В доме мсье Латероля на первый взгляд не оказалось ничего особо пугающего или из ряда вон выходящего. За исключением выкрашенных чёрной краской заколоченных окон, угрожающей надписи на двери, не выпускающей случайных гостей, и алтаря для жертвоприношений на чердаке, это был самый обычный дом.

Только очень тёмный и мрачный.

Половицы угрожающе скрипели, из-за мерцания коптящих свечей казалось порой, что дрожащие тени на стенах живут собственной жизнью, но, наверное, ничего страшнее того, что этой ночью произошло на чердаке, уже случиться попросту не могло.

Поэтому я сперва бесстрашно отправилась исследовать дом, утешая себя тем, что убивать, а тем более съедать заживо меня, кажется, никто не собирается. Судя по несчастной сгоревшей девушке, недостатка в жертвах у вампира не было. Ещё бы! Если на кону избавление от нашествия смертоносных Золотых, Его Высочество беспрекословно отыщет хоть десяток девиц на любой вкус — сам же говорил. Но кому от этого легче?

Я вдруг представила, как та самая несчастная, от которой осталась лишь горка пепла, ещё вчера так же бродила по этому дому, косилась на отбрасываемые свечами тени. А если Золотые внезапно вернутся прямо сейчас, может, для очередного ритуала Латеролю и я сгожусь?

Латероль…

Невольно вспомнился поцелуй, обучить которым так небрежно пообещал мне клыкастый. Впрочем, клыков-то я как раз и не почувствовала. А то, что почувствовала — мягкий влажный язык, контрастно сухие упругие губы — было совершенно человеческим. Горячим, живым, никаких тебе мыслей о нежити в процессе не возникло. Не противно, даже приятно… немножко. Среди всех лиц женского пола, трудящихся в замке, я одна была нецелованная, никто за восемнадцать лет не позарился, кроме вампирюги. Да и ему не понравилось: и лицо моё всё в конопушках, и носами мы столкнулись раза три. Зачем вообще полез? Приласкать перед тем, как в магический расход пустить? И с дверью явно спектакль разыграл. Вроде как не я такой плохой, всё дом виноват?

С какой-то неявной досадой я поднялась по лестнице и обошла второй этаж — пять запертых дверей, потёртое тёмное дерево, старые выцветшие коврики на полу. Комнаты слуг и хозяина? Я развернулась в узком пустом коридоре, разглядывая стену в попытке отследить соответствие теней и собственных движений — и едва не завизжала, столкнувшись с какой-то женщиной, в которой пару мгновений спустя узнала высокую служанку, обматывавшую опоры мансарды чёрной лентой. В руках у неё был поднос с большой миской, закрытой выпуклой металлической крышкой, узкий стеклянный кувшин и стакан. К тому моменту дама уже сделала шаг на одну ступеньку вверх по направлению к мансарде, но от моего перепуганного писка дёрнулась. На белой салфетке, заботливо подложенной под миску, расплылось большое красное пятно.

— А-а-а… — заблеяла я, отступая к стене. — Э-э-э…

— Вот ведь дура! — за неимением возможности всплеснуть руками, дама притопнула ногой. — Ходют и ходют, кто попало, где попало, под ноги суваются, житья нету… Чё орёшь, ну чё ты орёшь, а?!

Вместо ответа я ткнула пальцем в багровое пятно.

— Ох, ты ж, всеблагой создатель! Не кровь это, дубина стаеросовая, а свекольник, ну, не веришь — нюхни! Хозяин такой любит! А вообще, чего тут вынюхиваешь, а?!

— А где мне быть?! — пискнула я, снова обретя голос. Пахло и правда свёклой.

— Вниз иди, там Мармэкс накрыл уже на всех в столовой. На запах иди, не ошибёшься, и где вас только подбирают, болезных таких да хилых, в чём только душа держится!

У меня упало сердце. Точно, "вас". Сначала подбирает, а потом моргнуть не успеешь, как окажешься на каменном ложе…

Однако кухню я всё же нашла. Не стоило пренебрегать возможностью напоследок подкрепиться… Там было несколько светлее, чем в остальных помещениях — на стенах висели масляные лампы.

За прямоугольным добротным столом уже сидели двое: бесформенное нечто в капюшоне, надвинутом на глаза — я задумалась, удобно ли сидеть по-человечески в случае наличия хвоста, и где именно сейчас её хвост, может быть, в сидении стула прорезана дырка? Седовласый старец с бородой степенно кивнул мне и торжественно принялся перемешивать суп. Я снова задумалась, насколько тяжело ухаживать за такой бородой и не испачкать её, поедая суп из свёклы? Молодой человек, серьёзный и сосредоточенный, в каком-то тёмном военном мундире, кажется, не льерского покроя, держал в руках большой половник, так же важно, как иной солдат алебарду.

На меня не обратили никакого внимания. Мармэкс, усатый военный — так я его для себя определила — молча поставил передо мной глубокую миску и щедро плеснул туда ароматного горячего супа. Чуть подумал и шмякнул в центр островок белой жирной сметаны, а сверху угнездил веточку ажурной петрушки. Сунул прямо в руку ломоть тёплого пушистого хлеба.

Я невольно сглотнула и сказала:

— Спасибо. Э-э-э-… Кнопка.

— Где?

— Я. Кнопка — это я. То есть, Клэри. Лучше Клэри, но можно Кнопка. А вы Мармэкс?

Мужчина немного помолчал, а потом буркнул:

— Ешь давай.

Я не без содрогания проглотила первую ложку, дальше дело пошло веселее — это действительно оказался обычный свекольный суп, причём очень и очень вкусный. Женщина-кошка вертела в руках жирную жареную рыбу, периодически шумно принюхиваясь. Лицо её было почти полностью скрыто капюшоном, а вот масляную ладонь с чёрными заострёнными ногтями, как у хозяина, я видела хорошо. После горячего последовали запечённые с картофелем в мундире свиные рёбрышки. Старцу и себе Мармэкс налил пенного тёмного пива, а мне и кошке воды.

Поднося к лицу кружку, женщина откинула с головы капюшон, и я, не видевшая её верхнюю часть отчётливо во время ночного ритуала, снова едва не закричала в голос: это лицо могло бы быть вполне человеческим, если бы не покрывавшие его тёмные пятна. На черной коже отчётливо виднелись длинные волоски.

Старец неожиданно захихикал, тоненько и задорно.

— Добро пожаловать, Кнопка! Хозяин давно говорил, что Пятый нам нужен, да всё ленился, остолоп.

Кошка неожиданно зашипела:

— Не смей так о хозяине!

— Да я ж любя, — старец небрежным жестом отбросил за спину бороду, а я вскочила, стул упал. На визг уже сил не хватило, потому что из груди старикана, прямо под бородой, торчала рукоятка воткнутого в грудь ножа.

— Ой, да не блажи, — кажется, это вернулась высокая дама. — А вот говорила я хозяину: живых-то лучше не брать, не приживутся они тут у нас…

— Будет хозяин тебя слушать! — снова прошипела кошка. Голос у неё был странный — отчётливый, но какой-то утробно-булькающий. Она зацепила когтем кусок лежащего на блюде нарезанного тонкими ломтиками сала и покачала им перед лицом. То есть, наверное, пастью. — Хозяин живых любит, сам почти живой.

— Ходит тут, орёт, шугается, — проворчала тётка. — Дурная, молодая, беспокойная… Меня Лусией зовут. Звали, пока жива была.

— А вы тоже…. Умерли? — я не узнала свой голос. — А…

— Да уж лет пять как, — небрежно ответила женщина. — Угорела я. Спустилась в сарай, там пожар начался, тело-то не пострадало почти, успели вынести, руки вот только… Дымом надышалась. А Мармэкса ревнивый муж его полюбовницы вилами заколол, то-то! Сам виноват.

— Помолчала бы, помело болтливое, — угрюмо отозвался усатый. Потеребил шарф на шее, и я представила, как под этим шарфом зияют бордовые дыры от вил. — Твоё какое дело?!

— Лестерда вон тоже закололи, — пожала плечами Лусия. — И ничего, не стесняется!

— Банкир-с был, — с достоинством сказал старец. — Многим не угоден-с. Зависть и жадность суть старейшие пороки-с человечества-с!

— Да ну тебя, небось проценты гнал запредельные, сукин кот, — фыркнула кошка. — Я Килька.

— Её собаки разорвали, — кивнула женщина, то ли самая главная, то ли просто самая разговорчивая, — да видать несколько кусков сожрали без остатка. Ну, у хозяина какая-то мертвечина завалялась как раз недоеденная, ни себе ни людям, он их и сшил. Хорошо вышло, скажи?! Как так и было. Только вот я бы на его месте язык бы ей отрезала под корень! Когда говорит, так ещё куда не шло, но стоит ей на хвост наступить, орёт, что болотная выпь!