Посвящается всем женщинам

Пока вы не сделаете бессознательное сознательным, оно будет направлять вашу жизнь, и вы назовете это судьбой.

К. Юнг

Он просыпается от дикого холода. Заходится в кашле, трясется всем телом так, что тревожит толстого рыжего кота, примостившегося на его спине. Кот спрыгивает на пол с дребезжащим мурчанием. «Как блюдца в буфете дрожат при землетрясении». Кажется, так она говорила. Та, что была ею. «Нет, не в буфете. В серванте. Да, именно так она говорила», – вспоминает он, и рот растягивается в улыбке. Кривится. Сейчас ему важна любая деталь – только бы восстановить ее образ. Той ее. Не нынешней.

Почему в доме так холодно? Он вспоминает события прошлой ночи и впервые за несколько месяцев плачет. Холодом тянет с кухни. В его голове мелькает картинка из прошлого: дверца духовки приоткрыта, оттуда валит дым и жар, а она сидит на кухонном полу в кружевных трусах и безразмерной белой футболке. На руке – огромная прихватка-перчатка в дурацкий цветочек. Она рыдает и хохочет одновременно. «Ну вот, теперь без ужина». Он садится рядом, обнимает за худенькие плечи: «Пиццу закажем, ну, что ты». Картинку заволакивает дымом, хрупкий образ тускнеет, улетучивается, а на его место приходит реальность. Неотвратимая. Земная. И стерильный холод. «Хоть бы подгоревшими пирожками пахло», – мучительно проносится у него в голове. Но прошлое не вернешь. Фигушки. Вот тебе настоящее. Получи и распишись.

– Ли-и-и-да, – шепчет он, хотя хочется крикнуть, чтобы она наконец услышала. Но голос не слушается. Немудрено: прошлой ночью он орал. Так орал. Как никогда еще в своей жизни.

Он просовывает ногу в тапок, шарит в поисках второго, но не нащупывает и идет так, прихрамывает. Упирается в дверь спальни. Их спальни – когда-то. Он уже и не помнит, когда в последний раз ночевал там. Дверь заперта, вместо ручки кривится пустая глазница. Он пытается открыть дверь, но та не поддается. Видимо, снова заперлась изнутри стулом. В полной тишине раздается ее шипение:

– Чш-ш, Гришеньку разбудишь. Ну-ну, спи, мой хороший. Бом-бом, бом-бом.

– И-ы-ы-ы, затянула свою колыбельную. – Он роняет голову на руки и скулит.

Три года назад

В ресторане шумно, душно и пахнет дымом. Лидочка сидит напротив Макса, а рядом с ним – Змеюка. Вообще-то Змеюку зовут Настя, но для Лидочки она теперь Змеюка на веки вечные.

– Давай мне чек, я заплачу. – Змеюка тянется к своей сумочке, которую положила прямо на стол. Лидочку бесит, когда люди бросают ключи, кошельки, сумки туда, где еда.

– Да что ты, я заплачу, я же вас тут собрал!

– Нет, я! – Змеюка выхватывает чек у Макса, лыбится, поправляет очки и дотрагивается кончиком языка до верхних передних зубов.

Змеюка – самая натуральная.

В тот вечер все идет неправильно. Лидочка и сама не понимает, как ее угораздило влипнуть в отношения с человеком, у которого есть такая подлиза во френдзоне. Весь вечер Змеюка поет дифирамбы Максу и разглядывает Лидочку. С головы до ног. Словно спрашивает, что он в ней нашел.

– А, так вот почему ты с ней, – говорит Змеюка Максу, как будто Лидочки нет рядом, а затем поворачивается и с улыбкой пропевает: – Я давно мечтала с тобой познакомиться!

– Давно?

– Да! Ты именно такая, как Макс и рассказывал.

– Вы обо мне разговаривали?

– И ты такая худая, – продолжает Змеюка, как будто не слышит последней реплики. Все она слышит, но ее, похоже, только раззадоривает быть третьей лишней. Бывают люди, которые чувствуют себя неуютно, если договорились пойти в кино компанией, а смогли прийти не все. И вот ты сидишь рядом с парочкой и не знаешь, как себя отвлечь от их обжиманий. Змеюка же не такая. Такое чувство, что ей не хочется заниматься своими, а вот в чужие она и рада вмешаться. Интересно, почему так? Лидочка не ревнует, но и не верит в то, что Змеюке нужен Макс. Был бы нужен – они бы давно были вместе, знакомы уже вон сколько. Дольше, чем с ней. Лидочка ощупывает Змеюку взглядом, как в фотошопе, когда проходишься по каждому миллиметру, и пробует оценить ее внешность трезво.

«И ты такая худая». Лидочка ненавидит, когда ей говорят о весе. Почему она не может сказать кому-то про лишний вес? Сразу вспыхивают обиды, ведь сейчас модно быть бодипозитивной. А выплюнуть в лицо девушке, что она худая, – это в порядке вещей.

Макс знает, что Лидочка ненавидит комментарии окружающих о ее худобе. А Змеюка будто улавливает недовольство и бьет в цель, словно в морской бой играет и поняла, что наметила пятипалубный.

– О, какие колени у тебя! Острые! Просто мечта!

Лидочка чувствует себя курицей на охлаждаемой витрине. Курицей, которую покупатель долго осматривает перед тем, как выбрать.

– Да, за колени я и полюбил ее. – Макс думает, что так он поддерживает Лидочку, но вечно читает ее мысли по-своему.

– Так вот в чем дело! Все вы, мужчины, одинаковые, за внешность цепляетесь. А сам говорил мне что-то про стихи Есенина, про то, какая она вся из себя экзотика…

Лидочке снова кажется, что ее здесь нет. Интересно, почему Макс общается со Змеюкой, и видит ли он, как она к нему относится? А если видит, то зачем знакомит их? А главное, почему пересказывает Змеюке все детали их отношений? Это ведь их мир, только для них двоих. Хотя, похоже, это – ее иллюзия, а их мир – круглый аквариум в комнате у избалованного ребенка. Лидочка присылала ему стихи Есенина, которые отчего-то сильно любила, а после он читал ей их и называл дорогой. Прямо как в стихах Есенина.

Пусть я буду любить другую,

Но и с нею, с любимой, с другой,

Расскажу про тебя, дорогую,

Что когда-то я звал дорогой.

Тогда это казалось ей жутко романтичным. Теперь же в голове эти стихи звучат как предсказание от него. Как намек.

Лидочка сидит и не понимает, почему ее так бесит Змеюка. Вот она улыбается, милая. Должна же нравиться. Она всем нравится – так говорит про нее Макс. Но улыбается слишком часто и невпопад, будто именно такая у нее цель – понравиться. Подлизаться. Змеиный жест свой с языком повторяет. Интересно, не болят ли у нее щеки от постоянных улыбок? А очки? Неужели ей не хочется заменить их на линзы, неужели не натирают переносицу? Ладно, пес с очками. Ревновать ее к Максу – нет, Лидочка не ревнует. Но что-то в ней жутко не нравится. В этой Очковой Змеюке.

– Я сейчас, – говорит Змеюка и направляется в туалет.

Лидочка сидит, Макс листает ленту в телефоне. Лидочке кажется, что он сейчас скажет что-то, объяснит, но оба молчат. Наконец, Лидочка взрывается:

– Ты позволил ей заплатить за всех?!

– Да она любит это, ей несложно.

– Но, блин, это как-то неправильно.

Змеюка обхватывает лицо Лидочки сзади, закрывает глаза и целует в щеку. «Что это было?» – только и успевает подумать Лидочка, как Змеюка вновь поражает ее своей осведомленностью.

– Максик говорил, ты не работаешь.

– Я работаю, но из дома. – Лидочка пинает под столом ногой Макса.

Ну он дает! Все, что ли, ей рассказывает? Но, главное, почему Змеюку так интересует все это? Своей жизни совсем нет?

– А-а, точно, что-то такое припоминаю. Но это такой шаткий доход. Сегодня есть, завтра нет, – пропевает Змеюка и опускает глаза на пальцы Лидочки, на которых нет маникюра. Обкусанный мизинец Лидочка всегда старается спрятать, но сейчас ей это не удается. Она перехватывает взгляд Змеюки, и та улыбается еще шире обычного.

– Хочешь, запишу тебя на маникюр?

– Что? Какой маникюр?

Лидочка прячет кисть руки между коленями и сжимается, будто эмбрион в материнской утробе.