гораздо более жестоким упреком, чем поведение молодого человека. Закончив

свою работу, кучер медленно, вразвалку пересек двор, запер большие ворота, потом вернулся и так же медленно, глядя на свои следы в снегу, прошел к конюшне и заперся там; и сразу везде потухло электричество — для кого оно

сейчас могло светить? — и только наверху, в щелке деревянной галереи, мель-кала полоска света, и тут К. показалось, словно с ним порвали всякую связь, и хотя он теперь свободнее, чем прежде, и может тут, в запретном для него

месте, ждать сколько ему угодно, да и завоевал он себе эту свободу, как никто

не сумел бы завоевать, и теперь его не могли тронуть или прогнать, но в то же

время он с такой же силой ощущал, что не могло быть ничего бессмысленнее, ничего отчаяннее, чем эта свобода, это ожидание, эта неуязвимость.

9. Борьба против допроса

И он сорвался с места и пошел обратно в дом, но уже не прижимаясь

к стенке, а прямо посередине двора, по снегу, встретил в коридоре хозяина, который молча поздоровался с ним и показал ему на вход в буфет; К. туда и пошел, потому что промерз и хотел видеть людей, но он был очень разочарован, когда увидел у специально поставленного столика (обычно все довольствова-лись бочонками) того самого молодого человека, а перед ним — это особенно расстроило К. — стояла хозяйка постоялого двора «У моста». Пепи, гордо подняв голову, с той же неизменной улыбкой, безоговорочно чувствуя всю

важность своего положения и мотая косой при каждом повороте, бегала взад

и вперед, принесла сначала пиво, потом чернила и перо; молодой человек, разложив перед собой на столике бумаги, сравнивал какие-то данные, которые он находил то в одной бумаге, то в другой, лежавшей в дальнем углу стола, и собирался что-то записывать. Хозяйка с высоты своего роста, слегка выпятив губы, молча, словно отдыхая, смотрела на господина и его бумаги, как будто она ему уже сообщила все, что надо, и он это благосклонно принял.

…он сорвался с места и пошел обратно в дом, но уже не прижимаясь к стенке, а прямо посередине двора, по снегу…

268

ф. кафка

— Господин землемер, наконец-то, — сказал молодой человек, бегло взглянув на К., и снова углубился в свои бумаги. Хозяйка тоже окинула К. равнодушным, ничуть не удивленным взглядом. А Пепи как будто и заметила К., только

когда он подошел к стойке и заказал рюмку коньяку.

Прислонившись к стойке, К. прикрыл глаза ладонью, не обращая ни на

что внимания. Потом попробовал коньяк и отставил рюмку — пить его было

немыслимо.

— А все господа его пьют, — сказала Пепи, вылила остатки коньяку, спо-лоснула рюмку и поставила ее на полку.

— У господ есть коньяк и получше, — сказал К.

— Возможно, — ответила Пепи, — а у меня нету. — И, отвязавшись таким

образом от К., она снова пошла прислуживать молодому господину, хотя тому

ничего не требовалось, и все время ходила кругами за его спиной, почтительно

пытаясь заглянуть через его плечо в бумаги, но это было лишь пустое любопытство и важничанье, и хозяйка, глядя на это, неодобрительно нахмурила брови.

Вдруг хозяйка встрепенулась и, вся превратившись в слух, уставилась в пустоту. К. обернулся — ничего особенного он не услышал, да и другие как будто ничего не слыхали, но хозяйка большими шагами, на цыпочках подбежала

к той двери в глубине комнаты, которая вела во двор, заглянула в замочную

скважину, обернулась к остальным и, выпучив глаза и густо покраснев, пома-нила их к себе пальцем, и они по очереди стали смотреть в скважину, хозяйка дольше всех, но и Пепи не была забыта; равнодушнее всех отнесся к этому

молодой человек. Пепи с ним скоро отошли, и только хозяйка напряженно

подглядывала, согнувшись, почти что стоя на коленях, и впечатление было такое, будто она заклинает эту замочную скважину впустить ее туда, потому что

уже давно ничего не видно. Тут она наконец поднялась, провела руками по

лицу, поправила волосы, глубоко вздохнула, как будто ей сначала надо было

дать глазам привыкнуть к людям в комнате, а это ей было неприятно, и тогда

К. спросил — не для того, чтобы услышать в ответ что-то определенное, а для

того, чтобы предупредить возможное нападение, — он стал настолько легко

уязвим, что сейчас боялся чуть ли не всего:

— Значит, Кламм уже уехал?

Хозяйка молча прошла мимо него, но молодой человек у столика сказал:

— Да, конечно. Вы перестали его подкарауливать, вот он и смог уехать.

Просто диву даешься, до чего он чувствителен. Вы заметили, хозяйка, как он

беспокойно озирался? — Но хозяйка как будто ничего не заметила, и молодой

человек продолжал: — Но, к счастью, уже ничего не было видно, кучер замел

все следы на снегу.

— А хозяйка ничего не заметила, — сказал К., не то чтобы преследуя опре-деленную цель, а просто рассердившись на безапелляционный и решительный тон этого утверждения.

— Может быть, я в ту минуту не смотрела в замочную скважину, — сказала хозяйка; прежде всего она хотела взять под защиту молодого человека,

Потом попробовал коньяк и отставил рюмку — пить его было немыслимо.

270

ф. кафка

но потом решила вступиться и за Кламма и добавила: — Во всяком случае, я не верю в слишком большую чувствительность Кламма. Правда, мы за него

боимся и стараемся его оберегать, предполагая, что Кламм чувствителен до

невозможности. Это хорошо, и такова, вероятно, его воля. Но наверняка мы

ничего не знаем. Конечно, Кламм никогда не будет разговаривать с тем, с кем

не желает, сколько бы тот ни старался и как бы он назойливо ни лез, но достаточно того, что Кламм никогда с ним разговаривать не станет и никогда его

к себе не допустит, зачем же думать, что он не выдержит вида этого человека? Во всяком случае, доказать это нельзя, потому что этого никогда не будет.

Молодой господин оживленно закивал:

— Да, разумеется, я и сам в основном придерживаюсь такого мнения; а если я выразился несколько иначе, то лишь для того, чтобы господину землемеру стало понятно. Но верно и то, что Кламм, выйдя из дому, несколько раз

огляделся по сторонам.

— А может быть, он меня искал? — сказал К.

— Возможно, — сказал молодой человек, — это мне в голову не пришло.

Все засмеялись, а Пепи, едва ли понимавшая, что происходит, захохотала

громче всех.

— Раз нам тут всем вместе так хорошо и весело, — сказал молодой человек, — я очень попрошу вас, господин землемер, дополнить мои документы

кое-какими данными.

— Много же у вас тут пишут, — сказал К., издали разглядывая документы.

— Да, дурная привычка, — сказал молодой человек и опять засмеялся: —

Но может быть, вы и не знаете, кто я такой. Я — Мом, секретарь Кламма по

Деревне.

После этих слов в комнате наступила благоговейная тишина; хотя и хозяйка и Пепи, наверно, знали этого господина, но их словно поразило, когда он

назвал свое имя и должность. И даже самого молодого человека как будто по-разила важность его собственных слов, и, словно желая избежать всякой тор-жественности, которую неминуемо должны были вызвать эти слова, он углубился в свои документы и снова начал писать, так что в комнате был слышен

только скрип пера.

— А что это такое — «секретарь по Деревне»? — спросил К. после недолгого молчания.

Вместо Мома, считавшего, очевидно, ниже своего достоинства давать объяснения после того, как он представился, ответила хозяйка:

— Господин Мом — секретарь Кламма, как и другие кламмовские секретари, но место его службы и, если я не ошибаюсь, круг его деятельности… —

Тут Мом энергично покачал головой над документами, и хозяйка поправи-лась: — Да, так, значит, только место его службы, но не круг его деятельности