к спеху, гораздо важнее предварительные переговоры с ведущими чиновниками, а они уже велись. Но велись — надо честно сознаться — с переменным

успехом. Однако лучше покамест не выдавать подробностей, это может плохо

повлиять на К. — пробудить слишком радостные надежды или слишком напугать его; можно сказать только одно: некоторые чиновники высказывались

чрезвычайно доброжелательно и выражали полную готовность содействовать, в то время как другие высказывали меньшую доброжелательность, однако в помощи ни в коей мере не отказывали. В общем, результаты, можно сказать, вполне ободряющие, однако делать какие-либо заключения еще нельзя, так как это обычное начало всех предварительных переговоров и только дальнейшее развитие дела покажет, насколько ценны эти предварительные переговоры. Во всяком случае, ничего еще не потеряно, и если бы удалось, несмотря

ни на что, вернуть расположение директора канцелярии — а к этому уже приняты разные меры, — то, как говорят хирурги, рану можно считать чистой

и надо только спокойно дожидаться дальнейшего.

На такие и подобные разговоры адвокат был неистощим. И это повторя-лось при каждой встрече. Всегда имелись налицо какие-то успехи, но никогда не сообщалось, в чем они состоят. Работа над первым ходатайством шла

непрестанно, но оно все еще не было готово; однако при следующей встрече именно это оказывалось огромным преимуществом; как раз все последние

дни были исключительно неблагоприятны для подачи заявлений, хотя предвидеть это заранее никто не мог. И если К., измученный бесконечными слово-извержениями, замечал, даже учитывая все трудности, что дело подвигается

очень медленно, то ему возражали, что подвигается оно совсем не так медленно, но, конечно, двинулось бы гораздо дальше, если бы К. обратился к адвокату вовремя. Но, к сожалению, тут он оплошал, и эта оплошность не только

сейчас, но и впредь будет порождать затруднения.

процесс

97

Единственное приятное разнообразие в эти посещения вносил приход Лени: она всегда устраивала так, что подавала адвокату чай в присутствии К. Встав

за спиной К., она притворялась, что смотрит, как адвокат, с какой-то жадностью, низко пригнувшись к чашке, наливает и пьет чай, и тайком позволяла

К. пожимать ей руку. Наступало полное молчание. Адвокат пил чай, К. пожимал руку Лени, а Лени иногда осмеливалась нежно поглаживать К. по голове.

— Ты еще тут? — спрашивал адвокат, допив чай.

— Я хотела убрать посуду, — отвечала Лени с последним рукопожатием, но тут адвокат вытирал губы и с новой силой начинал заговаривать К.

Хотел ли он утешить К. или привести его в отчаяние? К. никак не мог понять, чего тот добивается, хотя отлично понимал, что его защита в ненадеж-ных руках. Возможно, что адвокат говорил правду, хотя было очевидно, что

он хочет выставить себя в самом выгодном свете и, вероятно, никогда не вел

такой большой процесс, каким, по его мнению, был процесс К. Но самым подозрительным казалось постоянное подчеркивание личных связей с чиновниками. Использовались ли эти связи исключительно для пользы К.? Адвокат

постоянно напирал на то, что речь идет только о низших служащих, то есть

о людях зависимых, и что для их продвижения по службе определенные по-вороты процесса, конечно, могут иметь большое значение. Может быть, они

используют адвоката, чтобы добиться именно таких, всегда неблагоприятных

для обвиняемого оборотов дела? Может быть, они вели себя так не в каждом

процессе, это вряд ли было возможно; наверно, случались и такие процессы, когда они помогали адвокату за его услуги, ведь они сами были заинтересованы в том, чтобы поддерживать в чистоте его репутацию. Но если дело и вправду обстоит так, то каким образом они вмешаются в процесс К., чрезвычайно трудный и, по уверениям адвоката, очень сложный, то есть важный и при-влекший внимание судебных властей с самого начала? Нет, никаких сомнений

их дальнейшие намерения не вызывали. Некоторые симптомы были заметны уже в том, что первое ходатайство все еще не подано, хотя процесс тянется уже несколько месяцев, но до сих пор, по словам адвоката, еще находится

в низших инстанциях, а это, конечно, очень способствует намерению усыпить

внимание обвиняемого, обезоружить его и вдруг обрушить на него приговор

или по меньшей мере объявить ему, что следствие окончилось для него неблагоприятно и дело передано в высшие инстанции.

Нет, К. непременно должен был сам вмешаться. Именно в состоянии

крайней усталости, как в это зимнее утро, когда помимо воли все мысли были

обращены на его дело, он был в этом безоговорочно убежден. Презрение, с каким он раньше относился к процессу, теперь пропало. Будь он один на свете, он еще мог бы пренебречь процессом, хотя тогда — и в этом сомнений не

было — процесс вообще не мог бы возникнуть. Но теперь, когда дядя затащил

его к адвокату, приходилось считаться с семейными взаимоотношениями; да

и его служба отчасти зависела от хода процесса, потому что он сам неосторожно и даже с каким-то необъяснимым удовлетворением упоминал о своем

98

ф. кафка

процессе при знакомых, а другие знакомые сами о нем узнавали неизвестно

откуда; отношения с фройляйн Бюрстнер тоже колебались в зависимости от

процесса — словом, у него уже не было выбора, принимать или не принимать

этот процесс, он попал в самую гущу и должен был защищаться. А если он

устал — тем хуже для него.

Впрочем, для преувеличенной тревоги никаких оснований пока что не

было. Он сумел в сравнительно короткое время подняться в своем банке до

высокой должности и, признанный всеми, занимал эту должность до сих пор; значит, теперь ему только надо эти свои таланты, благодаря которым он всего

достиг, приложить к ведению процесса, и нет никаких сомнений, что тогда все

окончится благополучно. Но прежде всего, если хотеть чего-то добиться, надо

с самого начала отмести всякие мысли о возможной вине. Никакой вины нет.

И весь этот процесс — просто большое дело, какие он с успехом часто вел для

банка, и в этом деле, как правило, таятся всевозможные опасности — их только и надо предотвратить. Во имя этой цели никак нельзя играть с мыслью о какой бы то ни было вине, наоборот, надо все мысли твердо сосредоточить на

собственной правоте. А отсюда неизбежно вытекало решение отстранить адвоката от дела как можно скорее, лучше всего — сегодня же вечером. Правда, по словам того же адвоката, это было бы неслыханным прецедентом, к тому

же очень обидным, но К. больше не мог терпеть, чтобы все его усилия разби-вались о препятствия, которые, возможно, подстраивал его собственный адвокат. А как только он стряхнет с себя эту зависимость, он сам сразу подаст

хода тайство, и, возможно, ему ежедневно придется добиваться, чтобы эту бумагу рассмотрели. Разумеется, для того чтобы добиться этого, К. не станет, подобно другим, просиживать в коридоре, положив шляпу под стул. Он сам, или знакомые женщины, или те, кого он пошлет, будут ежедневно нажимать на

чиновников, чтобы заставить их не глазеть сквозь решетки в коридор, а сесть

к столу и рассмотреть ходатайство К. Тут нельзя ослаблять натиск, надо все

организовать, проверить; пусть суд наконец столкнется с таким обвиняемым, который умеет постоять за свои права.

Но если К. верил, что он сумеет все это провести в жизнь, то составление

ходатайства представило для него непреодолимые трудности. Раньше, с неделю назад, он только с чувством некоторой неловкости думал о том, что будет

вынужден составлять такую бумагу. Но он даже и не думал, что это может быть

так трудно. Он вспомнил, как однажды утром, когда он был завален работой, он вдруг отодвинул все в сторону и взял блокнот, чтобы набросать ходатайство и, может быть, потом отдать этот черновик для исполнения тяжелодуму

адвокату, и как именно в эту минуту отворилась дверь директорского кабинета и с громким смехом вошел заместитель директора. Тут К. стало очень