— Прости, — Соснин безнадежно махнул рукой, — я-то к твоим завихрениям человек привычный, а Хамидову, да и другим, это наверняка не понять. Итак, твое кредо — следователь, а администраторами пусть назначают тех, кто в следствии не волокут. Верно я понял? Считаю своим долгом предупредить тебя, Арслан Курбанович, что при сложившихся обстоятельствах необходимо срочно осуществить комплекс профилактических мероприятий, дабы уберечь твою ВНС.
— Что? ВНС? — не понял Туйчиев.
— Вегетативную нервную систему, то есть, — растягивая каждое слово, произнес Николай. — Учитывая вашу занятость теоретическими проблемами исследований «кто есть кто», беру это на себя.
На следующий день Соснин принес в кабинет Туйчиева аквариум, в котором плавали яркие рыбешки, и, не говоря ни слова, переставил телефон, а на его место установил этот завораживающий сосуд. Арслан недоуменно следил за действиями друга. Лишь когда Николай с чувством исполненного долга сел и закурил, Туйчиев тихо спросил:
— Что все это значит?
— Первое мероприятие по защите твоей нервной системы, — невозмутимо сказал Николай. — Учти, оно имеет прямое отношение к эмоциям.
— Мне кажется, что кто-то из нас... — Арслан выразительно покрутил пальцем у виска.
— Ты, Арслан, почаще смотри на рыбок, и тебе ничего казаться не будет.
— Может, объяснишь — к чему все это?
— Вот это другой разговор. Объясняю популярно. Ученые установили, что аквариумные рыбки успокаивают нервную систему. Ты у нас в министерстве видел в холле аквариумы? — Арслан утвердительно кивнул. — Ты думаешь, это для интерьера? Глубоко ошибаешься. Работа наших коллег, как тебе известно, требует больших затрат нервной энергии, а рыбки помогают ее восстанавливать. Скажем, ничего у тебя не получается с делом, ты нервничаешь. Несколько минут наблюдений за рыбками, и ты полностью восстанавливаешь работоспособность.
Так и прижились рыбки в кабинете Арслана, а Николай всякий раз, когда входил в кабинет, спрашивал, кивая на аквариум:
— Помогает?
— Еще бы! Только благодаря им держусь.
До назначенной встречи у Зарецкого оставалось еще два часа, но Владимир Константинович Барабанов стал потихоньку собираться: не терпелось похвастаться случайно приобретенной монетой. Вчера он прилетел из Самарканда, куда ездил по делам службы, и вот там два дня назад, когда он направлялся в гробницу Тамерлана, ему на голову упал нетяжелый пушистый предмет. Он остановился и с удивлением обнаружил обыкновенную лянгу, в какие обычно играют мальчишки. Он посмотрел по сторонам, хозяева лянги, их оказалось трое, робко выглядывали из-за огромного карагача. Старшему было лет восемь
«Вот я вам!» — погрозил Барабанов, сжимая в руке пушистый комочек.
Мальчишки стояли на почтительном расстоянии в надежде на милость. Прежде чем вернуть лянгу, Барабанов раскрыл кулак и обнаружил: грузилом служила полуистертая монета, ему не известная. В двух местах она была проколота насквозь и медной проволокой привязана к лохматому куску. Что-то внутри подсказывало Барабанову, что отдавать находку не следует, но ведь это будет несправедливо.
«Кому эскимо, свежее эскимо! Па-а-дходите!» — услышал он надрывный крик молодого чубатого парня, толкавшего перед собой тележку.
Мелочи в кармане оказалось как раз на три порции, так что разменивать пятирублевку не пришлось, и Барабанов протянул малышам три палочки. Мальчишки не заставили себя долго ждать, подбежали и с достоинством взяли мороженое.
— Я беру ее себе, хорошо? — спросил Владимир Константинович и положил лянгу в карман.
Мальчишки дружно закивали, вполне удовлетворенные обменом.
...В комнату вошла Полина.
— Володя, ты не будешь меня ругать? — жена прильнула к нему, погладила по голове, сняла с пиджака пушинку.
— А что? — насторожился Володя, Владимир Константинович. Мало ли чего можно ждать после такой преамбулы.
— Пока ты был в командировке, я решила сделать тебе сюрприз. Знаешь, сейчас очень модны серебряные комплекты. Посмотри, какая прелесть! — Полина, восторженная, крутилась перед мужем, чтобы он мог оценить украшения. Вот только теперь-то он их и заметил.
— Ты продала золотые украшения, чтобы купить серебряные? — высказал фантастическое предположение Барабанов.
— Я нашла изумительного ювелира, — не считая нужным отвечать на нелепые вопросы, спокойно сказала Полина. — Он любезно согласился за сто пятьдесят рублей...
— За сто пятьдесят?!! — У Барабанова перехватило дух, будто высоко взлетел на качелях.
— Это даром, Вовочка, другие берут дороже. Я отдала ему десертную ложку...
— Как, еще и наше серебро? — неудержимо с качелей летел теперь вниз Барабанов.
— Представляешь? На голубое поле бирюзы, огранованное ползущей серебряной змеей, опускается виноградная гроздь с лепестками. Камни Вера мне уступила за бесценок. По тридцати рублей за штуку. Два камня — на серьги, один — на перстень.
Так... Ясно... Змея и виноград. Постой-постой... Как там у Эзопа? «Лиса и виноград?» Сколько же все это стоит? Его умение безошибочно молниеносно складывать в уме пятизначные числа, умение, которым он так гордился, сейчас отказало ему: он не мог сложить все названные женой числа, чтобы узнать, наконец, стоимость украшений.
— А почему три камня? — спросил он, из последних сил демонстрируя наивность. — Ведь нужно четыре.
— Четыре? — удивилась Полина, и капкан захлопнулся.
— Два — в уши, один — на палец и один — в нос. Помнишь, на острове Пасхи в «Клубе кинопутешествий»?
— Не болтай глупости, — строго оборвала жена. — Если жалко — так и скажи. Подумаешь, какая-то никчемная монета — три копейки ей красная цена в базарный день.
Змея сползала с ободка серьги, шипела, словно изготавливалась к прыжку. Холодея от предчувствия надвигавшейся катастрофы, Барабанов зажмурился. Спрашивать страшно, но оставаться в неведении еще страшней. Может, ему послышалось?
— Ка-к-кая монета? — с трудом вымолвил он.
— Да я тебе вот уже час как толкую: ложки не хватило, я взяла у тебя в кляссере монету. Там были две совершенно одинаковые, я и подумала: зачем тебе две?
Змея, шипя, ужалила его и снова взобралась на ободок серьги, а он как-то неловко, боком, начал оседать на диван.
— Вовочка! Что с тобой? Что с тобой, Вовочка? — запричитала Полина, бережно подложив под голову мужа шелковую подушку. — Тебе плохо? Сердце? Капли дать? — Она накапала сорок капель валокордина, присела рядом. — Эти командировки тебя доконают. Может, «скорую» вызвать?
— Возможно, она уже не успеет... — прохрипел Барабанов.
Лишь через час он пришел в себя и отправился к Зарецкому.
Примерно в то же время в другом конце города собирался в гости к Зарецкому еще один человек — нумизмат Виталий Николаевич Петрунин, преподаватель математики индустриального техникума. Собственно, ему еще до конца не было ясно, состоится ли визит. Высокий, худощавый, начинающий седеть брюнет, он стоял у трюмо и нервно пытался завязать галстук, — у него ничего не получалось, плохое предзнаменование. Дикая ситуация: чем старше он становился, тем больше ограничивалась его свобода. Прямое нарушение конституционных гарантий, думал он. Виталий Николаевич женился поздно, и поэтому процесс привыкания к оковам супружества проходил у него болезненно. Привыкший распоряжаться собой и своим временем по собственному усмотрению, он внезапно оказался перед выбором — выдерживать изнурительные сцены Нины Сергеевны или сидеть, словно на привязи, дома. Жена справедливо полагала, что ему должно быть интересно с ней. Домоседка, она удивлялась, какие дела могут влечь супруга и уводить от уютного семейного очага. Его хобби вызывало искреннее недоумение: взрослый мужчина возится с какими-то никчемными медяшками. И несмотря на неоднократные объяснения, она упорно называла его почему-то филамизматом, а он, естественно, возмущался.
Несколько месяцев назад его институтский сокурсник Клим Сорокин устраивал мальчишник, и Виталий Николаевич с сожалением сказал: «Я не смогу: до́ма, знаешь...» — И многозначительно махнул рукой.
