только подумайте: у Фриды, которая так долго встречалась с Кламмом, никаких сувениров нет, я ее спрашивала, но она слишком о многом мечтает, да

и все недовольна; а вот я — ведь я была у Кламма всего три раза, больше он

меня не звал, сама не знаю почему, — я принесла с собой эти вещички на память, наверно, предчувствовала, что мое время уже истекает. Правда, о подар-ках надо было самой позаботиться — Кламм от себя никогда ничего не даст, но, если увидишь что-нибудь подходящее, можно у него выпросить.

К. чувствовал себя неловко, слушая этот рассказ, хотя все это непосредственно его касалось.

— А когда это было? — спросил он со вздохом.

— Больше двадцати лет назад, — сказала хозяйка, — куда больше двадцати лет тому назад.

— Значит, вот как долго сохраняют верность Кламму, — сказал К. —

Но понимаете ли вы, хозяйка, что от ваших признаний, особенно когда я думаю о будущем своем браке, мне становится очень тяжело и тревожно?

Хозяйке очень не понравилось, что К. припутал сюда свои дела, и она сердито покосилась на него.

— Не надо сердиться, хозяйка, — сказал К. — Я ведь слова не сказал

против Кламма, но силой обстоятельств я все-таки имею к нему какое-то

244

ф. кафка

отношение, это-то даже самый ярый поклонник Кламма оспаривать не станет.

Так что сами понимаете. Оттого я и начинаю думать о себе, как только упомянут Кламма, тут ничего не поделаешь. Но знаете, хозяйка, — и К. взял ее за

руку, хотя она слабо сопротивлялась, — вспомните, как плохо кончился наш

последний разговор, давайте хоть на этот раз не ссориться.

— Вы правы, — сказала хозяйка, склонив голову, — но пощадите меня.

Ведь я ничуть не чувствительней других людей, напротив, у всех есть много

больных мест, а у меня одно-единственное.

— К сожалению, это и мое больное место, — сказал К., — но я постараюсь

взять себя в руки, только объясните мне, уважаемая, как я смогу вынести в семейной жизни эту потрясающую верность Кламму — если, конечно, предположить, что Фрида в этом похожа на вас?

— Потрясающая верность? — сердито повторила хозяйка. — Да разве

это верность? Я верна своему мужу, при чем тут Кламм? Кламм однажды сделал меня своей любовницей, разве я когда-нибудь могу лишиться этого звания? Вы спрашиваете, как вы перенесете такую верность со стороны Фриды?

Ах, господин землемер, ну кто вы такой, чтобы осмелиться это спрашивать?

— Хозяйка! — предостерегающе сказал К.

— Знаю, — сдалась хозяйка, — только мой муж таких вопросов не задавал. Мне непонятно, кого можно считать несчастнее — меня тогда или Фриду теперь? Фриду, которая бросила Кламма по своей воле, или меня, которую

он больше к себе не звал? Может быть, все-таки Фрида несчастнее, хотя она

еще не знает всей глубины своего несчастья. Но тогда это горе занимало все

мои мысли, потому что я непрестанно себя спрашивала и, в сущности, до сих

пор спрашивать не перестала: почему оно так случилось? Трижды Кламм велел тебя позвать к себе, а в четвертый не позвал! Четвертого раза так никогда больше и не было! А о чем другом я могла думать в то время? О чем еще

могла я разговаривать со своим мужем, за которого я вскоре вышла замуж?

Днем у нас времени не было, этот постоялый двор достался нам в жалком состоянии, надо было как-то его поднять, — но по ночам? Годами мы разговаривали ночью только о Кламме, о том, почему он переменил свои чувства ко мне.

И если мой муж во время этих разговоров засыпал, я его будила, и мы снова

продолжали тот же разговор.

— Тогда, — сказал К., — я, с вашего разрешения, задам вам один очень невежливый вопрос.

Хозяйка промолчала.

— Значит, спрашивать нельзя, — сказал К. — Что же, мне и так все понятно.

— Да, конечно, — сказала хозяйка, — вам и так все понятно, это дело особенное. Вы все толкуете неправильно, даже молчание. Иначе вы не можете.

Хорошо, я позволю вам задать вопрос.

— Если я все толкую неправильно, — сказал К., — так, может быть, я и свой

вопрос неправильно толкую, может быть, он вовсе не такой уж невежливый.

замок

245

Я хотел только знать: где вы познакомились со своим мужем и как вам достался этот постоялый двор?

Хозяйка нахмурила лоб, но ответила вполне равнодушно:

— Это очень простая история. Отец мой был кузнец, а Ханс, мой тепе-решний муж, служил конюхом у одного богатого крестьянина и часто захажи-вал к моему отцу. Это было после моей последней встречи с Кламмом, я почувствовала себя очень несчастной, хотя оснований для этого не было: все

произошло как положено, и то, что меня больше не пускали к Кламму, было

решением самого Кламма, значит, и тут было все как положено. Только причины такого решения были неясны, и мне пришлось о них размышлять, но

чувствовать себя несчастной я права не имела. И все-таки я была несчастна, не могла работать и целыми днями сидела в нашем палисадничке. Там меня

увидел Ханс, иногда он ко мне подсаживался, я ему не жаловалась, но он и так

знал, в чем дело, а так как он добрый малый, то он, бывало, и всплакнет вместе

со мной. И вот тогдашний хозяин постоялого двора — он потерял жену и решил прикрыть дело, да он уже и сам был стариком — однажды проходил мимо

нашего садика и увидел, как мы сидим вдвоем, он остановился и тут же предложил нам свой постоялый двор в аренду, даже денег вперед брать не захотел — сказал, что он нас знает, и цену за аренду назначил совсем маленькую.

Быть в тягость своему отцу я не хотела, все на свете мне было безразлично, потому я и стала думать о постоялом дворе, о новой работе, которая хоть

не много поможет мне забыть прошлое, потому я и отдала свою руку Хансу.

Вот и вся история.

Наступило недолгое молчание, потом К. сказал:

— Владелец постоялого двора поступил великодушно, но неосторожно, или у него были особые причины доверять вам обоим?

— Он хорошо знал Ханса, он ему дядя, — сказала хозяйка.

— Ну, тогда конечно, — сказал К., — наверно, семья Ханса была очень за-интересована в вашем браке?

— Возможно, — сказала хозяйка, — не знаю, я этим никогда не интересовалась.

— Нет, наверно, так оно и было, — сказал К., — раз семья пошла на такие

жертвы и решилась передать вам постоялый двор без всяких гарантий.

— Никакой тут неосторожности с их стороны не было, как выяснилось

позже, — сказала хозяйка, — я взялась за работу, ведь я дочь кузнеца, сил

у меня много, мне не нужны были ни служанки, ни батраки, я везде сама по-спевала — и в столовой, и на кухне, и на конюшне, и во дворе, а готовила я так

вкусно, что переманивала посетителей у гостиницы. Вы еще наших столовни-ков не знаете, а тогда их было куда больше, с тех пор многих недосчитаешься.

И в конце концов мы смогли не только вовремя выплатить аренду, но через

несколько лет купить все хозяйство, и теперь у нас почти нет долгов. Но случилось и то, что я себя окончательно доконала, сердце у меня сдало, и я стала

совсем старухой. Вы, наверно, думаете, что я гораздо старше Ханса, а на самом

246

ф. кафка

деле он всего на два-три года моложе меня. И он никогда не постареет при его

работе — выкурит трубку, послушает разговоры, потом выбьет трубку, подаст

пива, — нет, от такой работы не состаришься.

— Конечно, ваши старания заслуживают всяческой похвалы, — сказал К., —

тут и сомнения нет, но ведь вы говорили о временах до вашей свадьбы, и мне

немного странно, что семья Ханса так старалась поженить вас, шла на денеж-ные жертвы или по крайней мере брала на себя такой риск, отдавала вам постоялый двор, если у них вся надежда была только на ваше трудолюбие, о котором

они вряд ли знали, тогда как нетрудолюбие Ханса им было хорошо известно.

— Ну да, — устало сказала хозяйка, — понимаю, куда вы целите, но вы

промахнулись. Кламм во всех этих делах совершенно ни при чем. Почему это