А все судопроизводство в общем является тайной и для низших служащих, оттого они почти никогда не могут проследить дальнейший ход тех данных, которые они обрабатывают, оттого и судебное дело предстает перед ними только на их уровне, и они часто сами не знают, откуда оно пришло, и не получают

94

ф. кафка

никаких сведений, куда же оно пойдет дальше. Таким образом, знания, которые можно было бы почерпнуть на различных стадиях из этого процесса, а также из окончательного заключения и его обоснования, ускользают от этих

чиновников. Они имеют право заниматься только той частью дела, какая вы-делена для них законом, и обычно знают о дальнейшем ходе вещей, то есть

о результатах своей работы, еще меньше, чем защита, которая, как правило, связана с обвиняемым до конца процесса. Значит, и в этом отношении защитник может дать им весьма ценные сведения. И если К. все это учтет, то он вряд

ли станет удивляться раздражительности чиновников, которая часто проявляется по отношению к клиентам в чрезвычайно обидной форме — впрочем, каждый это испытывает на себе. Все чиновники раздражены, даже когда кажутся внешне спокойными. И от этого, разумеется, больше всего страдают

мелкие адвокаты. Рассказывают, например, следующую историю, удивительно

похожую на правду. Один старый чиновник, добрый, смирный человек, целые

сутки изучал трудное дело, к тому же чрезвычайно запутанное из-за вмешательства адвокатов, — усерднее таких чинуш никого не найти. Уже к утру, про-работав двадцать четыре часа без видимых результатов, он подошел к входной

двери, спрятался за ней и каждого адвоката, который пытался войти, сбрасы-вал с лестницы. Адвокаты собрались на лестничной площадке и стали советоваться, что им делать. С одной стороны, они не имеют права требовать, чтобы

их впустили, значит, жаловаться на этого чиновника по начальству они не могут, а кроме того, как уже говорилось, они должны остерегаться и не раздра-жать чиновников зря. С другой же стороны, каждый проведенный вне суда

день для них потерян, и проникнуть туда им очень важно. В конце концов они

договорились измотать старичка. Стали посылать наверх одного адвоката за

другим, те взбегали по лестнице и давали себя сбрасывать оттуда при довольно настойчивом, но, разумеется, пассивном сопротивлении, а внизу их под-хватывали коллеги. Так продолжалось почти целый час, и тут старичок, уже

сильно уставший от ночной работы, совсем сдал и ушел к себе в канцелярию.

Стоявшие внизу сначала не поверили и послали одного из коллег наверх взглянуть, действительно ли за дверью никого нет. И только тогда они все поднялись наверх и, должно быть, не посмели даже возмутиться. Ведь адвокат —

а даже самый ничтожный из них хоть отчасти представляет себе все обстоятельства — никогда не пытается ввести в судопроизводство какие бы то ни

было изменения или улучшения, в то время как почти каждый обвиняемый, даже какой-нибудь недоумок, при первом же соприкосновении с процессом

начинает думать, какие бы предложения внести, чтобы улучшить постановку

дела, и часто тратит на это время и силы, которые можно было бы с гораздо

большей пользой употребить на что-либо иное. Единственно правильное —

это примириться с существующим порядком вещей. И если бы даже человек

был в силах исправить какие-то отдельные мелочи, что является нелепым за-блуждением, то в лучшем случае он чего-то добился бы для хода будущих процессов, но себе самому он только нанес бы непоправимый вред, привлекая

процесс

95

внимание и особую мстительность чиновников. Главное — не привлекать

внимания! Держаться спокойно, как бы тебе это ни претило! Попытаться понять, что суд — этот грандиозный организм — всегда находится, так сказать, в неустойчивом равновесии, и, если ты на своем месте самовольно что-то на-рушишь, ты можешь у себя же из-под ног выбить почву и свалиться в пропасть, а грандиозный организм сам восстановит это небольшое нарушение за счет

чего-то другого — ведь все связано между собой — и останется неизменным, если только не станет, что вполне вероятно, еще замкнутее, еще строже, еще

бдительнее и грознее. Лучше предоставить всю работу адвокату и не мешать

ему. Конечно, упреки никому на пользу не идут, особенно если нельзя человеку растолковать, за что его упрекают и в чем винят, но все-таки следует сказать, что К. чрезвычайно навредил делу тем, как он вел себя при директоре канцелярии. Видимо, придется вычеркнуть этого влиятельнейшего человека из списка

тех, у кого можно было бы чего-то добиться для К. Теперь он нарочно про-пускает мимо ушей даже мимолетные упоминания о процессе. В некоторых

отношениях эти чиновники — сущие дети. Иногда какие-нибудь пустяки —

впрочем, поведение К., к сожалению, нельзя отнести к этой категории — так

обижают их, что они перестают разговаривать даже с лучшими своими

друзьями, отворачиваются от них при встрече и везде, где только можно, дейст вуют им наперекор. И вдруг, совершенно неожиданно, без всяких оснований, их может рассмешить какая-нибудь глупая шутка, на которую решаешься только оттого, что все кажется безнадежным, и тут снова настает полное примирение. С ними общаться и трудно и легко, никаких правил тут не

су ществует. Иногда просто диву даешься, как это одной человеческой жизни

хватает на то, чтобы овладеть всеми теми знаниями, которые дают возможность работать хотя бы с некоторым успехом. Правда, бывают, как, впрочем, и у всех, мрачные дни, когда думаешь, что ни малейших успехов не достиг, и кажется, будто хорошо кончились только те процессы, в которых благополучный исход был предопределен с самого начала, без всякой посторонней

помощи, а все остальные проиграны, несмотря на всю беготню, все старания, все кажущиеся мелкие успехи, которые так тебя радовали. Тут, конечно, теряешь всякую уверенность и даже не осмеливаешься возражать, если тебя спро-сят, правда ли, что некоторые процессы, проходившие, по существу, благополучно, ты сорвал именно своим вмешательством. Единственное, что тебе остается, это какая-то внутренняя самозащита. Таким припадкам сомнения —

разумеется, это только припадки — адвокаты бывают особенно подвержены, когда дело, которое они вели уже давно и вполне удовлетворительно, внезапно

вырывают у них из рук. Ничего хуже с адвокатом случиться не может. И отни-мает дело, конечно, не сам обвиняемый, этого никогда не бывает: если обвиняемый уже взял определенного адвоката, то он за него держится, несмотря ни на

что. Да и как он может справиться сам, если он уже воспользовался чьей-то

помощью? Так что этого не бывает, но иногда бывает другое: процесс принимает такой оборот, что адвоката к нему уже не допускают. И само дело,

96

ф. кафка

и обвиняемого, и вообще все просто отнимают у адвоката, и тут уж не помогут самые лучшие отношения с чиновниками, потому что те и сами ничего не

знают. Просто весь процесс перешел в такую стадию, где никакой помощи уже

оказать нельзя, где дело ведется в недоступных судебных органах и обвиняемый становится недоступным для адвоката. И в один прекрасный день, явившись домой, находишь у себя на столе все те ходатайства, которые составля-лись с такой тщательностью, с такой крепкой надеждой на исход дела; оказывается, их отослали тебе обратно, так как на новом этапе процесса их использовать запрещено и они стали бесполезными клочками бумаги. Причем это

еще не значит, что процесс проигран, вовсе нет; во всяком случае, никаких

оснований для такого предположения нет, просто ты о процессе больше ничего не знаешь и узнать никак не можешь. К счастью, такие случаи — исключение, и даже если процесс самого К. тоже подпадет под такой случай, то пока

дело до этого еще не дошло. Сейчас еще представляются самые широкие возможности для работы адвоката, и в том, что он их использует, К. может не

сомневаться. Ходатайство, как уже говорилось, еще не подано, да это и не