Тэмзи постоянно переезжала с места на место, забирая с собой в меблированные комнаты в Бейсуотере, Четленхэме и одном за другим морском курорте остатки домашних фетишей, включая поднос из Бенареса, медный гонг с утраченным билом, индусский молитвенный коврик, используемый как подставка для папоротника, и вручную раскрашенные вазы. Увеличенные свадебные фотографии ее новой хозяйки были безжалостно содраны со своих мест над камином и заменены увеличенными фотографиями доблестных офицеров дяди Фреда и дяди Дика, чьи кости покоились на офицерском кладбище в Севастополе, а красный угол комнаты теперь заняло величайшее сокровище — портрет на фарфоре фельдмаршала, отца Тэмзи. Мертвенно-бледная плита была поставлена на мольберт и задрапирована кашемировой шалью, вышитой золотом, а его украшенная плюмажем треугольная шляпа действительно стояла на маленьком столике перед мольбертом. Шляпа, густые усы да вздернутый нос — вот все, что сохранилось на плите от облика фельдмаршала. К огорчению матери, Эйлин не проявляла интереса к своим военным предкам, никогда не могла разобраться в чинах дяди Фреда и дяди Дика и едва ли представляла, где находится Крым и из-за чего разгорелась вся история вокруг Константинополя.
Лицо Тэмзи высунулось из шалей и косынок; взгляд ее был невидящим, глаза блестели, как у черепахи; но на коричневом лице почти отсутствовали морщины, а выточенные, чувственные ноздри и резкие линии полных губ выказывали темперамент, свойственный отнюдь не земноводным. В действительности, Тэмзи была бичом божьим, как могла бы сказать в любой день недели ее служанка Ева. Могла бы, но никогда не говорила. Ева была предана Тэмзи, рада приезду Вин и Эйлин, удивлена тем, как выросла Эйлин, хотя последнее, в конце концов, могло и не удивлять, если учесть, что они не виделись целых восемь лет.
Ева испекла особый пирог на хозяйкиной кухне и принесла его вместе с клубничным джемом из запасов Тэмзи. Но она испортила и крепкий чай, и яйца на тостах по-деревенски, и клубничный джем тем, что встала у угла стола, положив руку на бедро, и болтала в течение всего ужина: «Мисс Берч то-то, ваша тетушка Эмили то-то», причем смысл каждой фразы сводился к тому, что Тэмзи всегда уверяла ее, Еву, как она любит ее, как она ценит ее и не может жить без нее. Впервые Эйлин осознала, что Тэмзи вовсе не настоящее имя Тэмзи. И вот мама рассказывает ей, растаяв от воспоминаний, что так окрестил Тэмзи младший брат мамы, дядя Джорджи, которого Эйлин никогда не видела (он утонул в море). «Тетя Эмми живет на Темзе».
Когда Ева взяла чайный поднос и вышла из комнаты, Вин закурила сигарету (она усвоила эту дерзостную привычку, обычно практикуемую фривольными дамами), схватила спички и глазированную керамическую пепельницу с надписью «Гинесс вам понравится», украденную хозяйкой из местного паба для своих жильцов-мужчин, и быстро встала из-за стола.
— Пойдем-ка в спальню, пока этот Иисусик не подкрадется и не застанет меня курящей, — сказала она.
Эйлин была неподдельно шокирована; она все еще верила, что люди, которые преданны вашим родным и очень рады видеть вас, когда вы наносите визит их нанимателю, обязаны быть милыми. Как часто слышала она в разговорах между матерью и тетей Флорри с тетей Грэйси: «Что бы делала Тэмзи без Евы?»
— Но Ева добрая, правда? — робко спросила она, как ждущая Истины; да так оно и было на самом деле.
— Из этих шотландских сектантов, — отвечала Вин. — Она бы с радостью застигла меня за курением и донесла об этом Тэмзи. И вот появляется новое завещание, и мы с тобой можем распроститься с круглыми хрустальными часиками и севрским чайным сервизом.
Словно завороженная, Эйлин представила себе адвоката в парике, будто сошедшего с рисунков Крукшенка[20], крадущегося к постели Тэмзи с чернильницей из рога и гусиным пером. Она вдруг обнаружила, что ей всегда не нравился неприятный блеск рыбьих глаз Евы, а в ее круглом низеньком лобике чудилось что-то вульгарное; она испытала чувство облегчения, едва ли не освобождения, от мысли, что теперь не обязана любить Еву. Но она была и уязвлена: впредь, когда люди станут хвалить кого-нибудь, она никогда не будет уверена, что они говорят правду. Однако же юность легко приноравливается к обстоятельствам. «Ева чем-то похожа на Урию Гиппа?[21]» — спросила она, дав духу сообщничества заменить в себе искателя Истины.
Вин крепко обняла ее, тронутая отзывчивостью дочери, да и много ли девушек читают в наши дни Диккенса? Это была их первая ночь на Океанской Террасе, и они уже собирались лечь спать, после того как Вин затушила сигарету и закопала окурок в большом горшке, из которого рос глянцевитый азиатский ландыш, заслонявший нижнюю часть окна в эркере.
— Полагаю, нам надо выйти подышать морским воздухом, прежде чем ложиться, — нехотя сказала Вин.
— Не надо, — заверила ее Эйлин. — Кому нужен морской воздух в марте?
Вин была только рада, что ее разубедили.
До сих пор им не приходилось спать в одной постели, и Эйлин вытащила из-под подушек валик и положила его посередине вдоль кровати.
— Как меч в брачную ночь[22], — весело сказала втайне обиженная Вин. Валик занял так много места, что одеяло не удалось подоткнуть под матрас; Вин проснулась ночью, дрожа от холода, ибо Эйлин постепенно перетащила все покрывала на свою сторону. Вин поняла, что проиграла; она поднялась и надела фланелевый халат и толстую юбку, которую сняла, ложась спать. Натянув все это на себя, Вин положила в ноги диванную подушку и снова заснула.
Март был на удивление теплый, так что Вин и Эйлин могли брать с собой книжки и проводить часок-другой на склонах песчаных дюн. Эйлин привезла из дома «Накануне», а Вин выдернула «Сад Аллаха»[23] из единственного ряда книг в доме Тэмзи. Эйлин лежала на боку, упершись одной рукой в песок и прислонив книгу к одинокому корню; Вин устроилась сидя, натянув юбку на лодыжки. Молодые люди, по одному, по двое проходившие мимо, вздрагивали от неожиданности, завидев двух женщин, сидящих на пляже в столь раннее время года. Каждая пара глаз на какой-то миг останавливалась на распростертой фигуре Эйлин.
— Милая, — нервно сказала Вин, — я не думаю, что это очень хорошо — лежать, приподняв бедро и выставив напоказ ноги. Мужчины смотрят на тебя не слишком доброжелательно. А тот последний, с усами, я уверена, нарочно переступил через твои ноги.
— Так лучше? — Эйлин повернулась на спину, выставив руки вверх.
— Теперь у тебя выдается животик.
Эйлин опустила руки и села, охватив ими колени.
— Я прочла в книжке, — задумчиво сказала она, — что мужчина может оценить фигуру женщины, только увидев ее лежащей на спине с вытянутыми по бокам руками.
— Что это была за книжка, хотела бы я знать.
— О, La Vie Parisienne[24] или что-нибудь в этом роде.
Вин была поистине шокирована.
— Никогда не называй журнал книжкой, обещай мне, что никогда не будешь (судя по ужасу в ее голосе, это было равносильно хуле на Святого Духа). Так поступают только служанки: «По почте прислали книжку, мэм», — а оказывается, что это всего-навсего «Фортнайтли».
— Девушки в страховой компании тоже так говорят. — Эйлин сказала это, чтобы досадить матери, по настоянию которой она поступила в компанию. Но Вин думала совсем о другом.
— Это значит, что в таком положении видно, не отвислая ли у нее грудь, — сказала она.
Эйлин подняла «Накануне».
— Я хочу поехать в Россию, — сказала она.
— Уверяю тебя, что сейчас там какая-нибудь девушка лежит в степи, читает «Ярмарку тщеславия», — резко ответила Вин, — и мечтает поехать в Англию.
— Жаль, что мы не можем с ней поменяться.
Вин пренебрежительно фыркнула.
— Слава Богу, что нет.
Бывало, что Эйлин часами бродила по скалам, пока Вин сидела, читая, перед камином в гостиной, наносила визиты вежливости Тэмзи или дремала перед обедом. Хотя самый сезон был еще далеко впереди, кругом было полно мужчин, молодых и пожилых, неспешно или торопливо гуляющих вдоль морского берега. Раньше Эйлин полагала, не особо об этом задумываясь, что единственные постоянные обитатели приморских городков — это владельцы отелей, которые, вероятно, впадают в спячку на весь зимний период. Но теперь ей постоянно встречались по-городскому одетые молодые люди с портфелями и девушки, похожие на машинисток (так ей казалось). Для них ежедневно работали бакалейные магазины, булочные и магазины канцелярских товаров, а также торговцы тканями и модистки, которые энергично рекламировали ткани, ленты, шляпки, перчатки и носовые платки, предлагая всевозможные скидки. Некоторые молодые люди выглядели так, словно они не прочь завести знакомство, но никто не преследовал небрежно одетую, свирепого вида девушку, шагавшую по плитам променада, засунув руки в карманы. К Эйлин ни разу в жизни не «приставал» незнакомец, а ее отпугивали полотняные фуражки молодых людей в Рамсгейте (или, возможно, сам угол, под которым они их носили) и крошечные серебристо-золотые значки футбольных клубов на лацканах. Классовое чувство было надежным стражем добродетели, и она говорила себе, что с этими юношами у нее нет ничего общего.
