путь, — ну, тогда, тогда, конечно, все идет очень долго. И когда мы получили

запрос от Сордини, мы лишь смутно помнили, в чем дело, работали мы тогда только вдвоем с Мицци, учителя мне еще в помощники не назначили, ко-пии мы хранили исключительно в самых важных случаях, — словом, мы могли

дать только очень неопределенный ответ, что о таком предписании мы ничего

не знаем и нужды в землемере не испытываем.

— Однако, — прервал себя староста, словно, увлекшись рассказом, он уже

зашел слишком далеко или это вот-вот произойдет, — вам не скучно слушать

эту историю?

— Нет, — сказал К., — мне очень занятно.

Староста сразу возразил:

— Я вам не для занятности рассказываю.

— Мне только потому занятно, — объяснил К., — что я смог заглянуть

в эту дурацкую путаницу, от которой, при некоторых условиях, зависит жизнь

человека.

— Никуда вы еще не заглянули, — сказал староста, — и я могу вам рассказать, что было дальше. Конечно, наш ответ не удовлетворил такого человека, как Сордини. Я перед ним преклоняюсь, хотя он меня и замучил. Дело в том,

замок

233

что он никому не доверяет: даже если он, к примеру, тысячу раз мог убедиться, что человек заслуживает полнейшего доверия, он в тысячу первый раз опять

отнесется к нему с таким недоверием, будто совсем его не знает, вернее, точно знает, что перед ним прохвост. Я-то считаю это правильным, чиновник так

и должен себя вести; к сожалению, я сам, по своему характеру, не могу следовать его примеру. Сами видите, как я вам, чужому человеку, все выкладываю, но иначе не могу. А у Сордини по поводу нашего ответа сразу возникли подозрения. И началась долгая переписка. Сордини запросил, почему это мне

вдруг пришло в голову сообщить, что не надо вызывать землемера. Я ему ответил — и тут мне помогла отличная память Мицци, — что первой подняла

этот вопрос канцелярия (то, что мы получили тогда запрос из другого отдела, мы, конечно, совсем забыли); тогда Сордини поставил вопрос: почему я только сейчас упомянул о том первом запросе из канцелярии? А я ему: потому что

только сейчас о нем вспомнил; Сордини: это чрезвычайно странно; а я: вовсе

это не странно в таком затянувшемся деле; Сордини: все же это странно, потому что запрос, о котором я упоминаю, вообще не существует; я: конечно, не

существует, потому что документ утерян; Сордини: но должна же существовать какая-то отметка о том, что такой запрос был послан, а ее нигде нет. И тут

я опешил, потому что я не осмеливался ни утверждать, ни даже предполагать, что в отделе Сордини произошла ошибка. Может быть, вы, господин землемер, мысленно упрекаете Сордини за то, что он мог бы из внимания к моим

утверждениям хотя бы справиться в других отделах об этом запросе. Но как

раз это было бы неправильно, и я не хочу, чтобы вы, хотя бы мысленно, очер-нили имя этого человека. Вся работа главной канцелярии построена так, что

возможность ошибок вообще исключена. Этот порядок обеспечивается превосходной организацией службы в целом, и он необходим для наибольшей

скорости исполнения. Поэтому Сордини не мог наводить справки в других

отделах; впрочем, они не стали бы ему отвечать, потому что там сразу поняли

бы, что дело идет о поисках возможной ошибки.

— Разрешите, господин староста, перебить вас вопросом, — сказал К., —

кажется, вы раньше упомянули о каком-то отделе контроля? Хозяйство тут, как видно, такое, что при одной только мысли, что контроль отсутствует, человеку становится жутко.

— Вы очень строги, — сказал староста, — но будь вы в тысячу раз строже, и то вам не сравняться с той строгостью, с какой само управление относится

к себе. Только совсем чужой человек может задать такой вопрос. Существует

ли отдел контроля? Да тут повсюду одни отделы контроля. Правда, они не для

того предназначены, чтобы обнаруживать ошибки в грубом смысле этого слова, потому что ошибок тут не бывает, а если и бывает, как в вашем случае, то

кто может окончательно сказать, что это — ошибка?

— Ну, это что-то совсем новое! — воскликнул К.

— А для меня совсем старое! — сказал староста. — Я не меньше, чем вы, убежден, что произошла ошибка, и Сордини из-за этого заболел от отчаяния,

234

ф. кафка

и первые контрольные инстанции, которым мы обязаны тем, что они обна-ружили источник ошибки, тоже признали, что ошибка есть. Но кто может

ручаться, что и вторая контрольная инстанция будет судить так же, а за ней

третья и все последующие?

— Все возможно, — сказал К., — в эти рассуждения мне лучше не вдаваться, да и, кстати, о контрольных отделах я слышу впервые и, конечно, понять их

еще не могу. Но, по-моему, тут надо разграничить две стороны дела: с одной

стороны, то, что происходит внутри отделов и что они могут официально толковать так или иначе, а с другой стороны, существует живой человек — я, который стоит вне всех этих служб и которому со стороны именно этих служб

угрожает решение настолько бессмысленное, что я еще никак не могу всерьез

поверить в эту угрозу. С первой стороной вопроса дело, очевидно, и обстоит

так, как вы, господин староста, сейчас изложили с поразительным и необы-чайным знанием дела, но теперь я хотел бы услышать хоть слово о себе.

— И до этого дойду, — сказал староста, — но вам ничего не понять, если

я предварительно не объясню еще кое-что. Я слишком преждевременно заговорил об отделах контроля. Вернемся к переписке с Сордини. Постепенно, как я вам уже говорил, я стал противиться ему все меньше и меньше. Но когда в руках у Сордини есть хоть малейшее преимущество перед кем-то, он уже

победил; тут еще больше повышается его внимание, энергия, присутствие

духа, и это зрелище приводит противников в трепет, а врагов этих противников — в восторг. И со мной иногда так бывало, потому я имею право говорить

об этом. Вообще-то мне еще ни разу не удавалось видеть его в глаза, он сюда

спускаться не может — слишком загружен работой; мне рассказывали, что

в его кабинете даже стен не видно — везде громоздятся огромные груды папок

с делами, и только с теми делами, которые сейчас в работе у Сордини, а так как

все время оттуда то вытаскивают папки, то их туда подкладывают, и притом

все делается в страшной спешке, эти груды все время обрушиваются, поэтому

непрерывный грохот отличает кабинет Сордини от всех других. Да, Сордини

работает по-настоящему, он и самым мелким делам уделяет столько же внимания, как и самым крупным.

— Вот вы, господин староста, все время называете мое дело мелким, —

сказал К., — а ведь оно занимало время у многих чиновников, и если даже

в той груде дел оно и было совсем мелким, так от усердия чиновников вроде

господина Сордини оно уже давно переросло в большое дело. К сожалению, это так, причем совершенно против моей воли, — честолюбие мое не в том, чтобы ради меня вырастали и рушились огромные груды папок с моим делом, а в том, чтобы мне дали спокойно заниматься своей мелкой землемерной работой за маленьким чертежным столиком.

— Нет, — сказал староста, — ваше дело не из больших. В этом отношении вам жаловаться нечего, оно одно из самых мельчайших среди других мелких дел. Объем работы вовсе не определяет степень важности дела. У вас нет

даже отдаленного представления о нашей администрации, раз вы так думаете.

замок

235

Но если бы суть была и в объеме работы, то ваше дело все равно оказалось бы

одним из самых незначительных, обычные дела, то есть те, в которых нет так

называемых ошибок, требуют еще более усиленной, но, конечно, и более пло-дотворной работы. Кроме того, вы ведь еще ничего не знаете о той настоящей

работе, которую пришлось из-за вас проделать, об этом я и хочу вам сейчас

рассказать. Сначала Сордини меня ни во что не втягивал, но приходили его

чиновники, каждый день в гостинице шли допросы самых видных жителей