— Что было потом?

— Собственно, это и все. Я отлучился где-то на полчаса домой взять книгу о рубле Константина. Хотелось показать профессору. Когда вернулся, у Александра Васильевича уже сидели Барабанов и Петрунин, и о рубле Константина разговор не возникал.

— Скажите, Игорь Павлович, «скорую» вы встречали с кем-нибудь или сами?

— Нет, не один. Спустился я первый, а потом... — Он задумался и, виновато улыбнувшись, сказал: — Со мной был... Честно говоря, я помню точно, что со мной был кто-то, но никак не припомню — кто именно. Мне помнится, что со мной и Барабанов был, и Петрунин... По очереди, что ли, — рассуждал вслух Мезенцев. — Нет, точно сказать не могу. Сильное волнение, короче — экстремальная ситуация, потому на окружающее не очень обращал внимание.

— Кто закрыл дверь квартиры Зарецкого?

— Трудно сказать, мы шли за носилками, а когда вышли на площадку, кто-то из нас захлопнул дверь. Возможно, и я. Не помню. У Андрея, мы знали, был ключ.

— Как вы полагаете, кто мог взять монету?

Мезенцев ответил, не раздумывая:

— Убежден: ни Петрунин, ни Барабанов не причастны.

Показания Мезенцева снимали подозрения с Носова и «заочников», потому что монета оставалась на месте еще целые сутки после того, как были похищены магнитофон и записи. Арслан вспомнил, как во время допроса Носова, когда речь зашла о рубле Константина, он неподдельно удивился и воскликнул: «Так, значит, он был у профессора?!» Ему показалось тогда, что Носов был искренен в своем изумлении, и теперь он с удовлетворением отметил, что не ошибся в оценке. В тот момент почти все свидетельствовало против Носова, но возглас его поселил в душе Арслана сомнения, которыми он не решился поделиться даже с Николаем. Сейчас показания Мезенцева подтвердили его сомнения, но самое главное — заставили по-новому взглянуть на обстоятельства исчезновения монеты, совершенно по-иному высветили их.

— Круг сужается, — удовлетворенно констатировал Соснин, ознакомившись с протоколом допроса Мезенцева. — По крайней мере, во времени. Как ни говори, но все же поминутно прокрутить два дня намного легче, чем десять.

— Полегчало, значит? — иронически спросил Туйчиев.

— Все относительно, — улыбнулся Соснин. — Абсолютным является лишь исчезновение монеты в период с восьми вечера пятнадцатого до вечера восемнадцатого, когда обнаружили пропажу.

— Почему ты считаешь, что с восьми вечера пятнадцатого?

— В это время ее видел Мезенцев.

— А не пришла тебе мысль, что монету похитили в присутствии покойного профессора?

— Нет, конечно. И все же, давай всё разложим по порядку во времени и пространстве, как говорят философы.

— Давай, — согласился Арслан.

— Итак, нам известно, что по состоянию на восемь часов вечера пятнадцатого монета находилась на обычном месте. В это время в квартире, кроме хозяина, присутствовали трое его коллег-коллекционеров. Согласен? — Арслан кивнул. — Примерно в девять часов вечера Зарецкому стало плохо, и скорая помощь увезла его в больницу. Поставим перед собой первый вопрос: могла ли быть похищена монета за эти несколько часов кем-либо из присутствующих?

— Это означает, что монетой овладел, воспользовавшись суматохой, кто-то из присутствующих? — сделал вывод Арслан.

— Верно, — согласился Соснин. — Но, пожалуй, маловероятно, потому что похититель должен обладать, по меньшей мере, ловкостью фокусника. Сохраним такой вариант как возможный и пойдем дальше.

— Дальше в квартире был короткое время лишь Андрей, но он из числа подозреваемых исключается. — Теперь уже Арслан продолжал начатый Сосниным анализ. — Затем шестнадцатого числа, то есть на следующий день, тумбочку с коллекцией переносят в комнату Андрея и запирают ее. Практически с этого момента доступ к ней имеет лишь Андрей.

— Но еще до этого, — перебил его Николай, — в квартире были Барабанов, Мезенцев, Петрунин и Нина.

— Вместе с Андреем, — уточнил Арслан. — Что касается Нины, то ее надо исключить: она не знала о существовании монеты.

— Хорошо, — Соснин встал и зашагал по кабинету. — Налицо второй рабочий вариант, и в нем — «знакомые все лица». Не так ли?

— Кроме Мезенцева, которого по всем правилам надо исключить вообще. Ведь он прекрасно знал о визите «заочников», на которых в первую очередь падает подозрение, и ему выгодней было не говорить, когда он последний раз видел монету.

— Что ж, в логике тебе не откажешь. Значит, остаются Петрунин и Барабанов. Жаль.

— Это почему же?

— Нет на них ничего конкретного. Мне не хочется думать о людях плохое без фактов, на основе одних размышлений.

— Размышления — сила великая, при условии, что в них железная логика, — не согласился Туйчиев. — Кстати, они тоже не на голом месте, а вытекают из фактов. Между прочим, Мезенцева мы исключили путем размышления.

— Пожалуй, — задумчиво произнес Соснин. — Но тогда надо исключить и Барабанова. Если монету взял он, то у него не имелось резона сообщить нам об ее исчезновении, тем более, что он знал: Андрей об этом говорить не хочет.

— Что ж, логично. Но, знаешь, слушая тебя, я подумал, — Арслан улыбнулся, — что Петрунин тоже подлежит исключению.

— Интересно, а он по каким основаниям?

— Я вспомнил его допрос, точнее то, что предшествовало допросу. Первыми его словами были: «Ваши подозрения обоснованны». Он правильно рассчитал все варианты и правильно определил круг подозреваемых. Вот я и подумал сейчас: а почему бы математику Петрунину не рассчитать логически все несколько ранее и, похитив монету, быть уверенным в своей неуязвимости.

... — Товарищ капитан, проснитесь! — связистка изо всех сил дергала его за рукав гимнастерки. — Вас спрашивают.

Но все было бесполезно: он спал тяжелым сном. Организм мстил за три последние бессонные ночи перед выходом на Эльбу, за неимоверный труд, когда пришлось два километра всему расчету тащить на веревках противотанковую пушку.

— Он есть устал, — сочувственно покачал головой высокий, ладно скроенный лейтенант американской армии.

— Да разве так будят, — пристыдил девушку усатый сержант, который чистил в углу землянки автомат. — Чего раскудахталась на всю передовую. Фрицев накличешь. — Он не спеша подошел к лежаку, нагнулся к капитану и еле слышно шепнул в ухо: — Танки!

Капитан вскочил в ту же секунду и, протирая глаза, спросил:

— Где, на фланге?

В ответ раздался дружный смех. Больше всех заливался гость, долго не мог успокоиться.

— Экскьюз ми, я Блэйк. Джимми Блэйк. Вы есть Зарецкий?

— Да, я Зарецкий. Чем могу служить? — Чистый английский выговор капитана в очередной раз привел Блэйка в восторг.

— Ол райт. Вы, случайно, не родственник графа Василия, известного русского нумизмата?

— Я его сын.

Блэйка охватил очередной приступ восторга.

— Мой отец купил у вашего доллар — нет, рубль императора Константина.

— Вот как! — на лице капитана мелькнула тень, но он овладел собой. Улыбнулся гостю. — Рад знакомству. Александр. Шапоренко, ну-ка быстро сообрази, не видишь, что ли, союзник пришел!

Усатый сержант священнодействовал у рюкзака. Через две минуты на столе стояли две кружки, банка американской тушенки и нарезанный большими ломтями хлеб, сбоку лежала разрезанная пополам луковица.

— Прошу, — капитан жестом пригласил гостя к столу. — Шапоренко! Где вода?

— Кончилась, — невинно объяснил сержант и пожал плечами.

Капитан показал ему кулак.

— Ноу вода, без вода, — расхрабрился гость.

— За союзников, за нашу дружбу, за победу, — поднял кружку капитан.

— За победу. Гитлер капут. — Блэйк выпил залпом и стоял с широко открытым ртом до тех пор, пока Шапоренко не сжалился и не плеснул ему из фляги воды в кружку. Джимми быстро выпил, проглотил протянутую ему луковицу и еще с минуту не закрывал рот, а потом громкий хохот огласил землянку, и опять громче всех смеялся американец.