Обойдя весь город в тщетных поисках интересной встречи, она стала выходить за его пределы. Его границей была изогнутая трамвайная линия, за которой начинался немощеный скалистый берег и поля высокой пшеницы колыхались при дуновении ветра. На отроге скалы, в удалении от моря, стояли приземистые монастырские здания. Спереди они выглядели низкими и широкими, и вымощенная камнем дорожка вела к дверям крошечной часовни; но в той части, где жили монахини, постройки были уже и выше. Иногда Эйлин встречала или проходила мимо монахинь, сновавших, словно заводные мышки, по верху скалистого берега. Больше всего ей нравилось, когда две монахини, спешившие в разных направлениях, проходили друг мимо друга, не обменявшись ни словом, ни каким-либо знаком, словно два маленьких черных трамвая.

Эйлин знала, как смочить большой палец святой водой из каменной раковины у входа в часовню. Ее мать была прихожанкой Высокой Церкви^[25] со времен дружбы с преподобным Гербертом Кингсфордом и более или менее увлекла за собой всю семью. У Кинги — помощника приходского священника — было впалое лицо, и он ходил в сутане и берете. Эйлин могла проводить по целому часу одна в зябком, насыщенном ароматами воздухе часовни. Ей нравились серые стены и купол здания, помутневшие сцены Страстей Господних на каменных колоннах, мерцающий рубиновый свет лампады перед алтарем. В атмосфере святости меркла яркость статуй Пресвятой Девы и Иисусова Сердца. Здесь, каким-то образом приобщившись к сплетению необыкновенного и привычного, она отдыхала от горечи повседневной жизни. Она зажигала свечу, бросала трехпенсовую монетку в жестяной ящик под нею и пыталась представить себя во Франции.

После нескольких посещений Эйлин свела знакомство с одной дамой средних лет, которая почувствовала мгновенную привязанность к отрешенной фигурке девочки-школьницы, которая, казалось, была как у себя дома в любом уголке часовни, хоть никогда и не преклоняла колени перед будкой исповедника или во время мессы. Мисс Роджерс имела комнату в монастыре и, руководимая священником, проводила по полдня в часовне, ставшей местом ее отшельничества. Она сочла, что эта одинокая девушка не случайно встретилась на ее пути, и, пригласив Эйлин в свою комнатку с выбеленными стенами, нагрузила ее неисчислимыми брошюрами, распространяемыми в Англии католической церковью. Мисс Роджерс не могла понять, почему бы Эйлин не стать истинной католичкой, но Эйлин и так считала себя католичкой. Кинги убедил ее (приучил ее думать), что англиканская церковь есть просто ветвь церкви римской и раскол между ними лишь недоразумение, произошедшее по вине Генриха VIII, и в этом убеждении она была тверда и не думала от него отступить. И тщетны оказались все потуги мисс Роджерс вытащить это милое поленце из уготованного огня, хотя она и удвоила свои молитвы и обеты. Она сказала Эйлин, что постоянно молится за нее, а Эйлин спросила: «А мне можно молиться за вас?»

— Вам не нужно молиться за мое обращение, — напомнила ей мисс Роджерс.

— Я буду молиться за ваше счастье, — ответила Эйлин, и эти восхитительные встречи в выбеленной монастырской келье завершились долгим, теплым поцелуем, после чего, однако, Эйлин избегала подходить близко к монастырю.

Эйлин вернулась домой к обеду, но комнаты на нижнем этаже, где они жили с матерью, были пусты; однако через десять минут Вин постучала в оконное стекло, и Эйлин впустила ее, раскрасневшуюся от ходьбы, в дом.

— Мне стало смертельно скучно, — сказала она дочери, — и я решила пройтись — вдруг встречу какого-нибудь интересного человека.

— Неужели ты заговорила бы с незнакомым человеком? — спросила, широко раскрыв глаза, Эйлин.

— Ну, до этого я бы не дошла, но когда двое хотят познакомиться, они всегда находят способ. Однако же никого не нашлось. Масса мужчин прогуливаются взад и вперед по променаду, но почти у всех эти проклятые футбольные ярлычки на цепочках часов, и я знаю, что они не подойдут.

— О да, я знаю. Ужасно, правда?

— Знаешь что, милая? — сказала Вин после обеда. — Давай-ка сядем на трамвай и доедем до конца линии. Может быть, нам встретится что-нибудь интересное.

Еще согретые недавней вспышкой симпатии, они умиротворенно болтали, но вскоре Вин все испортила, вернувшись к преследовавшей ее, излюбленной теме: за кого выйдет замуж Эйлин? Эйлин было всего девятнадцать, но так или иначе, думала Вин, ее бесконечное детство уже позади и пора думать о будущем. Вин никогда не осознавала, что потратила жизнь на то, чтобы гнать от себя мысль о надоедливом настоящем и «думать» о будущем. Допустим, Сэнди умрет — не то чтобы она желала этого дорогому Сэнди — и ей придется выйти замуж за порядочного обеспеченного человека. У нее было несколько таких на примете, и хотя все они были женаты, никогда не знаешь, что может случиться. Допустим, она возьмет с собой Эйлин на Ривьеру и они встретят там порядочного молодого человека из хорошей семьи и с видами на будущее… нет, она сама поедет на Ривьеру и покорит порядочного молодого человека, а потом приведет его домой, чтобы он взял в жены Эйлин.

— Я вовсе не корыстна, — объясняла она в тысячный раз, — но я просто не понимаю, почему, разумеется, при прочих равных, девушка не может полюбить приличного человека с небольшим состоянием. Наверное, это не труднее, чем влюбиться в какого-нибудь захудалого клерка.

Это был лейтмотив века, тема любого викторианского романа.

— Да, но допустим, кто-то влюбится в клерка, — возражала Эйлин, сразу же указывая на слабое место в рассуждениях матери.

— Ну да, именно об этом я и говорю, — чистосердечно отвечала Вин. — Избегай их, не давай себе шанса! Держись подальше от неподходящих людей, и тогда рано или поздно встретишь подходящего.

— А вдруг нет? — с опаской спрашивала Эйлин.

— О, непременно найдется.

— А как насчет тебя с папой? — спросила Эйлин.

Вин нервно сжала кулаки.

— Ах, это была Настоящая Любовь, этому нельзя было противиться, — мрачно признала она. — Не думаю, что в мире часто бывает такая любовь, как была у нас.

— Я бы хотела, чтобы такая была у меня, — сказала Эйлин.

— И я бы этого хотела, — отвечала Вин, тронутая искренностью дочери. — Но я не понимаю, почему Настоящую Любовь нельзя встретить среди порядочных людей. Твой отец был школьный учитель, и еврей, но я бы любила его не меньше, будь он… будь он из того круга, из которого я вышла.

— Но он не был, а ты его полюбила, — упрямо отвечала Эйлин.

Трамвай не привез их в какое-либо интересное место. Трамвайная линия заканчивалась вблизи ряда краснокирпичных вилл с покрытыми шифером крышами и темными ступеньками у входа; их ряд внезапно обрывался у поля, поросшего крапивой и чертополохом. Моря не было видно, и, не считая чистого соленого воздуха, это место могло быть любым недостроенным предместьем любого английского городка, скучившимся вокруг церкви, двух пабов и нескольких магазинчиков. Вин и Эйлин выпили по стакану лимонада, закусив булочками с тмином, и им ничего не оставалось делать, как вернуться на трамвайную остановку и сесть в тот же трамвай, что привез их сюда, а теперь ждал, пока наберется достаточно пассажиров, чтобы имело смысл совершить обратную поездку. Минут за двадцать в трамвай сели пять женщин и священник, и трамвай тронулся. Вин и Эйлин сидели одни наверху, и Вин так и не смогла выманить из Эйлин ни слова относительно того человека, за которого ей хотелось бы выйти замуж.

На следующий день Вин страдала привычной мигренью, и Эйлин пришлось отправиться в аптеку за тем единственным лекарством, которое хоть как-то облегчало ее страдания. Никто не знал, что в нем содержится, но Сэнди, с трудом разобрав докторскую собачью латынь, присвистнул и сказал, что каломели в нем достаточно, чтобы убить лошадь. Аптека находилась посередине Главной улицы; это было милое старомодное здание, в окнах которого стояли темно-красный сосуд и синий сосуд, сродни тем, что так любила Розамунда^[26]. Когда Эйлин вошла, в аптеке был только один посетитель, мужчина неприятного вида, словно сошедший с карикатур Фила Мэя^[27]; на нем был светлый жилет, на голове сдвинутый на бок котелок, а кончики усов он нафабрил так, что они сходились на концах в точки. Эйлин он сразу не понравился, и она отвернулась от его хищного взгляда. Помощник аптекаря, совсем мальчишка, взял рецепт Вин вместе с рецептом, по которому Ева просила купить лекарство для Тэмзи, и ушел с ними в подсобное помещение; через пару минут он вернулся и выложил на прилавок три перевязанные резинками коробочки размером несколько больше спичечных. Мужчина с нафабренными усами взял одну из коробочек, при которой не было ни ярлычка, ни рецепта, передал серебряную монетку через прилавок, подмигнул в сторону Эйлин и попытался обменяться заговорщическим взглядом с помощником аптекаря. Тот, однако, только и сказал «Спасибо, сэр», не приподняв головы, и смотрел, как Эйлин забирает свои две коробочки и раскладывает по карманам жакета. Потом он сказал «Спасибо, мисс» и очень скромно улыбнулся ей. Она подарила ему сияющую улыбку и всю дорогу домой думала, как мило с его стороны, что он не улыбнулся в ответ на злобную ухмылку этого ужасного мужчины.