он должен был обо мне заботиться, вернее, как он мог заботиться обо мне?

Он же ничего обо мне не знал. Раз он меня больше к себе не вызывал, значит, он обо мне забыл; когда он к себе человека не зовет, он забывает его начисто.

При Фриде я не хотела говорить об этом. Но он не просто забывает, тут дело

серьезнее. Если человека забудешь, можно с ним опять познакомиться. Но для

Кламма это невозможно. Если он тебя не вызвал, значит, он забыл не только

прошлое, но забыл тебя и впредь навсегда. При желании я могу встать на вашу

точку зрения; может быть, она и правильна там, на чужбине, откуда вы приехали, но здесь такие мысли совершенно нелепы. Может быть, вы и до такой

бессмыслицы дойдете, что решите, будто Кламм нарочно дал мне моего Ханса

в мужья, чтобы мне ничто не мешало прийти к нему, если он когда-нибудь решит меня позвать. Ну, ничего бессмысленней и придумать нельзя. Где тот человек, который мог бы мне помешать броситься к Кламму по первому же его

знаку? Чепуха, полнейшая чепуха, тут совсем себя с толку собьешь, если дать

волю таким мыслям.

— Нет, — сказал К., — с толку мы не собьемся, и до того, о чем вы говорите, я пока еще не додумался, хотя и был близок к этой мысли. Пока что меня

только удивило, что родственники возлагали также большие надежды на ваш

брак и что эти надежды на самом деле сбылись — правда, ценой вашего сердца, вашего здоровья. Конечно, мысль о связи всех этих событий с Кламмом

приходила мне в голову, но не совсем или пока еще не совсем в таком грубом

виде, как вы изобразили, вероятно, для того, чтобы опять напасть на меня, как видно, это вам доставляет удовольствие. Что ж, пожалуйста! А мысль моя

заключалась вот в чем: прежде всего, Кламм явно был причиной вашего бра-ка. Не будь Кламма, вы бы не стали такой несчастной, не сидели бы в пали-саднике; не будь Кламма, вас бы там не увидел Ханс, а если бы вы не грусти-ли, робкий Ханс никогда не решился бы заговорить с вами; не будь Кламма, вы бы никогда не плакали вместе с Хансом; не будь Кламма, добрый дядюшка, хозяин двора, никогда не увидел бы вас рядышком; не будь Кламма, у вас

не было бы такого безразличия ко всему на свете и вы не вышли бы замуж

за Ханса. Вот видите, я бы сказал, что тут Кламм очень при чем. Но это еще

не все. Если бы вы не хотели его забыть, вы бы так не изнуряли себя работой

замок

247

и не подняли бы хозяйство на такую высоту. Значит, и тут Кламм. И кроме

того, Кламм — виновник вашей болезни, потому что еще до вашего заму-жества сердце у вас пострадало от несчастной любви. Остается только один

вопрос: чем этот брак так соблазнил родичей Ханса? Вы сами как-то сказали, что быть хоть когда-нибудь любовницей Кламма — значит навсегда сохранить это высокое звание. Что ж, может быть, это их и соблазнило. Кроме того, по-моему, у них была надежда, что та счастливая звезда, которая привела вас

к Кламму — если только она, как вы утверждаете, была и в самом деле счастливой, — эта звезда будет вам всегда сопутствовать и не изменит, как Кламм.

— И вы все это говорите всерьез? — спросила хозяйка.

— Конечно, всерьез, — быстро сказал К., — только я считаю, что родственники Ханса были и правы в своих надеждах, и вместе с тем не правы, и мне

кажется, что я даже понял ошибку, которую они совершили. Внешне как будто все удалось. Ханс хорошо устроен, у него видная супруга, его уважают, хозяйство свободно от долгов. Но, в сущности, ничего не удалось, и, конечно, он

был бы куда счастливее с простой девушкой, которая полюбила бы его первой, настоящей любовью, и если, как вы его упрекаете, он иногда сидит в буфете

с потерянным видом, так это потому, что он и вправду чувствует какую-то по-терянность, хотя несчастным он себя, несомненно, не считает — настолько-то

я его уже знаю, — но несомненно и то, что такой красивый, неглупый малый

был бы счастливее с другой женой; я хочу сказать, он стал бы самостоятельнее, усерднее, мужественнее. Да и вы сами ничуть не счастливее, и, по вашим же

словам, без этих трех сувениров вам и жить неохота, да и сердце у вас больное.

Что же, значит, родственники надеялись понапрасну? Нет, не думаю. Счастливая звезда стояла над вами, но достать ее они не сумели.

— А что же мы упустили? — спросила хозяйка. Она лежала на спине, вытянувшись во весь рост, и смотрела в потолок.

— Не спросили Кламма, — сказал К.

— Опять мы вернулись к вашему делу, — сказала хозяйка.

— Или к вашему, — сказал К. — Наши дела тесно соприкасаются.

— Чего же вам нужно от Кламма? — спросила хозяйка. Она села на кровати, взбила подушки, чтобы можно было на них опереться, и посмотрела прямо в глаза К. — Я вам откровенно рассказала всю свою историю — в ней для

вас немало поучительного. Скажите мне так же откровенно: о чем вы хотите спросить Кламма? Ведь я с большим трудом уговорила Фриду уйти наверх

и посидеть в вашей комнате, — я боялась, что при ней вы так откровенно говорить не станете.

— Мне скрывать нечего, — сказал К. — Но сначала я хочу обратить

ваше внимание вот на что. Кламм сразу все забывает — так вы сами сказали.

Во-первых, по-моему, это очень неправдоподобно, во-вторых, совершенно

недоказуемо, должно быть, это просто легенда, которую сочинили своим жен-ским умом очередные фаворитки Кламма. Удивляюсь, как вы могли поверить

такой плоской выдумке.

248

ф. кафка

— Нет, это не легенда, — сказала хозяйка, — это доказано на нашем общем опыте.

— Значит, и опровергнуть это может дальнейший опыт, — сказал К. —

И кроме того, между вашей историей и историей Фриды есть еще одна разница. Собственно говоря, тут не то чтобы Кламм Фриду к себе не позвал, наоборот, он ее позвал, а она не пошла. Возможно даже, что он ее ждет до сих пор.

Хозяйка промолчала и только испытующе оглядела К. с ног до головы.

Потом сказала:

— Я готова спокойно выслушать все, что вы хотите сказать. Лучше говорите откровенно и не щадите меня. У меня только одна просьба. Не произноси-те имя Кламма. Называйте его «он» или как-нибудь еще, только не по имени.

— Охотно, — сказал К. — Мне только трудно объяснить, чего мне от него

надо. Прежде всего, я хочу увидеть его вблизи, потом — слышать его голос, а потом узнать, как он относится к нашему браку. А о чем я тогда, быть может, попрошу его, это уж зависит от хода нашего разговора. Тут может возникнуть

много всякого, но для меня самым важным будет то, что я встречусь лицом

к лицу с ним. Ведь до сих пор я ни с одним настоящим чиновником непосредственно не говорил. Кажется, этого труднее добиться, чем я предполагал.

Но теперь я обязан переговорить с ним как с частным лицом, и, по моему мнению, этого добиться гораздо легче. Как с чиновником я могу с ним разговаривать только в его, по всей видимости недоступной, канцелярии, там, в Замке, или, может быть, в гостинице, хотя это уже сомнительно. Но как частное лицо

я могу говорить с ним везде: в доме, на улице — словом, там, где удастся его

встретить. А то, что одновременно передо мной будет и чиновник, я охотно

учту, но главное для меня не в этом.

— Хорошо, — сказала хозяйка и зарылась лицом в подушки, словно в ее

словах было что-то постыдное. — Если мне удастся через моих знакомых добиться, чтобы Кламму передали вашу просьбу — поговорить с ним, — можете ли вы обещать, что ничего на свой страх и риск предпринимать не будете?

— Этого я обещать не могу, — сказал К., — хотя я охотно выполнил бы

вашу просьбу или прихоть. Да ведь дело не ждет, особенно после неблагопри-ятного результата моих переговоров со старостой.

— Это возражение отпадает, — сказала хозяйка. — Староста — человек

совершенно незначительный. Неужели вы этого не заметили? Да он и дня не

пробыл бы на своем месте, если бы не его жена — она ведет все дела.

— Мицци? — спросил К.