Дети вылетели из родительского гнезда или собирались вот-вот из него вылететь, его работа превратилась в абсолютно непродуктивную деятельность исключительно ради престижа, в прожигание времени. Он вполне мог отправиться на Восток. Раньше, когда он изучал немецкий и имел настолько четкое мнение о поэтах-экспрессионистах, будто был знаком с ними лично, он собирался переехать в Берлин и написать большую книгу об искусстве поэзии экспрессионистов. Сейчас он вполне мог этим заняться. Писать книгу никогда не поздно.

Он скучал бы по своему солидному индексу и эффекту, который производил на некоторых людей его адрес. К такому адресу прилагался вывод об успешности. Запах успеха. Но теперь, когда младшая дочь собралась путешествовать по Африке, Хофмейстеру придется попрощаться с индексом. Больше не нужно ходить на родительские собрания и пожимать руки учителям. На кого ему теперь производить впечатление?

Надо признать, к этому месту его сейчас привязывали лишь трогательные воспоминания и страх перемен. А поскольку Хофмейстер оказался в той точке своей жизни, когда человеку нужны только наличные и план побега, выход из положения, он решил навсегда прогнать от себя сентиментальность и страх.

Он снова с яростью принялся резать тунца. Так, как делал это повар-сушист: цак, цак, цак. Рыба должна принять нож как друга. Он положил в рот кусочек свежей мякоти. Рядом креветки на блюдечке дожидались своего риса.

Этим утром Хофмейстер ездил в пригород Амстердама, Димен, на оптовый склад, где покупали продукты все рестораны. Вкус сырого тунца на языке приятно удивил Хофмейстера. Свежесть. Самое главное в сашими.

Его супруга зашла на кухню в халате и шлепанцах.

— Иби звонила? — спросила она.

Хофмейстер все еще не привык к ее присутствию. Она ушла от него почти три года назад. Целых три года назад. Курсы «Готовим сами суши и сашими» им тогда не помогли.

Но, вопреки всем ожиданиям, она вернулась. Шесть дней назад. Под вечер, около семи.

Хофмейстер тогда был на кухне. Он часто проводил время там с тех пор, как супруга его покинула, хотя и до этого тоже. Кухонная плита стала его настоящим местом работы. У его супруги никогда не было стремления проявить себя в готовке. Ее таланты распространялись намного дальше лазаньи и были значительно важнее воспитания детей. В ее жизни всегда находилось что-то более весомое, нежели забота о семье.

Шесть дней назад в дверь позвонили, и Хофмейстер крикнул:

— Тирза, откроешь?

— Пап, я разговариваю! — крикнула она в ответ.

Тирза очень много говорила по телефону. Это нормально, так он слышал от других родителей. Разговоры по телефону могут стать настоящим хобби. Он сам редко кому-то звонил. Если в их доме раздавался телефонный звонок, к телефону всегда просили Тирзу. И тогда ее отец, как ее послушный подчиненный и любящий папочка, отвечал: «Вы можете позвонить ей на мобильный. Вот ее номер».

В тот вечер Хофмейстер запекал рыбу. Рецепт он нашел в кулинарной книге. С тех пор как супруга покинула его, Хофмейстер обзавелся впечатляющей коллекцией кулинарных книг. Импровизация в кулинарии казалась ему вовсе не проявлением творчества, а примитивным желанием выделиться. Рецепты были для него священной материей. Чайная ложка — это чайная ложка. Он никуда не выходил с кухни. Духовка должна достаточно разогреться. Он только что поставил туда форму для запекания.

— Тирза, открой дверь! — крикнул он еще раз. — Я сейчас не могу. Это, наверное, сосед. Скажи ему, я зайду попозже. Открой же, Тирза!

Соседом Хофмейстера был молодой человек, который на самом деле не был таким уж молодым, но до сих пор официально считался холостяком. Он снимал верхний этаж дома, который Хофмейстеру так выгодно удалось купить в конце семидесятых. Квартирант учился на нотариуса и регулярно жаловался Хофмейстеру на всевозможные неполадки. Его излюбленной жалобой была вонь в ванной. Как минимум раз в неделю он появлялся на пороге с нытьем и разнообразными надуманными придирками.

Хофмейстер каждый раз обещал все исправить, хотя уже два весьма квалифицированных сантехника объяснили ему, что тут вряд ли можно чем-то помочь, разве что заменить все трубы, но это обойдется в целое состояние. Состояния у него не было, а если бы было, он вряд ли ломал бы голову над тем, тратить ли его на новые трубы.

Помимо прочего, Хофмейстер был хозяином дома и арендодателем.

Он услышал, как Тирза выругалась и пошла к двери. Потом все стихло, и Хофмейстер попытался сосредоточиться на рыбе, пребывая в уверенности, что на пороге топчется его квартирант с непрошеными советами, переходящими в плохо скрываемые угрозы.

Комитет защиты прав квартиросъемщиков, ушлые адвокаты, жилищные комиссии. Чем только он не грозился. Кто только ни появлялся в жизни Хофмейстера-арендодателя, но никому так и не удалось его сломить. Хофмейстер сражался как хищник против всех инстанций, квартиросъемщиков, против законов, которые зачастую преследовали только одну цель — задушить его. Но хищник Хофмейстер был несгибаем.

Спустя минуту, никак не больше, в кухне появилась Тирза. Ему показалось, что она выглядит бледной и растерянной. Но, может, он надумал себе это и выглядела она как обычно. Может, эта растерянность когда-то появилась у нее на лице и с тех пор никогда не исчезала.

— Это мама, — сказала она.

Хофмейстер почему-то сразу вытащил блюдо из духовки и выключил газ. Треска и картошка. Просто, но вкусно. Он знал, это надолго. Это был уже не просто дурной запашок в соседской ванной. В тот вечер для разнообразия ему предстояло разбираться не с заменой труб, а с матерью своих детей.

Супруги не платят арендную плату, но жалуются так же охотно, как и квартиранты, с которыми арендодатели по определению находятся на тропе вечной войны. Жалобы, вот что объединяет его супругу с жильцом сверху. Упреки. Угрозы. Вытягивание жил. А за всем этим, словно болезнь, скрывалась зависимость.

Жилищные комиссии, инспекторы всевозможных правозащитных организаций, адвокаты: их всех он отправил восвояси несолоно хлебавши. Но женщина, которая скрывалась за забытым словом «мама», мать его детей, никогда не позволяла отправить себя восвояси несолоно хлебавши. Она была опаснее любого комитета защиты прав квартиросъемщиков, хитрее любого инспектора любого надзора.

С кухонным полотенцем в руках, которым он только что вытаскивал из духовки блюдо, Хофмейстер отправился к двери. Он удивился, что супруга вернулась именно сегодня. И именно к ужину.

В первые месяцы после ее исчезновения, точнее, в первый год он почти каждый день надеялся, что она вернется. Иногда он даже звонил домой с работы, чтобы проверить, возьмет ли она трубку. Она забрала с собой ключи, и он не стал менять замки. Он не мог поверить, что она никогда не вернется. Он не мог представить себе, что она готова променять этот адрес на совершенно ничтожный, такой банальный, такой незначительный. Жилая лодка на каком-то канале, так ему рассказывали.

Но прошло время, и Хофмейстеру пришлось признать, что его ожидания не оправдались: она не вернулась. Она даже не потрудилась связаться с ним, чтобы забрать свои вещи. Она куда-то ушла и там и осталась. Она научила его жить с тишиной, оставшейся после нее, как раньше ему приходилось учиться жить с ее присутствием.

С его старшей дочерью, Иби, супруга Хофмейстера поначалу еще общалась от случая к случаю. Они встречались в городе, в кафе, где виделись друг с другом люди, которым не хотелось попадаться другим на глаза. Но потом и эти встречи прекратились. Хофмейстер знал о них немного, а выпытывать что-то у Иби ему не хотелось. На самом деле Иби звали Изабель, но с самого рождения все называли ее Иби. И что же именно обсуждала Иби со своей матерью, оставалось тайной.

Тирза не хотела даже слышать о матери. А с самим Хофмейстером, с отцом своих детей, его супруга с момента своего ухода не обмолвилась ни единым словом. Ни в письме, ни даже по мейлу.

Хофмейстер знал, что она жива и здорова, что отправилась на этой самой лодке куда-то за границу, но на этом информация о супруге исчерпывалась. Сразу за границей начиналась черная дыра. О чем Хофмейстер весьма сожалел.