выходки, смеялась над ними, гладила их по головке, постоянно их жалела, вот

и сейчас сказала: «Бедняжки, бедняжки!» — и, наконец, последний случай, когда тебе не жаль было пожертвовать мной, лишь бы избавить моих помощников от порки.

— В этом-то все и дело! — сказала Фрида. — Об этом я и говорю, оттого я и такая несчастная, это-то меня и отрывает от тебя, хотя для меня нет

большего счастья, чем быть с тобой всегда, без конца, без края, когда я только

о том и мечтаю, что раз тут, на земле, нет спокойного угла для нашей любви, ни в Деревне, ни в другом месте, так лучше нам найти могилу, глубокую и тесную, и мы с тобой обнимем друг друга крепче тисков, я спрячу голову на груди

294

ф. кафка

у тебя, а ты у меня, и никто никогда нас больше не увидит. А тут — ты только

посмотри на помощников! Не к тебе, а ко мне протягивают руки!

— И не я на них смотрю, — сказал К., — а ты!

— Конечно, я, — сказала Фрида почти сердито, — об этом я и твержу все

время. Иначе не все ли равно — пристают они ко мне или нет, даже если подосланы Кламмом.

— Подосланы Кламмом, — повторил К., удивившись этим словам, хоть

они и показались ему убедительными.

— Ну конечно, подосланы Кламмом, — сказала Фрида, — ну и пускай, и все-таки они дурашливые мальчики, их еще надо учить розгой. И какие они

гадкие, черномазые! А как противно смотреть на их дурацкое ребячество, ведь лица у них такие взрослые, можно было бы их даже принять за студентов!

Неужели ты думаешь, что я ничего этого не вижу? Да мне за них стыдно! В этом-то все дело, они меня не отталкивают, просто я за них стыжусь.

Мне все время хочется на них смотреть. Надо бы на них сердиться, а я смеюсь.

Когда их хотят выпороть, я их глажу по головке. А ночью я лежу с тобой рядом и не могу заснуть, все время через тебя смотрю, как один крепко спит, за-вернувшись в одеяло, а другой стоит на коленях перед печкой и топит, я даже

чуть тебя не разбудила, так я перегнулась через тебя. И вовсе не кошки я испугалась — уж кошек-то я знаю, да и привыкла на ходу дремать в буфете, где мне

вечно мешали, не кошка меня испугала, — я сама себя испугалась. Вовсе не

надо было никакой кошки — этакой дряни! — я и так вздрагивала от каждого

звука. То я пугаюсь, что ты вдруг проснешься, и тогда всему конец, то я вскаки-ваю и зажигаю свечку, чтобы ты поскорей проснулся и защитил меня.

— Ничего этого я не знал, — сказал К., — только подозревал что-то, потому их и выгнал, а теперь, когда они ушли, может быть, все и уладится.

— Да, наконец-то они ушли, — сказала Фрида, но лицо у нее выражало не

радость, а страдание, — а мы до сих пор и не знаем, кто они такие. Ведь я только в шутку, только про себя говорю, что они подосланы Кламмом, но, быть

может, это и правда. Их глаза, такие глупые, но сверкающие, мне очень напо-минают глаза Кламма, из их глаз меня иногда словно пронзает взгляд Кламма.

И наверно, неправильно, когда я говорю, что я их стыжусь. Хорошо, если бы

так. Правда, я знаю, что в другом месте, у других людей такое поведение мне

показалось бы грубым и противным, а вот у них — нет. Я и на их глупости смотрю с уважением и восхищением. Но если они и вправду подосланы Кламмом, кто нас может от них избавить? Да и разумно ли тогда нам от них избавляться?

Может, надо позвать их и радоваться, когда они вернутся?

— Ты хочешь, чтобы я их опять пустил сюда? — спросил К.

— Да нет же, — сказала Фрида, — вовсе я этого не хочу. И если бы они

снова сюда ворвались, радуясь, что видят меня тут, стали прыгать, как дети, и протягивать ко мне руки, как взрослые мужчины, — нет, я бы этого не вынесла! Но стоит мне только подумать, что ты сам, отталкивая их, лишаешь себя

доступа к Кламму, как мне хочется любым способом оградить тебя от таких

замок

295

последствий. И тут мне хочется, чтобы ты их впустил сюда. Ну, К., зови их

сюда, и поскорее! А на меня не обращай внимания, чтó я значу! Буду защищаться от них, пока могу, а если проиграю — ну что ж, значит, проиграю, но

зато с сознанием, что все делается ради тебя.

— Но ты только укрепляешь мое решение насчет помощников, — сказал

К. — Никогда им с моего согласия сюда не войти. А то, что я их смог прогнать, только доказывает, что при некоторых обстоятельствах с ними вполне можно

справиться, и, кроме того, это значит, что их, в сущности, ничто с Кламмом не

связывает. Только вчера я получил от Кламма письмо, из которого видно, что

Кламм совершенно неправильно осведомлен о помощниках, из чего опять-таки можно заключить, что они ему абсолютно безразличны; если бы не так, то он мог бы получить о них более точные сведения. А то, что ты в них видишь

Кламма, тоже ничего не доказывает, к сожалению, ты все еще находишься под

влиянием хозяйки, и тебе всюду мерещится Кламм. И ты все еще любовница Кламма, а никак не моя жена. Иногда я от этого впадаю в уныние, мне кажется, что я все потерял, и у меня такое чувство, будто я только сейчас приехал в Деревню, но не с надеждой, как было на самом деле, а с предчувствием, что меня ждут одни разочарования и что я должен испить эту чашу до самого

дна. Правда, так бывает редко, — добавил К. и улыбнулся Фриде, увидев, как

она поникла от его слов, — и, в сущности, только доказывает одну хорошую

вещь, а именно как много ты для меня значишь. И если ты сейчас предлагаешь

мне выбирать между тобой и помощниками, то помощники уже проиграли.

И вообще, что за выдумки — выбирать между тобой и ними? Нет, я теперь

хочу окончательно от них избавиться, и не думать, и не говорить о них. И кто

знает, может быть, мы поддались этой минутной слабости просто потому, что

еще не завтракали?

— Возможно, — сказала Фрида с усталой улыбкой и принялась за работу.

И К. тоже снова взялся за метлу.

296

ф. кафка

13. Ханс

А через некоторое время в дверь тихо постучали.

— Варнава! — вскрикнул К., бросил метлу и в два прыжка подскочил

к двери. Фрида смотрела на него, испугавшись при этом имени, как никогда.

У К. так дрожали руки, что он не сразу справился со старой задвижкой. «Сейчас

открою», — бормотал он, вместо того чтобы узнать, кто стучит. Оторопев, он увидел, как в широко распахнутую дверь вошел не Варнава, а тот мальчик, который уже прежде пытался заговорить с К.

Но К. вовсе не хотел вспоминать об этом.

— Что тебе тут нужно? — спросил он. — Занятия идут рядом.

— А я оттуда, — сказал мальчик, спокойно глядя на К. большими карими

глазами и стоя смирно, руки по швам.

— Что же тебе надо? Говори скорее! — сказал К., немного наклонясь, потому что мальчик говорил совсем тихо.

— Чем я могу тебе помочь? — спросил мальчик.

— Он хочет нам помочь! — сказал К. Фриде и спросил мальчика: —

Как же тебя зовут?

— Ханс Брунсвик, — ответил мальчик, — ученик четвертого класса, сын

Отто Брунсвика, сапожного мастера с Мадленгассе.

— Вот как, значит, ты Брунсвик, — сказал К. уже гораздо приветливее.

Выяснилось, что Ханс так расстроился, увидев, как учительница до крови рас-царапала руку К., что уже тогда решил за него заступиться. И сейчас, под страхом сурового наказания, он самовольно, как дезертир, прокрался сюда из соседнего класса. Вероятно, главную роль сыграло мальчишеское воображение.

Оттого он и вел себя с такой серьезностью. Сначала он стеснялся, но потом

присмотрелся и к Фриде и к К., а когда его напоили вкусным горячим кофе, он оживился, стал доверчивей и начал настойчиво и решительно задавать им

вопросы, как будто хотел как можно скорее узнать самое важное, чтобы потом

самому принять решение и за К. и за Фриду.

В нем было что-то властное, но при этом столько детской наивности, что они

подчинились ему наполовину в шутку, наполовину всерьез. Во всяком случае, он поглотил все их внимание, работа совсем остановилась, завтрак затянулся.