— А то нет? На воле хоть две-три уцелеют.

— Если бомба, все это уже не важно.

— Докажи!

— Сами говорили — бомба не выбирает. Рванет разок, а на том свете мы и без коровы обойдемся.

— Что ж ты тогда сидишь? — вскакивает старик. — Гони их со двора! И овец выпусти!.. Стой! Овец я сам, а ты погляди, как там Флорика.

Мария недовольно поднимается:

— Даже поесть нельзя по-человечески…

Она разгоняет кур и, пока свекор выталкивает из ворот упрямых овец, выводит корову.

— Вниз их, к речке, в кукурузу! — командует старик, возвращаясь во двор. — А Флорику привяжи!

Сноха загоняет овец и корову в кукурузу. Флорика негромко мычит и лижет молодую женщину в щеку.

— Пить хочешь? — догадывается Мария и ведет корову к речке.

— Я что велел! — раздается сверху, но Мария делает вид, что не слышит.

Она ведет корову к речке, а сама ворчит:

— Неугомонный какой… Хоть беги от него!

— Я кому сказал!

— Корова пить хочет!

— Ну не дура? А если сейчас аэроплан? Куда бежать будешь? Принеси ей воды в кукурузу!

Сноха делает еще несколько шагов, колеблется… поворачивает обратно.

Когда она входит во двор за ведром, старик уже занят новым делом: забор чинит. Немец свалил, теперь придется поправить. Где топором стучит старик, где клещами старается. Жарко.

Мария берет ведро, спускается к речке, ступает, поддернув подол, в серебрящуюся воду. Ах, искупаться бы!..

Макс и Мориц глядят из самолета на землю. Видят дом… двор… старика, который возится у ограды. А женщина где? Мориц берет бинокль и замечает на берегу платье Марии, ее рубаху… Да вот и она сама в воде плещется!

— Беги! Беги-и! — истошно кричит старик, не зная, за что прежде схватиться. Вцепляется в первую попавшуюся жердь, но самолет уже тут как тут, и старик каменеет с жердью в руках. — Беги, Мария!

Так-так-так! Фриц летит прямо на него.

Не чая спасения, старик бросает жердь и вонзается головой в плетень.

Жаркое брюхо чудовища проносится над ним, почти касаясь крыши дома. Старика обжигает волна горячей бензиновой вони. Нестерпимый грохот мечется по двору, как волны потопа.

Самолет удаляется.

Старик от ужаса пробил плетень насквозь: верхняя половина тела снаружи, другая — во дворе.

— Что стала?! — хрипло кричит он Марии, подбежавшей с речки.

— А что делать? — она оглушена грохотом самолета, ослеплена взметенной им пылью. — Вы где?

Старик ожесточенно выдирается из плетня.

— Зде… здесь! — сердито отвечает он.

Невестка наконец обнаруживает его:

— Ой, как вы туда залезли?

— Убью!

— А что я такого сказала?

— Посмотри-ка, я цел?

— А что вам сделается?

— Нечего в глаза мне заглядывать, дура! Туда посмотри… — старик показывает назад, на ту часть своего тела, которая осталась во дворе. — Не горю я?

Она перегибается через плетень:

— Вроде нет…

Невестка и рада бы сохранить почтительный тон, да невозможно. Она прыскает, заливается смехом, но вернувшийся пират снова набрасывается на них, и его гул повергает Марию на землю. Поток воздуха от винта переворачивает стол, клочья сена срываются со скирды.

Макс и Мориц уходят на новый разворот.

Старик вырвался наконец из плетня.

— Взяли что-нибудь? — спрашивает он, утираясь подолом рубахи.

— Как будто ничего… только рукой так сделали.

— Как?

— Ну как-то так… — она пытается показать. — Да вон они!

Самолет, как челнок, ходит метрах в сорока над домом. Немцы машут руками.

— Зовут, что ли? — не понимает старик.

— Выйдите на середину двора, — переводит сноха. — Выйдите, а то хуже будет… Папа, давайте отдадим им одну овечку! Пускайте! Пусть они ловят ее!

— А не жирно?

— Я к тому, чтобы они не разозлились…

— Чего тебе, проклятый?! — изо всех сил кричит старик фрицам, но с места не сдвигается.

Из кабины самолета, развивая змеиные кольца, вылетает длинная веревка с лукошком на конце.

— Яиц опять требуют! — Мария хочет бежать в курятник.

— Назад!

— Дадим гадам яйца, и пусть улетают к лешему!

— А белены не хотят! Ничего не дам!

С независимым видом он начинает наводить порядок во дворе: волочит стол на место, берется за вилы и собирает сено. Болтающаяся под самолетом веревка едва не сшибает старика с ног. Он не выдерживает:

— Нет у меня! Никс!

— Яйки, яйки! — кричат сверху немцы.

— Нет яиц… Мои берите!

Макс и Мориц хохочут, а он, улучив момент, когда веревка с лукошком опять проносится рядом, тигриным прыжком бросается вперед и в одно мгновение обкручивает конец веревки вокруг дерева. Видать, он хотел остановить самолет на лету.

Но немцы тут же отпускают веревку.

Она падает к ногам старика.

Немцы хохочут, улетают и тут же возвращаются. Старик держится за глаза — его хлестнуло концом веревки.

— Опять они вас зовут, — сообщает Мария.

— Докажи!

— Сами посмотрите…

— Чего надо? — разводит руками старик.

— Вперед! — орут немцы. — Форвертс!

— Ну, вперед… — он делает шаг.

— Нох айн шритт! Еще!

— Вот еще…

— Нох айн шритт! Еще! Еще!

— На, что ты хочешь! — старик сердито останавливается прямо посреди двора.

А из самолета струится на него желтая, блещущая на солнце жидкость.

Пилоты от смеха чуть не вываливаются из кабины.

Так-так-так!.. Самолет удаляется.

Старик ошарашен. Он недоуменно ощупывает себя: одежда мокрая, на лбу и щеках брызги…

— Что это? Бензином, что ли, облили? — старик вытирает щеку и принюхивается. Только теперь весь позор случившегося доходит до него. — В христа-богу душу!.. Обписали! Убью, Гитлер!

Потеряв рассудок от бешенства, он бросается за самолетом, который, ко всему прочему, уже успел утащить и новую лодку. Старик бежит по косогору, спотыкается, падает.

— Ха-ха-ха! — сноха и смеется и плачет. — Господи, как же можно так над стариком издеваться!..

Вздохнув, она идет к свекру, который сидит там, где упал, и хмуро курит.

— Вы, папа, как ребенок, — ласково говорит она, гладя его по плечу. — Надо было отдать им яйца. Что мы можем?

Старик качает головой:

— Гитлеру — не дам.

— Пойдемте домой, папа.

— Иди, я тут побуду…

Мария возвращается одна.

Бесцельно бродит по двору, берется подметать, и тут ее взгляд падает на письмо к мужу, которое они со свекром так и не дописали. Она поднимает листок, перечитывает, хочет окликнуть старика, но раздумывает. Идет в дом.

В каса маре, сложив листок, закладывает его за образа.

Там уже много писем.

С тех пор как наши с боями ушли на восток, от Андрея не было ни одной весточки. Жив ли он? Должен быть жив… не мертвому же они пишут каждую неделю. Вот придет с войны, Мария вынесет из-за киота всю эту пачку… и пусть он узнает, как ей жилось без него.

Старик на косогоре в последний раз затягивается, отбрасывает окурок; решительно встает и большими шагами направляется к дому. Исчезает в сарае, выходит оттуда с хомутом и веревками, спускается к речке: туда, где прячет корову. Появляется вместе с ней из кукурузы, ведет вверх по берегу реки.

— Опять за свое взялся… Смотрите, угробите скотину! — доносится до него голос невестки.

Свекор словно не слышит, продирается с Флорикой через кустарники, огибает могучие валуны, попадает в камыши, выходит на чистую воду и останавливается как раз там, где неподалеку от берега виден ствол затонувшего еще в начале войны танка.

Все, что делает старик дальше, он делает основательно, по-хозяйски. Кладет хомут и веревки на землю, привязывает корову к ветле, возвращается к сбруе и долго возится с ней.

Когда все готово, начинает раздеваться. Снимает одно, другое, остается голым. Берет концы веревок и тихонько входит в воду. Плывет к затопленному танку, вешает хомут на ствол орудия и ныряет. Через некоторое время выглядывает на поверхность и опять ныряет…