– Что за разногласия?
Ответа не было.
Крис опять стучит в туалет
– Нам пора. Я серьёзно.
Надеюсь пиар на младенцах окажется таким же действенным, как таблетка парацетамола.
Я вышел к стойке с микрофоном. Помимо яркого солнца, которое по-прежнему никуда не делось и бьёт по глазам, понаехали журналисты с их камерами и светом. А ещё тут куча зевак, которым плевать по какому поводу собираться. Главное собраться, сделать фотографию в подтверждение своего присутствия и уйти домой.
Я начал с того, что Koknar всегда открыт к благотворительности. Несмотря на продукт, который мы продаём, мы с удовольствием жертвуем деньги на спасение жизней. Это наша первая благотворительность. Об этом я не сказал.
Потом я сказал, что наша миссия – сделать мир лучше, а уж без детей в таком мире делать нечего. Я добавил: без счастливых и умных детей. В конце я должен был всех поблагодарить и назвать сумму пожертвования. Не смотря на то, что это моё добровольное пожертвование, тут есть минимальный порог суммы. Типа с меньшей суммой ты этим детям не поможешь, им нужна определённая. Крис сказала мне, что так работает современная благотворительность. Теперь мы обязаны помогать всем: больным детям и детям организаторов.
Я решил повременить с концовкой и воспользоваться шансом рассказать журналистам о будущем Koknar. Крис наверняка разозлится, мы с ней так и не обговорили новые прототипы, но знаете, компания ведь моя.
– Послушайте, я сейчас кое-что скажу, а вы можете подумать, что это неуместно. Вроде как неподходящее время или типа того. Но я всё же скажу это.
Я обернулся к Крис. На её лице недоумение.
Я продолжаю:
– Скоро всё должно сложиться в пользу Koknar и тогда мы выпустим свои первые игровые станции! Вы сможете купить такие станции в любом магазине. Прототипы ещё тестируются, но они вроде как не вызывают у меня вопросов и нет причин отменять эту затею. Примерно через несколько месяцев вы сможете купить Koknar и тогда смерть будет стоять в вашей прихожей, гостиной или спальне. И вот что ещё…
Я пробегаюсь глазами по журналистам и зевакам. Замечаю своего отца.
– И знаете….
БЕРИ!
Отец хватает меня за плечо и тянет вниз.
Все смотрят на меня.
Зрение сузилось. Руки задрожали. Дыхание затруднилось.
БЕРИ ЕГО В РОТ, МАМКИН ПИЗДЮК!
УДАР!
Тянет вниз сильней, отпечатывая на моём плече след от руки.
НУ!
– Короче, да. Я всё.
Отец смотрит на меня, улыбаясь. Он облысел и обзавёлся животом. Кажется, у него висит крестик. Когда он стал религиозным?
Я схватил Крис за руку и попросил, чтобы она отвела меня к машине. Чем быстрей, тем лучше.
– Всё нормально?
– Этот уёбок там стоит.
– Кто?
– Отец.
Крис взяла меня под руку, повела к машине. Журналисты рассыпаются по сторонам. С мёртвыми лицами они задают вопросы, фотографируют меня. Что вы имели ввиду? Почему объявили об этом только сейчас? Думаете, сейчас самое время для продажи Koknar? Что на самом деле случилось с Давидом? Почему он умер? Что такое Koknar? Их вопросы как водосброс: быстрые и мощные. Крис прижала меня к себе, чтобы я не обращал внимания на журналистов и не подкашивался. Я, конечно, не слабак, но как справиться с таким?
– Почти пришли, – говорит Крис.
Путь к машине преграждает девочка в красном комбезе. Ещё у неё слишком взрослый макияж для её возраста. Мощный фиолетовый цвет помады, румяна, тени, идеально нарисованные стрелки на бровях. Такой макияж не подходит девочке. Этот макияж хорошо бы сидел на элитной шлюхе или на изголодавшейся матери-одиночке. Девочка трясёт телефоном и умоляет сфотографироваться. Говорит, это поможет раскрутить профиль в Shitogram. Ну знаете, а чем ещё заняться в её возрасте, если не приковыванием внимания? Зеваки любят внимание.
Журналисты всё ещё фотографируют меня и задают дохуя вопросов. Я же молчу. Всё это время, пока Крис вела меня к машине, я молчал. Ни на один вопрос не ответил. С чего они решили, что если вопросов будет дохуя, то на какой-то я отвечу?
Крис шепчет на ухо:
– Выдержишь ещё минуту? Нам сейчас любая положительная хрень поможет и фото с маленькой фанаткой в том числе.
Я соглашаюсь.
Девочка со взрослым макияжем просит, чтобы я присел, ей нужен хороший кадр, где она бы смотрелась выигрышно. Я сажусь.
Девочка подходит так близко, что я улавливаю её запах. Девочка пахнет клубникой. Я смотрю на неё.
РАЗДВИГАЙ!
Хочу отодвинуть её подальше, но не хочу прикасаться к ней, поэтому просто жду.
НОЖКИ РАЗДВИНЬ!
Вспышка вылетала. Я развернулся к машине и сделал ровно два шага, пока меня не остановил отец.
– И как ты? – Отец смотрит на меня. Руки держит в карманах. – Привет. – Отец смотрит на Крис.
Крис хлопает меня по спине и сухо так говорит:
– Я в машине подожду. – Уходит.
– Хорошее дело устроил. Я про благотворительность.
АККУРАТНО! МНЕ НЕ НРАВИТСЯ ТАК!
Я всматриваюсь. У отца и правда крестик.
– Я не вовремя? – Спрашивает он.
– Да. Спасибо. Может, потом увидимся. А, может, и не увидимся. Дел полно.
– Ясно, – как будто расстроено говорит отец. – Ну, тогда счастливо.
Он берёт меня за плечо.
Он силой тащит меня вниз. Мои длинные, но тонкие, как бамбуковое дерево ноги, опускаются вниз. Я вижу волосатый живот и грязный пупок отца.
Бамбук вообще-то прочное дерево. Но бамбук сгибаемый, потому и прочный.
ДА БЕРИ ЖЕ!
Зрение сузилось. Дыхание затруднилось. Руки задрожали.
Я смог сесть в машину. Крис молча, почти задумчиво, смотрела в спинку сиденья, а потом спросила:
– И что он хотел?
ГДЕ ТЫ, СУКА!
– А?
ОДИН ХУЙ НАЙДУ!
– Что отец то сказал?
– Не знаю. Нёс какую-то хуйню, типа рад меня видеть. Прикинь, он носит крестик. Он что, принял Бога и каждый вечер читает Отче наш? Он прикалывается?
Крис говорит:
– Религия для всех, даже если ты мудаковатый выблядок.
Я подумал: подростки уже не так наивны, чтобы прыгать в тачку к кому попало, но религия, видать, ещё не в том возрасте. Или наоборот, слишком стара, чтобы заморачиваться.
Неожиданно с переднего сиденья высовывается Совет директоров, не издававший до этого ни звука. Он как обычно светит залысиной, но настрой у него неважный, сразу видно.
– Думаешь, правильно поступать таким вот образом? – Смотрит на меня. – Когда стало нормальным выходить в публичное поле и вешать журналюгам россказни о прототипах, коих ещё нет?
– Я сейчас не в настроении.
– А я в настроении что ли? – Смотрит на Крис. – Говорила ему про негатив в наш адрес?
– Да.
– Нельзя так делать.
Говорю ему:
– Ну попросил же отъебаться, а.
– Ты из-за встречи с папой такой?
Крис прерывает меня:
– Успокойтесь. Решим мы эту проблему.
Совет директоров отворачивается. Слышно, как он поудобней устраивается в кресле.
Говорит вполголоса:
– Когда-нибудь ты приведёшь эту компанию к краху.
Крис смотрит на меня, мотает головой, типа не надо отвечать этому уёбку.
Я вспомнил, как пахла та девочка со взрослым макияжем. Она пахла клубникой.
У НЕЁ УЗКО?
Я чешу левую руку в локте. Зрение сузилось. Дыхание затруднилось. Руки задрожали.
НАВЕРНЯКА УЗКО.
– Ты как? – Спрашивает Крис.
– Да нормуль.
Просто плохие мысли.
Дома я включил телек, понадеявшись отвлечься какой-нибудь информацией. У меня кончился виски и вообще всё, что хоть как-то могло расслабить. Я щёлкаю каналы и останавливаюсь на новостях. Там показывают меня, приписав мне звание «перспективного» благотворителя. Почему в кавычках, я не понял.
Я чешу левую руку в локте.
Ведущая назвала мой вид странноватым. Я так полагаю, всё из-за красных глаз. Ну знаете, мало кому интересны причины, по которым у тебя лопнули капилляры. А если у меня проблемы со сном? Потом ведущая добавила, типа всем известно о моём образе жизни. В этот момент она так с издёвкой улыбнулась, посмотрев в камеру, и сказала:
