Ян стыдливо покраснел и спрятал лицо за мыльной мочалкой.

– Я с-стесняюсь, – признался он, – непривычно смотреть тебе в глаза, когда ты смотришь в ответ.

Девушка засмеялась:

– Расслабься. Веди себя, как раньше.

– Постараюсь. – Ян закашлялся и робко спросил: – Можно взять тебя за руку?

– Во время секса ты спрашиваешь, можно ли взять меня за руку? – усмехнулась Джоанна и охотно прильнула к Яну горячей мокрой грудью. Мальчик вздрогнул и с наслаждением обнял её.

В тот вечер выяснилось, что Клеменс давно разгадала план Яна и искусно ему подыгрывала. В действительности Джо хватало трёх минут, чтобы целиком намылиться и ополоснуться, но на протяжении полугода она нарочно пенила губку утомительно долго и старательно, чтобы мальчик успел вдосталь наглядеться на всё, на что хотел. Когда Ян узнал об этом, он вконец потерял покой и решил, что при первой же возможности женится на Джоанне Иоланте Клеменс – самой понимающей, заботливой и обходительной девушке во всём мире, к тому же, как было обнаружено, полностью здоровой. Он радовался дееспособности Джо Клеменс, словно до этого был влюблён в игрушку и всё молил, чтобы та ожила, и желание его исполнилось. Лишь он знал её тайну, а для остальных девушка оставалась заколдованной безмолвной статуэткой. Ему неважно было, какой у этой статуэтки будет характер, главное, что теперь он знал, что его любил и целовал живой человек. Ян устал от одинокого детства и рад был войти в подростковый возраст, наконец, не один. Но теперь предстояло познакомиться с настоящей девушкой, и больше всего Яна интересовал мотив немого протеста Джо.

– Почему ты столько времени притворялась аутисткой? – осторожно спросил юноша, не надеясь всерьёз, что в первый же день Джоанна раскроет ему карты. Однако девушку тронула бесхитростность Яна, и она осмелилась поделиться секретом:

– Рассказывать толком нечего. Я ненавижу Иру. И просто не хочу идти на контакт. Аутисткой я не притворялась, это вы сами диагноз поставили. Я даже не знаю, что такое аутистка. Видимо, кто-то тупой.

– Всё равно не понимаю, – Ян недоверчиво качнул головой, – для чего разыгрывать с-сцены, да такие продуманные. Нельзя было игнорировать только Иру, а с остальными дружить?

– А кто сказал, что я хочу дружить с остальными? С кем-либо, кроме тебя? – серьёзно проговорила Джоанна. – Мне неинтересны люди. Если я скажу прямо, они обидятся; а если они будут знать, что я из-за умственной отсталости «не умею сострадать и терпеть», они поймут и не станут расспрашивать. Всем так удобнее.

– И ты додумалась до такого хитрого трюка аж в девятилетнем возрасте? – поразился Ян.

– Хитрого? Я просто буянила и отказывалась говорить. Откуда мне было знать, что это похоже на диагноз? Поначалу это была только забава, чтобы позлить Иру. А потом я и сама привыкла. План рос вместе со мной, становился более сложным и продуманным. Но суть одна: что здоровая, что больная, я не люблю лишней болтовни. Не хочу, чтобы ко мне лезли.

Ян вконец разомлел, услышав, что Джо ценит тишину так же сильно, как он. Клеменс, конечно, звучала, как одержимая глупой местью маньячка, мальчик этого не отрицал. Но её красота и доверие Яну были двумя старшими козырями в колоде.

После мыльного инцидента Ян и Джоанна напрочь перестали стыдиться. Они запирали дверь ванной, когда и насколько им вздумается, и включали кран на полную мощность, чтобы шум воды заглушал их неопытные подростковые стоны. Следующий план ребята придумали уже вместе, и заключался он в том, чтобы Джоанна переехала из Ириной спальни в комнату Яна. Так они смогут уединяться и ночью. Джоанна сразу придумала довольно правдоподобный предлог и вмиг воплотила задуманное в жизнь – стала кричать во сне и злостно царапать Иру, после чего просыпалась и убеждала сестру, будто ей снились кошмары и она ничего не помнит. Так прошла неделя, и Ира Дивановская, и без того страдавшая хроническим недосыпом, потеряла всякое терпение.

– Будешь спать в комнате Нички, – сказала она и перенесла в спальню Кассандры и Вероники Джоаннину одежду и чистое постельное бельё.

Ника вместе с матерью стали упорно молиться за крепкий сон подруги и за свой собственный, умывали ей лицо святой водой и в ближайшее воскресенье осмелились пропеть единственный известный им псалом у ворот церкви – Кассандра до сих пор боялась заходить в храм. Это и вправду сработало. Джоанна спала как убитая. Она и сама устала вторую неделю имитировать сомнамбулизм. Три дня дом спал безмятежным младенческим сном. За эти три дня Джо догадалась до новой уловки – стала каждое утро мочиться прямо в их с Ничкой постель. Ничка Карась, бедная жертва эксперимента, изо дня в день просыпалась зарёванная и отказывалась от завтрака ввиду полного отсутствия аппетита. Кассандра впала в отчаяние и на четвёртые сутки выгнала Джоанну из спальни со словами: «Царапайся и мочись, где тебе угодно, только не смей лишать сна мою дочурку! Не позволю!»

После этого Ян предложил весьма революционный метод – напрямую попросить Кассандру с Ирой освободить им комнату. Джоанна категорично мотнула головой:

– Зря я, что ли, две недели притворялась лунатиком? – расстроилась она.

Ребята решили обратиться за помощью к находчивому фантазёру-гению-изобретателю Артемию Кравченко. Тот напрочь отказался пускать к себе в спальню агрессивную аутистку с недержанием и не стал слушать дальше. Пришлось рассказать ему, что Джоанна притворялась душевнобольной и последние две недели, и все шесть лет до того, лишь бы как можно меньше контактировать с ненавистной ей опекуншей, отец которой разлучил Джоанниных родителей и увёз Адалану из Лондона. Тёма расхохотался на весь дом:

– Ты нас дурила! – забавлялся старший брат. – Какая ты умница, Клеменс, даже я поверил, что ты впала в маразм. А с кого ты так филигранно скопировала манеру?

Джоанна засмеялась.

– С того, с кем живу!

– С папы? Потому что у него была шизофрения? – робко уточнил Ян.

– При чём тут папа! С вас обоих, глупые, – Джо снова залилась хохотом. – Дерусь и ругаюсь, как Тёма, опускаю глаза и скулю по ночам, как ты. Не узнаёте?

Близнецы поникли, увидев, как жалко выглядят со стороны. Тёме было обиднее всех. Он тут же перестал восхищаться талантом подруги и серьёзно ответил:

– Допустим. Но прикидываться глупой и агрессивной неэффективно, если ты планируешь таким образом лишить Иру прав на опеку. Она ни за что от тебя не откажется. Ей проще довести себя до грыжи и седых волос, чем бросить детей, за которых она в ответе. Уж я-то знаю; сколько я её ни изводил, она ни разу не сдалась.

– Это мне и нужно, – усмехнулась Джоанна. – Я не бунтую, как ты, иначе я бы давно попросила тебя помочь строить козни: вдвоём издеваться легче. И даже если бы я захотела добиться, чтобы Иру лишили прав на опеку, вы бы с Яном не дали мне исполнить задуманное. Вы любите её.

Тёма вздрогнул. Впервые он подумал о тёплых чувствах к Ирине и решил, что она, ухаживая за ним, потакая ему, заступаясь за него, любя его всем сердцем, заботясь о его таланте и умножая его, этих тёплых чувств заслуживает больше, чем кто-либо.

– Да, – неожиданно для себя заключил Тёма, – мы действительно полюбили её за эти шесть лет. Но я не пойму, почему ты не смогла; она души в тебе не чает. Нам всем завидно, а ты чванишься.

– Я не просила её ни о какой любви, – отрезала девушка. – Ира только о своём отце и вздыхает: об отце и о себе, о нём и о себе. А другого мира для неё не существует. Она не любит ни вас, ни меня: мы для неё не более, чем долг перед отцом. А о ваших и о моих родителях никто и не вспомнил за шесть лет опеки. Моя мать для неё хуже ведьмы. А мой папа – тиран и шизофреник. Та́к она о них думает. И только я знаю, каким был мой папа. Он был добрее всех живых существ, он красиво рисовал, он играл со мной. Он был мирным. Здоровым. У него просто игра была такая: злой папа и добрый папа. Он быстро перевоплощался, эти перемены казались забавными, а не пугающими. Моя мама не шлюха, как говорит Ира. Она не любила Владимира и говорила ему прямо, так что это его проблемы, если он не слышал её. Она не хотела уезжать из Лондона. Ей пришлось. Мне маму жаль; она сначала согласилась, а потом поняла, что скучает по папе. Жаль, она не взяла меня с собой: наверное, думала, что здесь мне будет лучше. Это не безразличие – это забота. Она ведь не знала, как мне здесь плохо.