— Ты зачем мальчика обижаешь? — Маргиола грозно поднимается во весь рост.

Кирикэ не успевает опомниться, как она сажает его на толстую ветку дерева.

— И не стыдно тебе, Маргиола? — отчитывает он ее сверху. — Ты же наша, сельская! Когда твоей маме было столько, сколько тебе, она уже шестерых родила… Почему замуж не выходишь?..

«Вы чем там занимаетесь?» — как всегда, неожиданно спрашивает голос из рации.

— На деревьях сидим, — отвечает за всех усатый Илие, выросший рядом как из-под земли.

— А ты где до сих пор был? — напускается на скрипача Аристел.

— Как бы тебе сказать… — мнется Илие и по привычке начинает крутить пуговицу на груди Аристела.

Тот испуганно отпрыгивает.

— Телевизор смотрел у Штефаны! — брякает с ветки барабанщик Кирикэ.

— Вы же знаете, я всегда по утрам слушаю последние известия, — оправдывается Илие и снова тянется к рубахе Аристела, но тот ловко уворачивается.

— Вот подожди, вернется ее муж, — предупреждает Аристел, — и это будут самые интересные последние известия. Ну, чего еще ждем?..

— Каталины нет, — напоминает Кирикэ.

— Мамы не будет! — сообщает появившийся невесть откуда мальчонка с волынкой в руках.

— Это почему же? — удивляются музыканты.

— Папа ей сказал: поговорю с аистом, принесет он тебе третьего сына, и ты забудешь о своей волынке… Вот, велел отдать…

— А дальше что? — спрашивает Аристел.

— Дальше… на работу ушел, в поле.

— А мама что делает?

— Стирает.

— И много у нее стирки?

…Двор Каталины. Стирка в полном разгаре.

Усатый Илие развешивает белье на веревках.

Маленький Кирикэ таскает ведрами из огромного котла горячую воду.

Долговязый Аристел и Каталина, стоя на коленях у большой лохани, усердно стирают.

— Илие, долго ты там будешь копаться? — сердится Аристел.

Стирают втроем. Плещется в лохани вода. Стирают — и поют старинную песню:

Уж ласточки летят на юг,

Под инеем белеет луг,

С ореха падают листы…

Но где же ты, но где же ты?

Вернись, любимая, приди,

Хочу прильнуть к твоей груди,

Замкнуть ладонями в кольцо

Твое лицо, твое лицо…

Аристел старательно выжимает длинные мужские трусы — те, что называют в народе «семейные».

— А помнишь, Каталина, когда ты в первый раз пела эту песню? На свадьбе у Симиона… много лет назад…

— Да нет, — возражает подоспевший с ведрами Кирикэ, — это было у Георге на свадьбе.

— Ерунда, — уверенно говорит Аристел. — Георге женился позже…

— А я говорю: у Георге! Как сейчас помню, я в тот день купил себе новую шляпу. Двадцать два рубля дал…

— Постой, сейчас посмотрим… у меня все записано: что пели, когда и где.

Аристел вытирает руки, достает из-за пазухи знакомую тетрадь, долго листает ее.

— Что-то не нахожу…

— Вот видишь! — волнуется вспыльчивый Кирикэ. — А говоришь, что все записываешь. Хорошо, что Каталина вспомнила… вдруг бы такая песня пропала!

— Такая не пропадет! — успокаивает приятеля усатый Илие, разглядывая на свет детскую распашонку. — Это сам Эминеску слова сочинил… Не пропадет!

— Все равно! — не сдается Кирикэ. — Записывать надо! А как она называется?

Каталина пожимает плечами.

— Вон дед Хулудец идет, — говорит она. — Может, он знает?

— Где ты видишь Хулудца?

— Вот там, за оградой.

Старика не видно. Над забором перемещается только голубой воздушный шарик.

— Дедушка! — зовет Кирикэ. — Дед Хулудец!

Шарик плывет дальше, не останавливается.

— Во старикан! На ходу спит! — Кирикэ заглядывает за ограду и… замирает. — Ну и чудеса! Идите все сюда!

Музыканты бросаются к забору. Действительно чудо: шарик плывет над дорогой сам по себе, а деда нигде не видно. Вся компания ошеломленно провожает шарик глазами.

И в это время оживает рация:

«Алло! Алло! Вы скоро косить кончите? Спасательная команда, отзовись!»

Музыканты только переглядываются.

Кабинет председателя колхоза.

— Все ясно? — для вящей убедительности председатель хлопает ладонью по столу.

Аристел, Кирикэ и Илие с инструментами в руках растерянно смотрят то на председателя, то на незнакомца в полувоенном костюме. Тот стоит у окна, заложив руки за спину, и спокойно разглядывает пейзаж.

— Что молчишь? — Кирикэ подталкивает Аристела локтем. — Ты же всегда твердишь, что ты старший. Давай выступай!

— Давай-давай! — подбадривает друга Илие.

Аристел, колеблясь, делает шаг вперед и нерешительно вздыхает.

— Товарищ председатель, ведь мы — всегда пожалуйста… Мостик чинить — пожалуйста, углы спрямлять — пожалуйста, рыбку ловить — тоже пожалуйста. Но ведь мы все-таки музыканты… Когда же играть будем?

— В промежутках — пожалуйста!

— Да не бывает промежутков! — срывается Кирикэ.

— Что же я могу сделать? — разводит руками председатель.

Вот то-то и оно, что вы ничего делать не хотите! А нас, между прочим, только три человека осталось В большой оркестр нас не берут музыкального образования, видите ли, не хватает. На свадьбах — одни рок-ансамбли или, еще хуже, магнитофоны!.. А ведь у нас… фольклор пропадает. Вы только послушайте, какая музыка гибнет!

Музыканты играют. В дверь заглядывают удивленные лица. Председатель подпирает голову кулаком — слушает…

Кончилась песня.

— Хорошо играете, братцы, ничего не скажешь. Только поймите и вы меня. Я разве против? Наоборот пожалуйста! Играйте сколько хотите, репетируйте, выступайте. Но в свободное время. А в остальном… вы — моя спасательная команда. Я ведь не загружаю вас тяжелой работой, а бросаю в прорывы…

— Так у вас все время прорывы, — бормочет себе под нос усатый Илие. — Такая система.

— Не перебивай, дай договорить! Нет у меня других свободных людей! Или прикажете снимать их с машин, комбайнов, тракторов?

Подумаешь, — ворчит Кирикэ.

— Вот и подумай! У меня — план, и я его обязан выполнять. А планировать для вас свадьбы, крестины и концерты — это, уж извините, не мое дело. Короче говоря, так. С сегодняшнего дня поступаете в полное распоряжение этого товарища…

И председатель указывает на незнакомца, по-прежнему стоящего у окна. Он даже не обернулся, когда музыканты играли.

Наши герои предчувствуют недоброе.

Наступает тягостное молчание.

Незнакомец как стоял, так и стоит.

И вдруг поворачивается на каблуках и вроде негромко, но очень властно и четко командует:

— Смирно!

Музыканты от неожиданности вытягиваются и, как говорится, едят его глазами.

Луг на краю села. Давешняя телега. В телеге — пожарный насос. Помпа.

Изо всех сил, пыхтя и задыхаясь, бегут по лугу Илие, Кирикэ, Аристел. На головах у них — пожарные каски, в руках — тяжеленные брандспойты. Музыкальные инструменты — на ремнях, за спинами.

Прыжок — взята яма с водой.

Прыжок — взята деревянная стенка…

— Отставить! — звучит металлический голос незнакомца. — Еще раз!

Музыканты, тяжело дыша, останавливаются. Им нехорошо.

— За что? — удивляется Кирикэ.

— Я же приказал снять музыкальные инструменты, а взять шанцевые.

— Так ведь мы музыканты, товарищ… как бишь вас?

— Разговоры в строю! Сейчас вы — пожарные!

Аристел снимает тромбон, Илие — скрипку, Кирикэ — барабан, складывают все в кучу.

— Еще немножко так побегаю — и лягу до Страшного суда, — вздыхает Илие, ища глазами место для своего погребения. — Схороните меня, братцы, вон под тем кустом: там, похоже, овцы не слишком нагадили.

— Ты еще можешь шутить, — качает головой Кирикэ. — И откуда взялся на нашу голову такой злой начальник? Старшина небось или прапорщик…