— Знаете его?
— Как не знать!
— Говорите.
— А правда, что приехали его сестры?
— Должны были приехать.
— Говорят, к его маме вызвали доктора… бедная!..
— Что еще скажете?
— Что тут скажешь…
Я слоняюсь по двору, в голове у меня сумбур и кавардак — слова, крики, вздохи, опять слова.
— Конфет и печенья до сих пор не купили!
— Купили!
— Кто купил?
— Николай ходил в магазин.
— Да нет, он на кладбище, с могильщиками.
— Вернулся уже, вон стоит.
— Ладно, купили и купили… А со стульями как?
— С какими стульями?
— Господи, словно и не хоронили никогда! Стулья… для поминального стола!
— Надо спросить тетушку Екатерину, она все знает.
— Оставьте ее хоть сейчас в покое… ох, она же нас слышит!
— Берите столы, берите стулья… все берите… Володенька, сыночек, что же ты натворил?! Когда ж мы теперь свидимся, Володенька?!
Мама — в слезы, за ней еще кто-то.
— Володька, братец милый!..
— Слышь, а кто это там завывает в доме? По голосу что-то не признаю…
— Это Аника, Мирона дочь… тетушки племянница.
— Володя, ягодка мамина…
— Володя, братец ненаглядный…
— Выведите оттуда Анику! Или велите замолчать… от ее воя и тетушке худо…
— Аника!
— Нет, ты не кричи, а ступай туда и тихонечко ее выведи.
— Аника, перестань, бога ради, дура несчастная! Делать тебе нечего? Займись пирожками.
— А чем я, по-вашему, занимаюсь?
— Вот уж не знаю… только рот закрой, поняла?
— Бабы, а начинка для голубцов готова?
— Боже мой, ведь рису не взяли!
— Взяли, взяли… взяли конфеты, печенье и рис. Николай принес.
— Да ведь Николай на кладбище с могильщиками… Нет я совсем запуталась, здесь он…
— Веруца, Мария, присматривайте за мамой!
— Володя, что же ты наделал, Володенька?!
— Аника, сказано тебе — молчи…
— Валерьянки, валерьянки дайте!
— Мама, мама!
Рыдает Веруца, рыдает Мария… Пришел доктор из больницы, склонился над мамой, велел всем отойти и сказал, что ничего страшного: обыкновенное горе. Он дал маме понюхать нашатыря и посоветовал уложить ее, Я бросаюсь на помощь, но женщины отстраняют меня. Отец снова несет воду от колодца. Он сегодня весь день носит воду. Притащит пару ведер, женщины разольют их по горшкам и кувшинам, и он опять плетется к журавлю. Идет и пошатывается. Увидев меня, вздрагивает. Он принимает меня за Володю, он растерян. Смотрит налево, смотрит направо, словно ищет, куда бы скрыться от призрака, роняет ведра, поднимает их и спешит дальше. Мне хочется уйти за дом, в сад, но Ирина хватает меня за рукав:
— Калачи! Что слышно с калачами?
— Еще утром заказал, — отвечаю я, потому что вроде помню, что заказывал. И вдруг начинаю сомневаться. Заказал или только хотел заказать? У нас в пекарне калачи не пекут, только хлеб. Калачи нужно заказывать в Негуренах, за рекой. Калачей надо больше сотни, а испечь их — нелегко. Мама сказала, чтобы я делал что хочу, она уже больше ничего не может, а родственницы и соседки вроде бы готовы были взяться, но решили, что все же лучше будет заказать калачи в Негуренах. Так чем же кончилось?.. Ах да, помню, точно заказал, опять благодаря Владимиру. Он еще на кладбище спросил, как с калачами, и мы вместе отправились за реку. Господи, кажется, целый год прошел! И что же нам ответили в Негуренах?..
— Смотри, сынок, за калачи отвечаешь ты, нам, женщинам, некогда…
— Я заказал, все будет в порядке. Завтра утром надо съездить забрать.
— Как это — съездить? Они сами должны привезти! У них есть машина. Когда у Бакю сын погиб…
— Да они привезут, только надо поехать заплатить…
— Еще не заплачено?! Я знаю, что платят, когда заказывают.
Память возвращается.
Нас остановили в дверях пекарни. Какой-то старикашка показал на объявление:
— Вам чего? Если калачи, так их больше не делают.
— Нам заведующую нужно, — отрезал Владимир. — С чего вы взяли, что мы за калачами? Где она?
— Район запретил, — смягчился старик. — И вы не кричите. Мы хлеб для косарей не успеваем печь, и было сказано: без личной подписи из района заказы на калачи не брать… А заведующая есть, проходите.
— Слышала, слышала о вашей беде… — заведующая сочувственно поглядела на меня, на Владимира и опять на меня. Я ее не знал. Наши села разделяет только река, но я не знал ее. Зато она объяснила, что знала Володю, помнила его еще с тех пор, когда он в составе сельской футбольной команды приезжал в район, в Теленешты. — Ваша команда заняла первое место, а Володя был вратарем, прыгал, как кузнечик. А потом встанет с земли, отряхнется — да как заулыбается!
Подумать только: седеющая тучная женщина лет пятидесяти рассказывает мне про футбол… Короче, мы договорились.
— Нам строго запрещено печь калачи, — сказала она, — но для Володи… Нет, платить сейчас не надо. Пусть кто-нибудь из вас приедет завтра пораньше, и тогда заплатите. А машина вам отвезет…
— Все будет в порядке, — еще раз говорю я Ирине.
Она продолжает что-то объяснять, но я не слышу ее: мама снова кричит во дворе:
— Володя, сыночек!..
— Видишь, детки-то ученые, а Елене телеграфировать забыли. Тетушка Екатерина вспомнила о ней, и вот…
— А кто такая Елена?
— Да ты что, с луны свалилась? Дочь — она в Сибири замужем… старшая.
— Ох, не нашла поближе где замуж идти… Как же они забыли ей сообщить?
— Да замолчите уже! Сообщили! Веруца телеграфировала, еще вчера…
Умница Веруца. А я ведь напрочь запамятовал о нашей сибирской сестре. На всякий случай отыскиваю Веруцу в доме и переспрашиваю: послала телеграмму?
— Послала, Колян, — плачет она. — Послала, только ни к чему все — не успеет Елена до завтра. Поездом пять суток, а самолетом не получится, сейчас лето, аэропорты забиты туристами… Володенька, братик мой дорогой!..
Я снова выхожу на воздух. Уже темнеет. Кто-то зовет меня, но я не отзываюсь.
— Люди добрые, накормите кто-нибудь могильщиков они уже больше часа ждут.
Я вглядываюсь: действительно, все восемь могильщиков опять сидят на завалинке. Странно, как быстро они вернулись: мне кажется, что прошло не больше пятнадцати минут с тех пор как мы расстались на кладбище.
— Выкопали, — говорит кто-то из них, — на завтра две лопаты вглубь оставили… С утра возьмемся и, пока его привезут, закончим… Часам к десяти — нормально будет?
— Наверно, — бормочу я, — наверно, будет нормально. Выпейте за помин души моего брата Володи.
— Вечная память…
— Вечная…
— Выпейте за помин души моего брата Володи…
— Вечная память…
— Выпейте… — Я не заканчиваю фразы, потому что вспоминаю, как ушел из дому с Андреем, оставив плачущую жену и детей.
Завтра похороны… Как они доберутся? На чем? Все они любили Володю — его нельзя было не любить. Я передаю бутылку и стакан в руки двоюродного брата Иона, а сам бегу к воротам, но тут же возвращаюсь.
— Веруца, Мария, — тихо, чтобы не услышали посторонние, говорю я, — мне надо в Кишинев.
— Как — в Кишинев?
— Привезу своих… жена не простит, если завтра ее здесь не будет. Я даже не помню, оставил ли им деньги на дорогу.
— И что же ты хочешь от нас? — сестры смотрят с укоризной.
— Ничего. Просто говорю, чтобы вы знали. Все вроде бы на мази… — Я вынимаю блокнот, в котором записаны поручения братьев, и читаю: — Музыканты — будут, калачи — будут, могила готова… почти. Стоп — завтра утром кто-нибудь должен поехать в Негурены за калачами.
— Все это скажи Александру, — советуют сестры, — а мы — с мамой.
— Погодите. Маме про меня говорить не надо. Я часам к десяти утра постараюсь вернуться… А где Александр?
— Нам-то откуда знать?
Действительно, откуда им знать? Им не до того. Увидев маму, они бросаются к ней, и вот голосят все три, и кто их остановит?
— Володя, что ты наделал, Володенька?!
— Александр! Кто знает, где Александр?
— Столы носит от соседей.
