не отвечали. И действительно, после недолгого молчания кучер сказал:

— Коньяку хотите?

— Да, — сказал К. не задумываясь: слишком заманчиво звучало это предложение, потому что здорово знобило.

— Тогда откройте дверцы саней, — сказал кучер, — там, в боковом кармане, несколько бутылок, возьмите одну, отпейте и передайте мне. Самому мне

слезать слишком трудно, тулуп мешает.

К. очень рассердило, что пришлось выполнять такое поручение, но, так

как он уже связался с кучером, он все сделал, хотя ему грозило, что Кламм может его застигнуть у саней. Он открыл широкие дверцы и мог бы сразу вытащить бутылку из внутреннего кармана на дверце, но, раз уж дверцы были открыты, его так потянуло заглянуть в сани, что он не удержался — хоть минутку, да посидеть в них. Он шмыгнул туда. Теплота в санях была поразительная,

264

ф. кафка

и холоднее не становилось, хотя дверцы так и остались открытыми настежь —

закрыть их К. не решался. Трудно было сказать, на чем сидишь, настолько ты

утопал в пледах, мехах и подушках; куда ни повернись, как ни потянись —

всюду под тобой было мягко и тепло. Разбросив руки, откинув голову на

подушки, лежавшие тут же, К. глядел из саней на темный дом. Почему Кламм

так долго не выходит? Оглушенный теплом после долгого стояния в снегу, К. все же хотел, чтобы Кламм наконец вышел. Мысль о том, что лучше бы ему

не попадаться Кламму на глаза в таком положении, весьма неясно, как слабая

помеха, дошла до его сознания. И этому забытью помогало поведение кучера — ведь тот должен был понять, что К. забрался в сани, но оставил его там, даже не требуя, чтобы он подал коньяк. Это было трогательно с его стороны, и К. захотел ему услужить. Оставаясь все в том же положении, он неуклюже

потянулся к карману, но не на открытой дверце, а на закрытой; оказалось, что

никакой разницы не было: в другом кармане тоже лежали бутылки. Он вытащил одну из них, отвинтил пробку, понюхал и невольно расплылся в улыбке: запах был такой сладкий, такой привлекательный, словно кто-то любимый похвалил тебя, приласкал добрым словом, а ты даже и не знаешь, о чем, в сущности, идет речь, да и знать не хочешь и только счастлив от одного сознания, что именно так с тобой говорят. «Неужели это коньяк?» — спросил себя

К. в недоумении и из любопытства отпил глоток. Да, как ни странно, это был

коньяк, он обжигал и грел. Какое превращение — отопьешь, и то, что казалось только носителем нежнейшего запаха, превращается в грубый кучерский

напиток! «Неужели это возможно?» — спросил себя К. и выпил еще.

И вдруг — в тот момент, когда К. сделал большой глоток, — стало светло, вспыхнуло электричество на лестнице, в подъезде, в коридоре, снаружи, над входом. Послышались шаги — кто-то спускался по лестнице; бутылка

выскользнула у К. из рук, коньяк пролился на полость. К. выскочил из саней

и только успел захлопнуть дверцу со страшным грохотом, как тут же из дому

медленно вышел человек. К. подумал: одно утешение, что это не Кламм, впрочем, может быть, именно об этом надо пожалеть? Это был тот мужчина, которого К. уже видел в окне первого этажа. Он был молод, хорош собой, бело-лицый и краснощекий и к тому же весьма серьезный. И К. посмотрел на него

мрачно, но эта мрачность относилась скорее к нему самому. Лучше бы послать

сюда своих помощников: вести себя так, как он, они тоже сумели бы. Человек

стоял перед ним, словно даже в его широчайшей груди не хватало дыхания, чтобы выговорить то, что он хотел.

— Это возмутительно, — сказал он наконец и сдвинул шляпу со лба.

Неужели господин ничего не знал о том, что К. сидел в санях, и ему что-то

другое показалось возмутительным? Не то ли, что К. вообще проник во двор?

— Как вы сюда попали? — спросил человек уже тише и вздохнул, словно

подчиняясь необходимости. Что за вопросы? Что за ответы? Неужели К. сам

должен объяснять этому господину, что приход сюда, с которым он связывал

столько надежд, оказался безрезультатным, бесплодным? Но вместо ответа

замок

265

К. повернулся к саням, открыл дверцы и достал свою шапку, которую он там

забыл. Ему стало неловко, когда он увидел, как на подножку каплет коньяк.

Потом он снова повернулся к этому человеку: теперь он и не собирался

скрывать от него, что сидел в санях, впрочем, не это было самым худшим; но

если бы его спросили, он не стал бы скрывать, что сам кучер его подговорил, во всяком случае заставил его открыть сани. Гораздо хуже было то, что этот

господин застал его врасплох, и он не успел спрятаться от него и спокойно

подождать Кламма, плохо, что он растерялся и не сообразил, что можно было

остаться сидеть в санях, захлопнуть дверцы и там, укрывшись мехами, дождаться Кламма или хотя бы переждать, пока господин будет находиться поблизости. Правда, кто мог знать: а вдруг сейчас должен явиться Кламм собственной персоной, а в таком случае, конечно, было бы удобнее встретить его

около саней. Да, многое надо было бы обмозговать заранее, но теперь делать

было нечего, все кончилось.

— Пойдемте со мной, — сказал человек не то чтобы повелительно, приказ

был не в словах, а в сопровождавшем их коротком, нарочито равнодушном

взмахе руки.

— Но я здесь жду кое-кого, — сказал К., уже не надеясь на успех, но желая

настоять на своем.

— Пойдемте, — повторил тот совершенно невозмутимо, словно хотел показать, что он и не сомневался, что К. кого-то ждет.

— Но я не могу пропустить того, кого жду, — сказал К. и весь передер-нулся. Несмотря на все случившееся, у него было такое чувство, будто он уже

что-то выиграл, добился какой-то удачи, и хотя ничего ощутимого в этом

выигрыше не было, отказываться от него по любому требованию К. не собирался.

— Все равно вы его пропустите, уйдете вы или останетесь, — сказал господин, и хотя слова его по смыслу были резкими, но в них чувствовалось явное

снисхождение к ходу мыслей самого К.

— Тогда мне лучше ждать его тут и не дождаться, — упрямо сказал К. Нет, он

не допустит, чтобы этот молодой человек прогнал его отсюда пустыми словами. А тот, откинув голову, на миг сосредоточенно прикрыл глаза, словно после

тупости К. хотел вернуться к своим разумным мыслям, потом облизнул губы

кончиком языка и, обращаясь к кучеру, сказал:

— Распрягайте лошадей.

Кучер, повинуясь этому господину, сердито покосился на К., нехотя слез

в своем тулупе с козел и, словно ожидая не отмены приказа, но какой-то перемены в поведении самого К., очень нерешительно стал отводить лошадей

с санями задним ходом, поближе к боковому крылу дома, где за широкими

воротами, очевидно, находился каретный сарай и конюшня. К. увидел, что

остался один: в одну сторону уходили сани, в другую — туда, откуда пришел

сам К., — уходил молодой человек, все двигались очень медленно, как будто

подсказывая К., что в его власти позвать их обратно.

266

ф. кафка

Может быть, он и обладал этой властью, но пользы от нее никакой быть

не могло: вернуть на место сани значило бы прогнать самого себя отсюда.

И он остался стоять единственным обитателем двора, но эта победа никакой радости ему не сулила. Он переводил взгляд то на молодого господина, то

на кучера. Господин уже дошел до дверей, откуда К. впервые вышел во двор, и еще раз оглянулся. К. показалось, что он покачал головой, осуждая его бесконечное упрямство, потом решительным и бесповоротным движением круто

отвернулся и исчез в глубине коридора. Кучер оставался на виду гораздо дольше — ему пришлось много возиться с санями, открывать тяжелые ворота, подавать туда сани задним ходом, распрягать лошадей, ставить их в стойло; все

это он проделывал серьезно, уйдя в себя, не рассчитывая, как видно, на скорый

отъезд; и эта молчаливая возня без единого взгляда в сторону К. была для него