоял у грот-мачты, перекрикиваясь с вениканцем, сидевшим наверху.

– Что-то случилось? – спросил Кронмир.

– Наш юный заклинатель погоды закрепил свой дальнозор в вороньем гнезде. Оказывается, три кита плывут за нами весь день. Киты умнее людей. Не знаю, что их ведет.

– Но это не ийаги.

– На таком расстоянии сложно сказать. Когда стемнеет, попробую одну штучку, которую обычно приберегаю для иберийцев.

Когда солнце скрылось окончательно, за борт спустили бочку с горевшим на ней фонарем. После этого курс резко изменили, почти на восемь румбов, и Кирон целый час двигал корабль вперед магией. Потом вернулись на прежний курс.

Утром море оказалось совсем пустым. Парменио был очень доволен собой. Проделав все полуденные вычисления, он заставил мальчика поднять ветер еще на час. В результате Кирон стал походить на изможденного этрусского святого, но капитан обрадовался еще сильнее.

Разбудили Аткинса. Он вышел на нос и спустил за борт небольшую деревяшку, привязанную к линю. Когда деревяшка доплыла до кормы, капитан велел остановиться.

– Вы измеряете скорость? – спросил Кронмир, которого очаровывала любая математическая наука.

– Именно так, – довольно улыбнулся Парменио.

– В детстве я плавал на рыбацких лодках, но такой науки мы не знали.

– Это очень просто, – объяснил Парменио. – Расстояние известно, это длина моего корабля. У меня есть часы на одну минуту. Но они мне и не нужны, я же не салага и умею считать время в уме не хуже любого музыканта. Да и перепроверить можно, потому что у мастера Аткинса на веревке есть узлы, которыми и измеряется скорость.

– Восемь с небольшим узлов, – доложил Аткинс.

– У меня вышло восемь с половиной, – согласился Парменио. – Это не очень точный способ, но лучше так, чем совсем не знать скорости. Если парень дает нам восемь узлов, мы уйдет от любой погони.

– А что киты? – спросил Аткинс.

Парменио погладил усы, которыми явно гордился.

– Понятия не имею. Я всю жизнь сражался с иберийцами, десяток раз с генуазцами, а один раз с кораблями из Дар-эс-Салама, но ни разу не сходился с морским чудищем. До того как я отправился сюда, я и не видал ни одного.

– Прошу прощения, – вздохнул Кронмир.

– Ни к чему. Если бы мы гонялись за пиратами, я бы не сплоховал. Но сейчас речь идет о легендах, слухах и сплетнях. И поверьте, друг мой, от матросских сплетен любой солдат покраснеет.

Они выпили по стакану вина и сыграли партию в шахматы, а потом капитан вернулся на палубу: началась его вахта. Кронмир пострелял в цель из матросского арбалета, а потом из своего балестрино – тоже арбалета, но маленького и стального. Лукка предпочитал восточный лук, из которого умел стрелять любой рукой, даже на бегу. Матросы следили за их упражнениями. Свободные от вахты занимались стиркой, а кто-то из самых отчаянных даже взялся за тренировочный меч. Кронмир обменялся десятком ударов с капитаном Парменио, который оказался сильным и умным противником.

– Запястья у вас крепкие. Видно, много сражались с пиратами, – заметил Кронмир.

Парменио смахнул с усов каплю пота.

– Хорошо, что пираты вам уступают, сэр.

На закате впередсмотрящие заявили, что горизонт чист, но Парменио повторил трюк с фонарем.

– Там, где есть пираты, мы так поступаем каждый день. Думаю, наши нынешние противники не глупее.

Еще одна ночь миновала без происшествий. Корабль мирно бежал вперед. Рассвет занялся сырой и холодный, на снастях клочьями повис туман, но, хоть при такой погоде только и оставалось, что ждать беды, корабль спокойно шел на восток. К вечеру ветер переменился: он дул теперь не справа, а слева и к тому же порывами. Пришлось долго возиться с парусами, но еще до темноты ветер стал ровнее и сильнее. Парменио сам кинул в воду лот и вернулся на корму, довольно подкручивая ус.

– Почти девять. Будь я набожным, сказал бы, что это господня воля. Редко когда плавание проходит так хорошо.

Однако, произнеся эти слова, он постучал по дереву, а Антонио поскреб бакштаг мозолистым пальцем.

На четвертый день небо прояснилось. Теперь по нему летели только редкие пушистые облачка. Еще до полудня заметили птиц. Парменио стоял у руля, порой передавая его Аткинсу, чтобы измерить скорость или кинуть за борт грузик на веревке и проверить глубину. Кронмир фехтовал и ел, наконец придя в себя. В середине дня, когда он уничтожал вторую порцию соленой трески, Парменио сел рядом с ним на длинную скамью, заваленную бархатными подушками.

– Имеете ли вы право подписать мой журнал? – спросил он. – Никто не поверит, что я дошел от Харндона до Орлиных врат за четыре дня. Но днем в сорока саженях под нами уже был белый песок, а с мачты виднеется Орлиная голова. Нужно только пройти во Внутреннее море до ночи. В темноте я этого делать не стану.

По такому торжественному случаю капитан выпил стакан сладкого красного вина, настоящего беронского рикотто, и Кронмиру тоже налил. Кронмир вышел на палубу, увидел огромную белую скалу, зовущуюся Орлиной головой, и заверил журнал.

Солнце садилось на западе, а корабль шел на восток.

– Я иду на риск, – сообщил Парменио. Он пригласил Кронмира на ют (и оказал тем самым большую честь). – Вероятно, стоило бы стать на якорь, но…

Антонио замахал им из вороньего гнезда, закричал что-то по-этрусски.

– Позовите мастера Хотбоя, – крикнул Аткинс, но Кирон уже выбежал на палубу, прыгнул на ванты и полез на грот-мачту.

– Антонио что-то не нравится, – пояснил Парменио. – И…

– И за нами плывут киты, – закончил Кронмир. – Прощу прощения, капитан, но я понимаю по-этрусски. Даже то наречие, на котором говорите вы с Антонио.

Парменио приподнял бровь, но сейчас у него хватало забот и без размышлений об этрусском языке.

Сыграли общую тревогу. Юнга выбрался из трюма и заколотил в барабан – невпопад, но очень громко. Кирон настроил свой дальнозор.

– Ничего себе! – крикнул он, глядя за корму корабля.

Парменио не медлил.

– Стройтесь по бортам, раздавайте арбалеты, вывешивайте абордажные сети! – приказал он. Попросил Кронмира: – Вы с вашим другом хорошие воины. Помогите мне защищать ют. У вас есть доспехи?

– Только кольчуга.

– Пожалуй, стоит ее достать, – слегка улыбнулся Парменио.

– Я с ней никогда не расстаюсь, она сейчас на мне.

Парменио явно удивился, но не стал об этом задумываться, а велел тащить на нос что-то под названием сифон.

Кронмир велел Лукке принести их оружие. Достал из собственного сундука черный каменный кувшинчик, натянул перчатки и обмакнул в смолистое содержимое кувшинчика все десять арбалетных болтов и все крошечные стальные шипы. Закончив с этим, он тщательно замотал горлышко промасленным шелком, спрятал кувшинчик в медную шкатулку с крышкой, снял хорошие перчатки из тонкой замши и выбросил их.

– Не поцарапайся, – велел он Лукке.

– Это смертельно? – тот изогнул бровь.

– Неприятно.

Корабль шел вперед. Орлиная голова высилась по левому борту, а прямо по курсу уже замерцали огни Южной Иберии. Кронмир подумал о тонких руках иберийских женщин, зажигающих свечи, и захотел…

– С кормы приближаются! – крикнул Кирон. – Это не киты, капитан. У них щупальца и клювы!

– Господи Иисусе, – выдохнул Парменио, преклонил колени, перекрестился и вскочил. Натянул кольчугу. Аткинс, уже надевший доспехи, застегнул на нем потемневший нагрудник. Два матроса помогли с пряжками.

На палубу выбрался слуга Кронмира. На неприметного человека в неприметной одежде никто не обращал внимания, но тот, кто остановил бы на нем взгляд, увидел бы длинную медную или бронзовую трубку у него в руках, увенчанную то ли крюком, то ли лезвием.

– Кит! Слева по корме! – заорал Хотбой.

Огромная башка – ужасающая, острая, зубастая, черная, покрытая водорослями – выскочила из моря. В воздухе оказалось три четверти неповоротливой туши. На одно мгновение Кронмир увидел глаз – у него сложилось впечатление, что они с тварью смотрели друг на друга. Потом чудовище рухнуло в воду, и половина океана выплеснулась на палубу. Корабль накренился, паруса промокли насквозь, а тварь ударила хвостом и исчезла. Некоторое время она плыла рядом с ними, бледно-зеленым пятном просвечивая сквозь чистую воду, а потом ушла в глубину.