сказано ни слова о том, что вас приняли в качестве землемера, там речь идет

о графской службе вообще; впрочем, и тут ничего определенного не сказано.

Только то, что вы приняты «как вам известно», то есть ответственность за

подтверждение того, что вы приняты, возлагается на вас. Наконец, в служебном отношении вас направляют только ко мне, к старосте, с указанием, что

я являюсь вашим непосредственным начальством и должен сообщить вам все

дальнейшее, что, в сущности, сейчас уже мной и сделано. Для того, кто умеет читать официальные документы и вследствие этого еще лучше разбирается

238

ф. кафка

в неофициальных письмах, все это ясно как день. То, что вы, человек посторонний, в этом не разобрались, меня не удивляет. В общем и целом это письмо

означает только то, что Кламм намерен лично заняться вами в том случае, если

вас примут на графскую службу.

— Вы, господин староста, так хорошо расшифровали это письмо, — сказал К., — что от него ничего не осталось, кроме подписи на пустом листе бумаги. Неужели вы не замечаете, как вы этим унижаете имя Кламма, к которому вы как будто относитесь с уважением?

— Это недоразумение, — сказал староста. — Я вовсе не умаляю значения письма и своими объяснениями ничуть его не снижаю, напротив!

Частное письмо Кламма, несомненно, имеет гораздо большее значение, чем

официальный документ, только значение у него не то, какое вы ему припи-сываете.

— Вы знаете Шварцера? — спросил К.

— Нет, — ответил староста, — может, ты знаешь, Мицци? Тоже нет?

Нет, мы его не знаем.

— Вот это странно, — сказал К., — ведь он сын помощника кастеляна.

— Милый мой господин землемер, — сказал староста, — ну как я могу

знать всех сыновей всех помощников кастеляна?

— Хорошо, — сказал К., — тогда вам придется поверить мне на слово.

Так вот, с этим Шварцером у меня вышел неприятный разговор в самый день

моего приезда. Но потом он справился по телефону у помощника кастеляна

по имени Фриц и получил подтверждение, что меня пригласили в качестве

землемера. Как вы это объясните, господин староста?

— Очень просто, — сказал староста. — Вам, видно, никогда еще не приходилось вступать в контакт с нашими канцеляриями. Всякий такой контакт

бывает только кажущимся. Вам же из-за незнания всех наших дел он представляется чем-то настоящим. Да, еще про телефон: видите, у меня никакого

телефона нет, хотя мне-то уж немало приходится иметь дел с канцеляриями.

В пивных и всяких таких местах телефоны еще могут пригодиться хотя бы

вроде музыкальных ящиков, а больше они ни на что не нужны. А вы когда-нибудь уже отсюда звонили? Да? Ну, тогда вы меня, может быть, поймете.

В Замке, как мне рассказывали, телефон как будто работает отлично, там звонят непрестанно, что, конечно, очень ускоряет работу. Эти беспрестанные

телефонные переговоры доходят до нас по здешним аппаратам в виде шума

и пения, вы, наверно, тоже это слыхали. Так вот, единственное, чему можно верить, — это шуму и пению, они настоящие, а все остальное — обман.

Никакой постоянной телефонной связи с Замком тут нет, никакой централь-ной станции, которая переключала бы наши вызовы туда, не существует; если

мы отсюда вызываем кого-нибудь из Замка, там звонят все аппараты во всех самых низших отделах, вернее, звонили бы, если бы, как я точно знаю, почти повсюду там звонки не были бы выключены. Правда, иногда какой-нибудь чиновник, переутомленный работой, испытывает потребность немного отвлечься —

замок

239

особенно ночью или поздно вечером — и включает телефон, тогда, конечно, мы оттуда получаем ответ, но, разумеется, только в шутку. И это вполне понятно. Да и у кого хватит смелости звонить среди ночи по каким-то своим

личным мелким делишкам туда, где идет такая бешеная работа? Я не понимаю, как даже чужой человек может поверить, что если он позвонит Сордини, то ему и в самом деле ответит сам Сордини? Скорее всего, ответит какой-нибудь мелкий регистратор совсем из другого отдела. Напротив, может выпасть

и такая редкость, что, вызывая какого-нибудь регистратора, вдруг услышишь

ответ самого Сордини. Самое лучшее — сразу бежать прочь от телефона, как

только раздастся первое слово.

— Да, тáк я на это, конечно, не смотрел, — сказал К., — такие подробности я знать не мог, но и особого доверия к телефонным разговорам у меня

тоже не было, я всегда сознавал, что значение имеет только то, о чем узнаешь

или чего добьешься непосредственно в самом Замке.

— Нет, — сказал староста, уцепившись за слова К., — телефонные разговоры тоже имеют значение, как же иначе? Почему это справка, которую

дает чиновник из Замка, не имеет значения? Я ведь вам уже объяснил в связи

с письмом Кламма: все эти высказывания прямого служебного значения не

имеют, и, приписывая им такое служебное значение, вы заблуждаетесь; однако их частное, личное значение, в смысле дружеском или враждебном, очень

велико, по большей части оно даже куда значительней любых служебных отношений.

— Прекрасно, — сказал К., — допустим, что все обстоит именно так.

Но тогда у меня в Замке уйма добрых друзей: если смотреть в корень, то воз-никшую много лет назад в одном из отделов идею — почему бы не вызвать

сюда землемера? — можно считать дружественным поступком по отношению

ко мне, впоследствии все уже пошло одно за другим, пока наконец — правда, не к добру — меня не заманили сюда, а теперь грозятся выкинуть.

— Некоторая правда в ваших словах, конечно, есть, — сказал староста, —

вы правы, что никакие указания, идущие из Замка, нельзя принимать буквально. Но осторожность нужна везде, не только тут, и чем важнее указание, тем

осторожнее надо к нему подходить. Но мне непонятны ваши слова, будто вас

сюда заманили. Если бы вы внимательнее слушали мои объяснения, вы бы поняли, что вопрос о вашем вызове слишком сложен, чтобы в нем разобраться

нам с вами в такой короткой беседе.

— Значит, остается один вывод, — сказал К., — все очень неясно и нераз-решимо, кроме того, что меня выкидывают.

— Да кто осмелится вас выкинуть, господин землемер? — сказал староста. — Именно неясность всего предыдущего обеспечивает вам самое вежливое обращение; по-видимому, вы слишком обидчивы. Никто вас тут не

удерживает, но ведь это еще не значит, что вас выгоняют.

— Знаете, господин староста, — сказал К., — теперь вам все кажется слишком ясным. А я вам сейчас перечислю, что меня тут удерживает: те жертвы,

240

ф. кафка

которые я принес, чтобы уехать из дому, долгий трудный путь, вполне обо-снованные надежды, которые я питал в отношении того, как меня тут примут, мое полное безденежье, невозможность снова найти работу у себя дома и, наконец, не меньше, чем все остальное, моя невеста, живущая здесь.

— Ах, Фрида, — сказал староста без всякого удивления. — Знаю, знаю.

Но Фрида пойдет за вами куда угодно. Что же касается всего остального, то тут, несомненно, надо будет кое-что взвесить, я сообщу об этом в Замок.

Если придет решение или если придется перед этим еще раз вас выслушать, я за вами пошлю. Вы согласны?

— Нет, ничуть, — сказал К., — не нужны мне подачки из Замка, я хочу получить все по праву.

— Мицци, — сказал староста жене, которая все еще сидела, прижавшись

к нему, и рассеянно играла с письмом Кламма, из которого она сложила ко-раблик; К. в перепуге отнял у нее письмо, — Мицци, у меня опять заболела

нога, придется сменить компресс.

К. встал.

— Тогда разрешите откланяться? — сказал он.

— Конечно! — сказала Мицци, готовя мазь. — Да и сквозняк слишком

сильный.

К. обернулся: его помощники с неуместным, как всегда, служебным рве-нием сразу после слов К. распахнули настежь обе половинки дверей. К. успел

только кивнуть старосте — он хотел поскорее избавить больного от ворвав-шегося в комнату холода. И, увлекая за собой помощников, он выбежал из