Ребенок держал Хофмейстера за руку, она смотрела на мужчину, цвет кожи которого был еще темнее ее собственного.

— Мне подарили их, сэр, но они слишком большие, — сказал садовник. — Я не могу в них ходить.

Дверь уже была открыта. Они были готовы ехать, отец Тирзы и его попутчица.

— У вас есть деньги на хорошие ботинки? — Голос садовника прозвучал так, будто он задал вопрос, который нельзя было задавать. Запрещенный вопрос.

Хофмейстер посмотрел на босые ноги ребенка, потом на кеды садовника и подумал, чем они плохи? Это ведь все равно лучше, чем ходить босиком.

Несмотря на то что он уже дал парню двадцать намибийских долларов, он протянул ему еще сотню. Усадил девочку на переднем сиденье и показал, как пристегивать ремень.

Портфель и шляпу он положил на заднее сиденье. Напоследок он еще помахал садовнику, который один из всего персонала вышел проводить нидерландца, который прожил у них намного дольше, чем планировал сначала.

Хофмейстер ехал в сторону Окаханджи. Было уже темно. Он включил радио, немецкую станцию Намибии. С популярными шлягерами. Эту музыку почти нигде уже нельзя было услышать. «Theo, wir fahr’n nach Lodz. Steh auf, du altes Murmeltier, bevor ich die Geduld verlier. Theo, wir fahr’n nach Lodz»^[9]. Хофмейстер тихонько подпевал себе под нос: «Du altes Murmeltier», — бормотал он. Время от времени он поглядывал на девочку на соседнем сиденье, но она как будто не реагировала ни на музыку, ни на его пение.

В тридцати километрах к северу от Виндхука он увидел вывеску: «Ранчо Окапука». Но он уже разогнался слишком сильно, чтобы вовремя остановиться. «Значит, поедем дальше», — решил он. Но километра через три все-таки решил развернуться. Ему показалось, что дальше ничего уже не будет, что ранчо Окапука было единственным местом, где можно было сделать остановку между Виндхуком и Окаханджей.

А еще он устал, слишком устал, чтобы ехать дальше.

У забора ранчо Окапука стоял охранник, который медленно, как показалось Хофмейстеру, слишком медленно подошел к машине.

Отец Тирзы посмотрел на ребенка на соседнем кресле, как похититель смотрит на заложника. Ему нужно было купить ей хоть какие-то вещи: обувь, новое платье. Если он заплатил за ботинки садовника, то почему же он не купил туфельки для нее? Он все время это откладывал. Ему казалось, что это может выглядеть подозрительно, вызвать неправильные ассоциации. Он же не искал особых развлечений. Он искал Тирзу. Вот что можно было сказать о нем. И не более.

— Да? — спросил охранник.

— Мне нужен номер, я хочу тут переночевать. У вас открыто? Ранчо Окапука?

Охранник посмотрел на ребенка рядом с Хофмейстером. Достал из кармана фонарик и посветил в машину.

Потом он спросил:

— Вы бронировали?

Хофмейстер покачал головой.

Охранник никак не отреагировал. Он просто стоял на месте. Еще раз посветил в машину фонариком. На заднее сиденье, куда Хофмейстер положил портфель и шляпу.

Потом он медленно открыл ворота. Табличка на них сообщала, что посетители сами несут ответственность за нахождение на территории. Что тут водятся дикие звери.

До ресепшена снова пришлось ехать по песчаной дорожке в сплошных кочках. Хофмейстер слушал стук камешков о дно «тойоты».

— Бедная машина, мы же ее убьем, — сказал он.

Ребенок никак не отреагировал.

За стойкой администратора сидела темнокожая полная дама.

Хофмейстер объяснил ей, зачем он приехал. Он извинился, что не забронировал номер заранее. Она равнодушно полистала гостевую книгу. Больше тут никого не было, по крайней мере, он никого не видел. Чуть поодаль стоял магазинчик с сувенирами, но и он был пуст.

— Вы хотите поужинать? — спросила она.

— Если можно, да.

Она посмотрела на часы:

— Тогда вам надо поторопиться. — Она показала на девочку. — Вам нужна для нее отдельная кровать? Детская кроватка?

— Она моя племянница, — быстро сказал Хофмейстер. — Двуспальная кровать нам вполне подойдет.

Пока он говорил это, до него дошло, что это звучит как слова человека, который искал особых удовольствий и наконец их нашел. Мужчины, который явился в Африку за тем, что у него в стране нельзя было получить, не нарвавшись на неприятности.

— Домик одиннадцать, — сказала она и протянула ему ключ. — Кухня будет открыта еще полчаса.

До одиннадцатого домика пришлось ехать на машине. Идти с багажом было слишком далеко. Дорога проходила через высохшую речушку. Он снова слушал, как о днище бьются камешки.

Остальные хижины выглядели покинутыми. Видимо, на ранчо Окапука не слишком много гостей. Наверное, был не сезон или ранчо не пользовалось успехом. Он слышал, как в Виндхуке один владелец кафе жаловался: «Намибия стала слишком дорогой для туристов». Хофмейстер тогда из присущей ему вежливости заказал еще один кусок яблочного штруделя. Немецкое прошлое этой страны на первый взгляд таилось в кулинарных особенностях и нескольких названиях улиц, которые как будто забыли поменять: например, Банхофштрассе. Хофмейстер тогда долго смотрел на эту табличку.

Он занес чемодан в хижину. Девочка шла за ним. На потолке висел вентилятор. Кровать была большая, а комната чистая. В ней чувствовался легкий, но приятный запах дерева и дезинфектора. Вот что значила Африка для туристов. Этот мир делился на туристов и персонал. Тех, кто в любой момент мог снова уехать куда угодно, и тех, кто обслуживал туристов. Развлекал. Занимал. И никуда не мог уехать.

Хофмейстер вымыл руки и надел новую рубашку, которую пару раз уже надевал в Виндхуке, но она была не такой измятой, как та рубашка, в которой он проходил целый день. Девочка прошлась по комнате и остановилась у стула. Пока Хофмейстер застегивал рубашку, он смотрел на нее и думал о ее матери. Женщине на кровати. Женщине, которая напомнила ему корову, наверное из-за мух у нее на лице. Мухи всегда ассоциировались у него с коровами. Особенно когда они садились на кого-то и не улетали. Это вообще были мухи? Точно какие-то мелкие насекомые. Десятки мелких насекомых. Он не очень хорошо разбирался в животном мире. Надо было бы почитать об этом какую-нибудь полезную книгу.

— Твоя мама всегда была глухонемой? — спросил он, пока возился с пуговицами. — Она такой родилась?

Девочка как будто слегка улыбнулась, или Хофмейстеру просто показалось? Она покачала головой. Ага, значит, мать оглохла в более позднем возрасте.

— Твоя мама раньше наверняка была очень красивой, — сказал он.

Потом он взял ее за руку.

— Пойдем ужинать. Не переживай о своей маме. Я оставил ей денег. Я положил ей на кровать денег достаточно, чтобы купить продуктов. На неделю. Или на месяц. Ей надо бы выйти из дома. Слишком много спать вредно. Тогда у человека начинается депрессия. Движение, вот что лечит. Даже если не очень хорошо себя чувствуешь, надо двигаться. Но с твоей мамой все будет хорошо. Наверняка так и будет.

Он говорил как старик на чаепитии в доме престарелых, болтал и болтал без умолку, и никак не мог перестать: ему нужно было успокоить и успокоиться.

По высокой траве они прошли к ресторану. Девочка держала его за руку. Она остановилась.

— Сэр, — сказала она.

И показала на зверя.

Он его не заметил. Его мысли были где-то очень далеко. На улице Ван Эйгхена. Рядом с супругой, которая купила для Тирзы платье. Она годами не общалась с ними, а тут вдруг принесла платье перед его поездкой на другую сторону света. Как это было на нее похоже. Непредсказуемая. Импульсивная.

Зверь стоял метрах в двадцати от них. Хофмейстер видел таких только на картинках, на фотографиях в книгах. Сюда хотела Тирза. В Намибию. Ради диких зверей, но прежде всего ради чего-то другого, ради культуры. Культура. Он улыбнулся.

Хофмейстер не верил в культуру, насколько в нее вообще можно было верить. Что такое культура? Его стратегия выживания была в том, чтобы приспособиться, в умении быть незаметным. Или это тоже культура? Чем незаметнее, тем лучше. Незаметные неуязвимы.