Утром после той ночи Лидочка валялась долго. Макс проснулся, перевернулся, уперся в ее ногу и вздрогнул от неожиданности. Он любил эти утренние часы, когда кровать в его полном распоряжении, и можно раскинуть руки и ноги, и никто не лежит на твоей груди, и можно дышать. Макс помнит, как окрашены были ее губы дешевым красным вином, и как это не соответствовало ее маниакальной чистоплотности. Она всегда смывала на ночь макияж, выливая на ватный диск средство то из одного флакончика, то из другого. Вся полка вечно заставлена ее флакончиками.

И вот теперь она сидит на нем такая родная и незнакомая одновременно, что Макс теряется и не знает, что сказать.

– Ты уверена?

– У меня задержка, вчера я проспала почти весь день и накосячила с проектом. Не сдала в срок. Но все это уже такая фигня. И я сделала тест. Смотри. – Лидочка протягивает ему узенькую белую полоску и прижимает руки к щекам. У нее внутри будто кто-то подносит зажженную спичку к свече, и вот-вот разгорится пламя.

– Шляпа, – говорит Макс, и внутри у Лидочки пламя гаснет в зародыше.

– И это все, что ты можешь сказать? У нас будет ребенок, а ты…

– Но мы ведь обсуждали, – произносит Макс и прикрывается одеялом.

Они действительно много раз обсуждали тему рождения детей и договорились, что пока не время. Слишком уж дорого во всех смыслах обходятся дети. Они видят это на примере своих знакомых, которые с появлением детей перестали ходить в клубы, путешествовать, а все разговоры сводятся у них к тому, что «мы пописали». Макс уже потерял нескольких друзей и не готов потерять еще и себя.

– Да, и что теперь? – Лидочка встает с него и подходит к окну, проводит рукой по бутонам гибискуса.

– Но ведь ты сама говорила, как боишься уколов, как хочешь сначала побороть свой страх, ведь беременность и роды – это сплошные капельницы. Это все твои слова!

– Ну, значит, проработаю страх по ходу пьесы, – говорит Лидочка оконному стеклу. Надо бы помыть окна. Они все в разводах и пятнах. Нехорошо. Когда младенец в доме, должно быть чисто.

Макс смотрит на затылок Лидочки и молчит. Сказать нечего, его как дубиной по голове ударили. Макс только уволился с завода и подрабатывает в такси, поэтому не понимает, как так. Как можно быть такой безответственной?

– Мы ведь даже еще кредит за свадьбу не выплатили! Ну, какой сейчас ребенок? Куда?

Кредит за свадьбу. Лидочка вспоминает, как он хотел пышную свадьбу и позвал всех друзей. Вспоминает их идиотский танец, который они разучивали.

– Я возьму больше проектов, не буду отказываться ни от чего.

– А, ясно, насмотрелась на инстамамочек?

Макса бесит, что Лидочка вечно пропадает в соцсетях и присылает ему посты и заметки о том, как надо жить. Легко рассуждать, когда сидишь на пляже и попиваешь апероль. А когда у тебя вся жизнь в кредит, крутишься как можешь, правильных советов никому не даешь и не просишь.

– Нет, но, если малыш уже здесь, куда его? Я знаю, что будет сложно, но мы справимся, мы же банда, эй!

Банда, как же! Как она ни старалась стать непохожей на мать, кажется, мать берет над ней верх. Я никогда не стану идеализировать свои отношения. Ха! Я никогда не останусь с мужем, если узнаю о любовнице. Ха, ха! Я сразу разведусь, когда свекровь начнет вмешиваться. Ха, ха, ха!

Вновь и вновь Лидочка возвращается в тот день, после которого она должна была перечеркнуть их отношения. Поставить жирную точку. В день знакомства со Змеюкой.

Макс не любит праздники. День рождения, Новый год – кому нужна вся эта мишура, если хочется одного из двух: либо оглохнуть, либо тихонько выскользнуть за дверь и бежать на край света, если такой есть. Однажды Макс так и сделал. Родители в очередной раз ругались. Они всегда, как назло, скандалят перед праздниками.

– Что-о-о ты сделал? – Мама выдвинула голову вперед, как разъяренная черепаха, если бы ее поставили на задние лапы. На слове «что» она как будто вся превратилась в букву о, губы с полусъеденной помадой вытянулись в жалобную трубочку. Мама вытерла руки о застиранный розовый халат, который Макс запомнил на всю жизнь и возненавидел этот предмет гардероба на женщинах. Недовольная, замученная, она, как на цепи, ходила между кухней и залом, где отец присел на краешек дивана. Макс с детства не понимал, как его отец может быть таким многоликим. С матерью дома он тише воды ниже травы, с ним жесткий и порой даже жестокий, а какой на работе – неизвестно. Он преподавал в институте и частенько жаловался на студентов, на что мама вечно выговаривала, мол, шел бы ты работать туда, где платят, а не туда, где тебя унижают.

– Понимаешь, мы разговорились в очереди, я пакет-то с курицей положил на стойку. А потом то да се…

– То да се, – перекривляла мама. – У тебя все вечно то да се, а выходит через жопу.

– Как ты выражаешься, Жанна!

Мама замахнулась, отец пригнулся.

– Выражаешься! Не о том печешься! У Максюши завтра день рождения, гости придут, курицу надо запекать. Я что им, пустую толченку, и все?

Макс ненавидел, когда родители вот так перебрехивались прямо при нем. Будто он ничего не понимает. Будто его не существует.

Тогда, накануне своего десятого дня рождения, Макс выскользнул за дверь, сел на трамвай и ехал. Сначала в окнах мелькали знакомые улицы, остановки, потом незнакомые. Стало страшно и интересно, неужели вот сейчас он начнет жизнь с чистого листа, никого из прежних людей рядом. Он вышел на конечной и испугался: низенькие домики, курицы гуляли по дороге, и вдалеке лаяли собаки. И Макс сел на трамвай в обратную сторону. Снова смотрел в окно, за которым будто пленка крутилась в обратную сторону, и незнакомые пейзажи сменялись знакомыми. У него возникло то чувство, когда возвращаешься домой после долгого путешествия, видишь знакомые места, и от этого все внутри падает. Не хочется возвращаться. Только не снова.

Макс вошел в квартиру, а родители все продолжали скандалить. Они даже не заметили его ухода. Разве такое возможно? Он ожидал, что его ищут, что у него сейчас спросят, в чем дело, почему он ушел. А Макс скажет, что не хочет, чтобы родители ругались. И они пообещают ему никогда не скандалить.

Макс тогда решил, что в своей семье скандалить точно не будет. Лучше тихо и мирно решить вопрос. Или лишний раз промолчать. Лучше уйти, чтобы дать выпустить пар и не участвовать в ругани, ведь можно собачиться час, два, полдня, да хоть всю жизнь с редкими перемириями. И нет конца и края этому упорному столкновению. Как в детском стишке:

Столкнулись два быка на узеньком мосту,

И уступить никто не хочет никому.

Упрямы были оба, не свернули,

В итоге оба в речке утонули.

***

– Мамочка, я бы с радостью, но у Лиды дедлайн по важному проекту, так что…

– Узнай у нее, сможет ли она перенести этот важный проект. И потом, что может быть важнее семьи?

Макс не хочет приходить на праздник к родителям, у него холодеют ноги и крутит живот, когда все они собираются за большим столом и как ни в чем не бывало чокаются, улыбаются друг другу, дарят подарки и шутят.

Но разве кому-нибудь скажешь, что тебе плохо, когда родственники веселятся? Тебя тут же объявят психом. Ладно, не психом, но неблагодарным уж точно. И что? Кому расскажешь про трамвай, про подарки, которые отец приносил, лишь бы мать замолчала? Он зарабатывал как мог, чтобы устроить ей праздник как у людей, а Максюше хотелось, чтобы они просто не ругались. Хотя бы перед его днем рождения и Новым годом.

– Узнай у нее, когда закончится этот ее проект. Мы не видели вас уже полгода, неправильно это. Все родственники соберутся. Праздник. Новый год! Это ведь семейный праздник, Максюша.

Семейный. Ха. И не скажешь ей, что семья – это он и жена. Я уже вырос, мамочка, твой Максюша вырос. Моя семья теперь – Лидочка. Страшно сказать такое маме, потому что за этим последует волна упреков, слез, обвинений в том, что единственный сын уродился таким неблагодарным. Всю жизнь старалась, а он не ценит. Макс этого не вынесет, женские упреки стоят комом в горле. Он хочет выть, но он же мужик.