начал противоречить своим собственным словам — например, тому, что он

преж де говорил о ее болезни. Все же К. и теперь видел, что Ханс к нему относится хорошо, но готов забыть об этом ради матери: по сравнению с матерью

все оказывались не правы, сейчас это коснулось К., но, наверно, на его месте

мог бы оказаться, например, и отец Ханса. К. захотел это проверить и сказал, что, разумеется, отец поступает очень разумно, ограждая мать от всяких помех, и, если бы К. об этом хотя бы догадывался, он ни за что не посмел бы

заговорить тогда с матерью и просит Ханса передать семье его извинения.

Но вместе с тем он никак не поймет, почему отец, так ясно зная, по словам Ханса, причину болезни, удерживает мать от перемены места и отдыха, вот именно удерживает, ведь она только ради него и ради детей не уезжает, но детей

можно взять с собой, ей и не надо уезжать надолго, уже там, на замковой горе, воздух совсем другой. А расходы на такую поездку никак не должны страшить

отца, раз он лучший сапожник в Деревне; наверно, у него или у матери есть

родные или знакомые в Замке, которые ее охотно приютят. Почему же отец

ее не отпускает? Не стоило бы ему так пренебрегать ее здоровьем. К. видел

мать только мельком, но именно ее слабость, ее ужасающая бледность заставили его заговорить с ней; он и тогда удивился, как отец мог держать боль-ную женщину в таком скверном воздухе, в общей бане и прачечной и сам все

время кричал и разговаривал, ничуть не сдерживаясь. Отец, должно быть, не

понимает, в чем тут дело; но если даже в последнее время и наступило какое-то улучшение, то ведь болезнь эта с причудами; в конце концов, если с ней не

бороться, она может вспыхнуть с новой силой, и тогда уж ничем не поможешь.

Если К. нельзя поговорить с матерью, может быть, ему стоит поговорить с отцом и обратить его внимание на все эти обстоятельства.

Ханс слушал очень внимательно, почти все понял, но в том, чего не понял, почувствовал скрытую опасность. И все же он сказал, что с отцом К. поговорить не сможет, отец его невзлюбил и, наверно, будет с ним обращаться как

учитель. Говоря о К., он робко улыбался, но об отце сказал с горечью и грустью.

Однако, добавил он, может быть, К. удастся поговорить с матерью, но только

без ведома отца. Тут Ханс призадумался, уставившись в одну точку, совсем как

женщина, которая собирается нарушить какой-то запрет и ищет возможности

302

ф. кафка

безнаказанно совершить такой поступок, и наконец сказал, что, наверно, послезавтра можно будет это устроить, отец уйдет в гостиницу, там у него какая-то встреча, и тогда Ханс вечером зайдет за К. и отведет его к своей матери, конечно, если мать на это согласится, что еще очень сомнительно. Главное, она

ничего не делает против воли отца, во всем ему подчиняется, даже в тех случаях, когда и Хансу ясно, насколько это неразумно. Теперь Ханс действительно

искал помощи у К. против отца; выходило так, что он себя обманывал, думая, что хочет помочь К., тогда как на самом деле хотел выпытать, не может ли этот

внезапно появившийся чужак, на которого даже мать обратила внимание, помочь им теперь, когда никто из старых знакомых ничего сделать не в состоянии. Каким, однако, скрытным и бессознательно лукавым оказался этот мальчик! Ни по его виду, ни по его словам нельзя было этого заметить, и только из

последующих нечаянных признаний, выпытанных с намерением или мимоходом, можно было это понять. А теперь в долгом разговоре с К. он обсуждал, какие трудности придется преодолеть. При всех стараниях Ханса они были

почти непреодолимы; думая о своем и вместе с тем словно ища помощи, он, беспокойно моргая, смотрел на К. До ухода отца он не смел ничего сказать

матери, иначе отец узнает и все провалится, значит, надо будет сказать ей по-позже, но и тут, принимая во внимание болезнь матери, придется сообщить

ей не сразу, неожиданно, а постепенно, улучив подходящую минуту; только

тогда он может испросить у матери согласие, а потом привести к ней К.; но

вдруг тогда будет уже поздно, вдруг возникнет угроза возвращения отца?

Нет, все это никак невозможно. Но К. стал доказывать, что это вполне возможно. Не надо бояться, что не хватит времени на разговор, — короткой встречи, короткой беседы вполне достаточно, да и вовсе не надо Хансу заходить

за К. Тот спрячется где-нибудь около дома и по знаку Ханса сразу придет.

Нет, сказал Ханс, нельзя ждать у дома; тут снова сказалось бережное отношение Ханса к матери, потому что без разрешения матери К. пойти туда не

может, нельзя Хансу вступать с К. в какие-то соглашения, скрыв их от матери: Ханс должен зайти за К. в школу, но не раньше, чем мать обо всем узнает и даст разрешение. Хорошо, сказал К., но выходит, что это действительно

опасно, возможно, что отец застанет его в доме, а если даже нет, то мать так

будет бояться, что не разрешит К. прийти; значит, тут опять всему виной отец.

Но Ханс стал возражать, и так они спорили без конца.

Уже давно К. подозвал Ханса к себе на кафедру, поставил его между колен

и время от времени ласково поглаживал его по голове. И хотя Ханс иногда

упрямился, все же эта близость как-то способствовала их взаимопониманию.

Наконец они договорились так: Ханс прежде всего скажет матери всю правду, но для того, чтобы ей было легче согласиться на встречу с К., ей скажут, что он поговорит с самим Брунсвиком, правда не о матери, а о своих делах.

И это было правильно: во время разговора К. сообразил, что Брунсвик, каким бы злым и опасным человеком он ни был, собственно говоря, не может

быть его противником, потому что, судя по словам старосты, именно он был

замок

303

вожаком тех, кто, пусть из политических соображений, требовал приглашения землемера, и прибытие К. в Деревню было для Брунсвика желанным; правда, тогда не очень понятно, почему он так сердито встретил его в первый

день и так плохо, по словам Ханса, к нему относится, но, может быть, Брунсвик был обижен именно тем, что К. в первую очередь не обратился за помощью к нему, и, может быть, тут произошло еще какое-нибудь недоразумение, которое легко исправить двумя-тремя словами. А если так случится, то

К., несомненно, найдет в Брунсвике защиту против учителя, а может быть, против самого старосты, и тогда откроются все эти административные жуль-ничества — как же их еще иначе назвать? — при помощи которых и староста

и учитель не пускают его к начальству в Замке и заставляют служить в школе; а если заново из-за К. начнется борьба Брунсвика со старостой, то Брунсвик, конечно, перетянет К. на свою сторону. К. станет гостем в доме Брунсвика, и все силы, которыми располагает Брунсвик, назло старосте окажутся в распоряжении К., и как знать, чего он этим сможет добиться, и, уж конечно, он тогда

часто будет бывать около той женщины; такие мечты играли с К., а он играл

с мечтами; между тем Ханс, думая только о своей матери, тревожно смотрел

на молчащего К. — так смотрят на врача, думающего, какое бы лекарство про-писать тяжелобольному. Ханс был согласен, чтобы К. поговорил с Брунсвиком

насчет должности землемера, хотя бы потому, что тогда мать будет защищена

от нападок отца, да и вообще речь шла о крайней необходимости, которая, надо надеяться, не возникнет. Ханс только спросил, каким образом К. объяснит отцу свой поздний приход, и в конце концов согласился, хотя и несколько насупившись, чтобы К. сказал, что его привели в отчаяние невыносимые

условия работы в школе и унизительное обращение учителя и поэтому он забыл всякую осторожность.

Когда наконец все было обдумано и появилась хоть какая-то надежда на

удачу, Ханс, освободившись от тяжелых дум, повеселел и стал болтать по-ребячески, сначала с К., потом с Фридой — та все время была занята какими-то

своими мыслями и только сейчас включилась в общий разговор. Между прочим она спросила Ханса, кем он хочет быть, и, недолго думая, тот сказал, что