На ее звонок Ева открыла переднюю дверь и заспешила наверх сразу же после того, как Эйлин, взглянув на коробочки, вручила ей ту, что была предназначена Тэмзи. Сама она направилась в гостиную, и Вин, протянув безжизненную руку, простонала: «Стакан воды». Но когда Эйлин вернулась со стаканом, мать сидела в постели, с негодованием глядя на кучу розовых шариков в открытой коробке.

— Ты принесла мне эти дурацкие пилюли из ревеня для Тэмзи. Сейчас же сходи и забери у Евы мое лекарство.

Не успела Эйлин ступить и шагу, как в комнату ворвалась Ева и остановилась на коврике перед камином, держа в руке открытую коробку.

— Взгляните на это. Мисс Берч хочет знать, что это значит.

Вин и Эйлин вытянули шеи и увидели кучу мягких бесформенных предметов, свисающих из коробки. Эйлин не могла понять, почему ее мать как-то странно взвизгнула, а Ева выглядела по-настоящему злой.

Вин показала Еве ярлычок на коробке «Мисс Берч, пилюли из ревеня», а потом ярлычок на другой коробочке «Миссис Харт, от головной боли».

— Доктор не выписывал этих вещей для мисс Берч, — прорычала Ева.

— Ты ей показала? — в голосе Вин был ужас.

— Она сама открыла коробку.

— И что она сказала?

— Сказала? Она смеялась так, что ей чуть не стало дурно. Она сказала: «Убери их, Ева, я ими не пользуюсь».

— Так скажи ей, что и я тоже.

Вин поднесла платок к губам, чтобы подавить неудержимый смех, но, когда Ева удалилась с пилюлями Тэмзи, дала себе волю, пока губы Эйлин не дрогнули непроизвольно и она тоже начала смеяться, сама не зная почему.

— О Боже, Боже, мне даже от этого полегчало, — сказала наконец Вин, вытирая слезы в уголках глаз, — но теперь моей бедной голове стало еще хуже. — Она откинулась на подушки и закрыла глаза. — Я не засну всю ночь, — простонала она. — Боюсь, милая, тебе придется отнести эту гадость назад и взять мне лекарство. Тебе не надо ничего говорить, их владелец, наверное, уже явился за ними. — Она многозначительно постучала по крышке коробочки, а потом укрепила резинку на прежнем месте. — Был кто-нибудь еще в аптеке?

Эйлин рассказала про противного мужчину, и Вин кивнула.

— Ну так это его коробка.

— Зачем ему так много? — спросила Эйлин, вновь вызвав болезненные спазмы смеха у матери. Но Вин собралась с силами, снова прикрыв глаза.

— Но, дорогая, — произнесла она, — знаешь ли ты вообще, что это такое?

— Я думала… это надевают на пальцы, если их поранят.

— Ну, пальцы у него, пожалуй, толстоваты.

Щеки Эйлин ярко вспыхнули; шутка матери каким-то образом вызвала воспоминания раннего детства, и она мгновенно поняла, для чего они предназначены. Она вспомнила, как стояла возле детской коляски, а мальчишка бакалейщика вытащил что-то наполовину из кармана, вровень с ее пытливыми глазами, и показал это няне; а потом, когда Элиза сказала Анни, какой же он нахал, Анни только ответила: «Это его способ выразить тебе симпатию». Речь Вин всегда была настолько изысканна, что грубые шутки, которые она время от времени отпускала, казались непристойнее, чем у других людей, и Эйлин, оскорбленная до глубины души, выбежала из дома.

У прилавка было три-четыре человека, и продавец стоял на складной лестнице, спиной к ним, доставая какую-то склянку с верхней полки. Он как раз повернулся и увидел, как Эйлин подошла к прилавку и положила на него принесенную коробку.

— Вот ваше лекарство, — сказал он, кивнув на завернутый и запечатанный сверток, — и прошу прощения, мисс. — Он стал медленно спускаться со склянкой в руке, но, покидая аптеку, Эйлин успела заметить, что его уши красны так же, как, должно быть, ее щеки, и она была благодарна ему за то, что он переживает ее унижение.

— Что же, аптекаря это позабавило? — спросила Вин, проглотив огромную капсулу и отдавая стакан с водой дочери.

— О, мама, он был такой джентльмен! — воскликнула Эйлин. — Оба раза.

— Не вздумай влюбляться в молодых людей за прилавком, — предостерегла ее Вин, опуская голову на подушку.

Если бы Эйлин только могла сказать матери, что ничто на свете не заставит ее снова зайти в эту аптеку! «Никогда в жизни!» — воскликнула она про себя. И по этой причине она до самого конца своего пребывания в Рамсгейте не выйдет на Главную улицу, чтобы не подвергнуться риску новой встречи с этим милым, обаятельным помощником аптекаря.

На следующее утро Вин проснулась очень вялая, но без головной боли. Через валик она пристально посмотрела на Эйлин, которая, словно почувствовав взгляд матери на своем лице, тоже открыла глаза; потом она повернулась к стене, и Вин услышала ее долгий, дрожащий вздох.

— О, дорогая, что с тобой?

Эйлин повернулась на спину, протянула руки за голову, пока не схватила ими спинку кровати, напрягла все свое тело до кончиков пальцев ног, расслабилась и снова вздохнула.

— Мне кажется, что жизнь такая гадкая.

— О, цыпленочек, не говори так. Ты знаешь, я никогда бы не послала тебя туда снова с этими штуками, но голова у меня просто раскалывалась.

— Я не только это имею в виду, я просто думаю, что не очень уж люблю жизнь.

— Плотскую жизнь, — язвительно произнесла Вин. — Но ты можешь подняться над ней, и тогда она станет возвышенной.

— И она становится возвышенной, когда Кинги приходит к чаю?

— Кинги и я — большие друзья, а дружба всегда возвышенна. И в ней есть нечто возбуждающее; иногда я думаю, даже более возбуждающее, чем действительность. Конечно, иногда то и другое совмещается, но такое бывает раз в жизни. Давай-ка вставать. Я слышу, как Ева спускается по лестнице с подносом.

Вин всегда завтракала в халате, но с Эйлин такого не случалось, и, услышав стук подноса, поставленного на стол в соседней комнате, она поспешно натянула гимнастический костюм поверх ночной рубашки. Они умылись, причесались и вышли в гостиную. Рядом с прибором Вин лежали два письма, и они обе узнали почерк на каждом из них. Вин надорвала одно письмо с адресом, написанным очень черными неразборчивыми буквами, наполовину извлекла листок из конверта, прочла «Дорогая жена!», с улыбкой засунула его обратно и открыла другое письмо.

— О! — воскликнула она, — как замечательно! Не специально для тебя, цыпленочек, но какое совпадение! Удивительно! Старый мистер Арбутнот из собора святого Дунстана в Кентрберри хочет в следующее воскресенье поменяться с Кинги местами, где они проводят службу, а Кентрберри всего в трех станциях отсюда. Мы поедем, послушаем проповедь Кинги, а потом… потом…

— А потом, — продолжила Вин твердым тоном, — ты пойдешь и осмотришь кафедральный собор и другие виды, хорошенько пообедаешь, а я вернусь домой вечером.

Они расстались у дверей собора святого Дунстана, куда Эйлин решительно отказалась зайти.

— Я пойду в кафедральный собор, — сказала она, и Вин, хотя и пыталась разубедить ее, была этому только рада. Эйлин вошла в собор лишь за пять минут до того, как священник взошел на кафедру, чтобы начать проповедь. Это был внушительного вида средних лет джентльмен с могучим носом, розовощекий, с копной серебристых волос. Эйлин, знавшая толк в таких вещах, отнесла его к разряду умеренных сторонников Высокой церкви, чересчур снисходительно относящихся к Низкой церкви; для настоящего англо-католика в его облике было, пожалуй, слишком много здоровья. Она не особенно любила проповеди, но приучила себя слушать их с вниманием. Название проповеди вызвало у нее неприятное чувство — «Не обманывайтесь, Бог не даст посмеяться над собой», и когда проповедник повторил его, сделав ударение на слове «не», Эйлин раздраженно пожала плечами. Проповедник, голосом таким же серебристым, как и его шевелюра, стал говорить о том, как люди пытались отогнать от себя мысль о Высшем Всеведении Бога Отца, который, однако же, никогда не упускал из виду грешные деяния Своих детей. В Его воле было отсрочить наказание; люди раскаивались в нераскрытом дурном поступке в твердой уверенности, что Бог Сын простит их, но они забывали в своем опасном заблуждении, что Бог не даст посмеяться над собой, что Истина выйдет на Свет Божий, что Богу принадлежат Отмщение и Награда и что они воздадутся в Должное Время. Кто был более уверен в себе, чем Аман, строивший козни против Мардохея^[28]? И, однако же, царь Артаксеркс во время ночной бессонницы (и мы можем не сомневаться, что бессонница эта была наведена Богом) послал за книгой записей и прочел там, как Мардохей спас его жизнь, сообщив о двух убийцах. И слишком поздно открыл Аман, что Бог не позволит над собой надсмеяться. И еще был этот бедный, ослепленный Иона^[29], который думал бежать от присутствия Господа, сев на корабль, отправлявшийся в Фарсис, а окончил путь в чреве китовом. Снова не дал Бог над собой надсмеяться. И не забудем жену Лотову, которая думала, что может не послушаться Божьего слова, и обратилась в соляной столп.