— Ох, папа…

— Вы что, поссорились ночью? Или давно уже в ссоре?

— Да-да, — вмешивается мать, — я с утра чувствовала что-то неладное: он все молчит и молчит за рулем. А я себе думаю: что это зятек приумолк?

— Хватит, я сказал!

— Ты мне рот не затыкай! Я вот что думаю, Петала: должно быть, и ты хороша, если он сбежал от тебя прямо так, в чистом поле, бросил и нас, и машину…

— Мама, мама! — Петала наконец оборачивается к родителям, вся заплаканная, шмыгающая носом. — Он не сбежал… он… ищет, кто бы его побил!

— Что?! — мать снова невольно крестится.

— Как ты сказала? — не понимает отец.

— Так, как слышали! Он ищет, кто бы его побил!

Родители растерянно переглядываются, потом оба, как по команде, прилипают к окнам.

Пусто вокруг. Зелень, сырость, кочки.

— Послушай, — осторожно спрашивает отец, — ты, может, имела в виду другое? Может, он ищет, кого бы побить, а? Ей-бо, ничего не понимаю.

Петала громко и глубоко вздыхает:

— Ну как же объяснить, чтобы дошло до вас? Он сам по себе никогда не дерется, а вот именно ищет драки, на побои нарывается, понятно?.. Ох, мама и папа! Только я одна знаю, какую жизнь я веду…

Тикают часики на панели: тик-так, тик-так, тик-так… Отец никак не может осмыслить слова Петалы и от задурманенности снова взрывается:

— Ты что, с ума свести меня хочешь? Говори внятно, не то я вас… обеих! Ну!

Петала, все еще всхлипывая, поднимает голову и вытирает глаза надушенным и аккуратно разглаженным платочком.

— Понимаешь, папа, у него такой характер… Как бы тебе яснее… Он хозяйственный, незлой, любит меня, одевает, но… уж больно жаден до денег.

— Подумаешь! Деньги все любят! И я тоже! — отец разом успокаивается. — А кто не любит, у того их и нет. Ты еще не поняла этого?

— Все верно, папа. Так пусть бы и зарабатывал, пусть бы честно трудился! А он… Дело такое: года два назад, когда он еще был парнем, схватились ребята на танцах в клубе, а он сунулся их разнимать…

— Ну?

— Ему больше всех и досталось. У них — синяки и шашки, а у него — перелом ребра.

— Ну?

— Да что ж — ну? Ясное дело — суд. А тот парень, что ему ребро поломал, пришел и говорит: возьми за ущерб три сотни, только откажись от заявления…

— Ну?

— Он и взял. С тех пор и началось, словно бес попутал. Стоит ему увидеть драку, тут же ввязывается… так и лезет под кулаки. Понимаете, ведь за побои хорошо платят!.. Месяц назад приполз чуть живой, весь изорванный, а радуется — сил нет! Ничего, говорит, на мне как на собаке заживет. За побои, говорит, возьму отдельно, а за костюм — тоже отдельно… Конечно, не всегда у него эта махинация проходит, но он не унывает: это, говорит, издержки производства. Дураков на мой век хватит…

— Даже не верится, — вздыхает мать.

— Да? А на какие деньги, думаете, он машину купил? Вот и сейчас… Вы не обратили внимания, как двое пробежали перед нами в ту сторону? За ними и увязался! Наверняка тут поблизости драка… извозят его в грязи — будь здоров! А ведь он посаженый! Уж я его отмывала, чистила, гладила…

— За мной! — командует отец, и через минуту все трое стоят на обочине.

Внизу, в лощине, — драка. Человек шесть мужиков отчаянно тузят друг друга.

— Вот он! — Петала показывает на мужа, который все норовит нырнуть в самую гущу схватки, но, несмотря на все старания, это у него пока не выходит.

— Пошел вон! — орет, оглядываясь, один из бойцов.

Фелу не слушает его, лезет вперед.

Собственно говоря, именно по его вине драка принимает все более ожесточенный характер. Только один нацелится треснуть другого, как перед ним возникает незнакомое лицо чужака, и приходится предпринимать обходные маневры, а в драке зевать нельзя. Что ж, как говорится, разнимать с волосами не суйся — самого оттаскают. У кого-то из дерущихся наконец лопается терпение, и он хватает незваного миротворца за грудки.

— Ты что здесь потерял?! — И, не говоря худого слова, в рожу его, в рожу!

— Постой, — подбегает еще один. — Дай-ка и я добавлю!..

Словом, все дружно накидываются на Фелу, совершенно забыв о том, чего ради дрались между собой. Бьют жестоко.

Минута, другая… Снова пусто вокруг… только недвижимо лежит измочаленный Фелу.

— Убили! — всплескивает руками теща.

Нет, не убили. Вот он шевельнул ногой, рукой… осторожно, по складам, поднялся… шатаясь, идет к дороге, сплевывая кровь на каждом шагу. Он весь в грязи, воротника нет, рукава оторваны… Тем не менее — сияет!

— Ничего… всех разыщу… они местные. Если с каждого минимум по три сотни, это будет…

Донельзя довольный, он садится за руль, включает зажигание и трогает машину.

Тестю, однако, не терпится высказать свое мнение:

— Ну, зятек, давай-ка и я тебе пару сотен задолжаю…

И — хвать его по загривку!

Некоторое время машина едет на одном колесе.

А чуть позже, говорят, видели Фелу во всю прыть бегущим перед машиной!

ВСТРЕЧА

Рассказ

Заглядывает дед Кондур под кровать, но и под кроватью не видно протеза.

Ни под кроватью и ни в каком другом месте.

Уже не говоря о том, что протезом дед называет для важности обыкновенную деревянную ногу — деревяшку, стянутую в верхней части прочным стальным кольцом.

Вот ее, деревяшки-то, и не видно.

Дед, естественно, злится:

— Пионерия, туды ее растуды…

Его шумная возня, пыхтенье и проклятия достигают ушей жены — бабки Ольги, хлопочущей во дворе.

— Что еще не слава богу? — заглядывает она в окно.

— Где нога? Куда дела?

— А разве нет ее?

— Как же ей быть, ворона ты этакая, если кругом пионеры шастают? Опять, наверно, в металлолом сдавать понесли…

Бабкины ясные глаза затуманиваются:

— Когда ж они, сорванцы, успели? Я всю дорогу со двора не схожу…

Старик безнадежно машет рукой, надолго закашливается, потом задает новый вопрос:

— Чего сельсоветовский сторож искал?

— Сторож? — прикидывается бабка.

— Ты разве не с Никанором у ворот разговаривала?

— С ним… Сказал, чтобы ты сей же час шел в сельсовет.

— А что ж ты молчала?

— Вот… говорю.

Дед Кондур вздыхает и снова меняет тему. Нравится ему поддразнивать старуху: когда она сердится, ее взор становится молодым, быстрым, блестящим.

— Протез проворонила — костыль неси!

Кондур торопливо натягивает штаны, меж тем как бабка Ольга исчезает в сарае и через минуту снова возникает у окна:

— Этот?

— Что ж ты мне грабли притащила? Я с ними на люди не покажусь… Знаешь, какой давай? Тот, черный, лакированный, с разводами…

— Это который же? — бабка делает вид, что не помнит.

— Эх!.. Кишиневский!

— А-а…

Игра заканчивается ко взаимному удовольствию. Бабка отправляется в дальнюю комнату за прекрасно знакомым ей черным костылем.

На фронте, перед самой победой, Кондур потерял ногу, но, пережив печаль, скоро приноровился к деревяшке. Шло бы все ладно, если б не открылась и не потекла плохо зарубцевавшаяся рана. Его отвезли в Кишинев и лечили месяца три. Как говорил сам дед, гнилую кровь выпустили, а залили молодую, свежую. Опять запрыгал Кондур. А при выписке доктора подарили ему этот самый черный костыль — на добрую память. Потом ему довелось получить еще несколько таких подарков: от тестя, от правления колхоза — за добросовестную работу, да и у самого, слава богу, золотые руки, — но все же кишиневский дар так и остался самым любимым…

— Знаешь, — подает голос бабка Ольга из дальней комнаты, — сдается мне, эти пионеры и здесь шныряли… как сквозь пол провалился!

— Ищи, ищи…

— Есть, нашла!