Мария всплескивает руками:

— Папа! Что с вами?!

Старик и правда страшен. Он голый до пояса, без телогрейки и шапки, без котомки, все его тело в синяках и ссадинах, обгорелые штаны изорваны до невозможности.

— Давайте помогу!

— Не трожь! — кряхтит он, закатывая пушку в ворота. — Не бабье дело… Сам! — И тут же: — Что еще натворили?

— Издевались.

— Чего хотели?

— К себе в самолет звали.

— Да?! — с неподражаемой интонацией говорит он.

Разворачивает пушку и устанавливает ее во дворе.

— Ничего, теперь у нас есть чем их встретить. Неси лопату — окопаем. Или постой, лучше камнями огородим.

Невестка мешкает.

— Что раззявилась? Думала — не вернусь?

— Как вам не стыдно? — тихо говорит она.

— То-то! Я вернулся! Я им задам!

Идет тяжелая работа, ни тащат камни прямо поля, и во дворе вырастает каменная стена с амбразурой.

— Тут и установим пушку, — говорит ста к погодя.

— Да вы хоть умеете с ней обращаться?

Старик молча умывается, так же молча уходит в дом и появляется оттуда через некоторое время в кителе солдата времен первой мировой, с Георгиевским крестом на груди.

— Ты что-то спрашивала? — высокомерно осведомляется он.

— Я говорю: вы хоть умеете с ней обращаться?

— Хитрость невелика… — Он трогает прицельные приборы, крутит ручки управления, и ствол пушки то медленно задирается в небо, то опускается к земле.

— А? Здорово?

— А эти есть? Как их… патроны!

— Не патроны, а снаряды! Есть… правда, один. Вот в ящике. Но, я думаю, и одного им хватит!

Он крутит другую ручку. Ствол поворачивается по горизонтали.

— Как, а? Пусть только подойдет. Прямо в лоб трахну!

— Но вы хоть умеете стрелять? — спрашивает Мария, опасливо качая головой.

Старик звереет:

— Я-то? Да я же в первую мировую!.. Все очень просто.

— Докажите! — не удерживается она.

— Что тут доказывать! Берешь вот так снаряд, загоняешь в гнездо, вот сюда… запираешь затвор, вот так… целишься и нажимаешь на рычаг.

Нажимает.

Ба-бах!!!

Когда дым рассеивается и в ушах старика и Марии стихает звон, они поднимаются с земли и растерянно смотрят друг на друга, потом — оба — в сторону дома.

Огромная дыра зияет в стене. Вот такая!

Старик хватается за голову.

Подходит к стене, заглядывает в дыру.

Смотрит налево, направо — в комнате все вроде цело.

Но когда он смотрит вперед, то видит в пробитой противоположной стене летящий прямо на него знакомый аэроплан.

Опять фрицы!..

Он спит почти сутки. На следующее утро, проснувшись на лавке в комнате, встречается взглядом с невесткой.

— А… доброе утро. Что так смотришь?

— Голова не болит?

— А почему должна болеть? — он ощупывает голову. — Что это? Повязка? Я ранен?

— Больше не будете цепляться за самолет.

— Я? За самолет?.. И что с самолетом?

— Пушку увели.

— Кто?

— Немцы.

— Какие немцы?.. Да не тяни ты!

— Наши немцы… на аэроплане. Вы, папа, совсем соображать перестали. Лучше послушайте, что теперь я вам скажу… — В ее голосе появляются истерические нотки. — Я больше не могу так! Я жена Андрея, вашего сына! Или забыли?! Обещали защищать! Так защищайте! Берегите! Спасайте!

Падает на землю. Рыдает — и вдруг вскакивает:

— Хватит! Все! Ухожу!

Решительно исчезает в другой комнате и появляется оттуда собранная в дальнюю дорогу: на плече — десаги и т. д.

— Попытаюсь добраться до родного села, до мамы… Там буду ждать… Не обижайтесь, папа. Прощайте.

Уходит Мария.

Старик долго смотрит ей вслед через окно.

Потом берет с завалинки топор и начинает рубить обгорелую акацию у ограды.

Это немалый труд — свалить дерево. Затем старик обтесывает ствол, и это тоже тяжелая работа.

Через несколько часов во дворе стоят два крепких кола, вкопанных в землю на расстоянии трех шагов друг от друга. Старик становится между ними, что-то прикидывает в уме и, наконец, приказывает:

— Молоток!

Сноха — она только что вернулась и еще стоит застенчиво у ворот с десагами на плече — тут же бросается в дом.

Быстро переодевается, хватает молоток.

Протягивает старику.

А старик уже требует:

— Долото!

Она несет долото.

— Гвозди!

— Вот они.

— Ага… теперь доску неси.

— А где ее взять?

— С лавки сдери.

— С лавки? А на чем вы спать будете?

— Там еще три останется. Самую широкую неси. Да поскорее!..

Он работает с таким воодушевлением, что Марии становится совестно спорить с ним. Она уходит в дом и через пять минут возвращается с доской. Бросает ее к ногам свекра.

— Годится?

— Сойдет… А табачку не принесла мне?

Она идет за табаком.

— Сама сверни цигарку… пальцы замлели. Нет, так ты не сможешь, ветер все развеет. Иди в дом, а заодно и прикури.

Закашлявшись с непривычки, она приносит ему неловко склеенную и уже зажженную цигарку. Старик с удовольствием затягивается.

— Что это вы затеяли? — спрашивает она наконец.

Он выпускает длинную струю дыма.

— Что затеял, говоришь? Сейчас покажу.

Докурив, он притаптывает окурок и закрепляет между кольями брус на высоте примерно сорока сантиметров. Поперек бруса кладет доску, уравновешивает ее, прибивает гвоздями к брусу и опускает один конец на землю. Все это похоже на детскую качалку. Старик находит камень с кулак величиной, кладет его на нижний конец доски, обходит свое сооружение, примеривается и… прыгает на другой конец. Камень со свистом взлетает в воздух и — сноха даже не успевает проследить его падение — бьет старика по темени. Тот без единого звука валится навзничь.

— Убился! — потрясенно кричит Мария. — Папа, вы мертвый?

— Докажи! — стонет старик, не открывая глаз.

— Что тут доказывать! Вы — нарочно?

— Принеси воды… и полотенце.

Она бежит за водой, выливает ее на старика и закрывает его помертвевшее лицо полотенцем.

— Не так! — рычит он глухо, но, видно, ни рукой ни ногой пошевелить не может. — Намочи его в воде и обвяжи мне голову.

Шишка, надо сказать, выдающаяся. Тем не менее, едва Мария заканчивает перевязку, старик весело вскакивает на ноги.

— Поняла теперь?

— Что?

— Как пушка действует!

— Вы пушку делаете?

— Да… деревянную. А ты как думала? Я теперь жив не буду, а его собью. Вот сюда кладем камень, сюда прыгаем… Аэроплан подлетает, а мы его в брюхо — на! Не бойся, не промахнемся. Надо только не один камень класть, а штук пять.

Мария не знает, что и сказать. Все это похоже на детскую игру, но старик работает, объясняет, машет руками с таким жаром, что она невольно начинает верить в чудеса.

— Одного не пойму, папа, — говорит она внезапно, — что ж вы не доводите дело до конца?

— Докажи! — сердится он.

— Нечего и доказывать. Во-первых, я бы укрепила на брусе не одну, а четыре доски. Это сразу четыре камня, понимаете? И если прыгать с доски на доску, получается очередь: раз-раз-раз-раз!

Старик недоуменно моргает.

— Докажи!

— Четырехствольная пушка получается, вот что! Еще не поняли?

— Четырехствольная?! — Старик потрясен открывшейся перспективой, к тому же он не ожидал такого от Марии. — Но мы не успеем выпалить сразу из всех стволов — он слишком быстро пролетает.

— Пролетает и возвращается. Можно даже заманить чем-нибудь. Скажем, курицей. Он — с крюком, а мы его — раз-раз!

— Бах-бах! — глаза старика загораются. — Четырехствольная!

— Именно! Только надо крепко прибить доски, чтоб не скользили.

— А я что говорю!.. Что стоишь? Я спрашиваю: что ты стоишь?! Быстрее! Неси доски! Бегом!

Она приносит доски, правда, не сразу, а по одной. Он так и этак примеряет их.

— Как полагаешь, найдутся у нас четыре скобы?

— Можно бы вытащить из ножек лавки, но я не сумею…

— Еще бы! Куда тебе, бабе!

Они идут в дом, старик ложится на пол и начинает возиться со скобами. Скобы не поддаются.