через плечо женщины взглянул на К., но никакого внимания на него не обратил, наоборот — он еще крепче прижался к женщине и обнял ее. Она низко

наклонила голову, словно прислушиваясь к его словам, он звонко чмокнул ее

в склоненную шею, продолжая говорить как ни в чем не бывало. К. увидел, что

женщина права, жалуясь, что студент имеет над ней какую-то власть, и, встав со

стула, зашагал по комнате. Косясь на студента, он раздумывал, как бы выжить

его отсюда поскорее, и даже обрадовался, когда студент, которому, очевидно, мешали шаги К., уже переходившие в нетерпеливый топот, вдруг заметил:

— Если вам так не терпится, можете уходить. Давно могли уйти, никто

и не заметил бы вашего отсутствия. Да, да, надо было вам уйти, как только

я пришел, и уйти сразу, немедленно.

В этих словах слышалась не только сдержанная злоба, в них ясно чувствовалось высокомерие будущего чиновника по отношению к неприятному для

него обвиняемому. К. подошел к нему вплотную и с улыбкой сказал:

— Да, вы правы, мне не терпится, но мое нетерпение проще всего прекратить тем, что вы нас оставите. Однако если вы пришли сюда заниматься — я слышал, что вы студент, — то я охотно уступлю вам место и уйду с этой

женщиной. Впрочем, вам еще немало надо будет поучиться, прежде чем стать

судь ей. Правда, ваше судопроизводство мне совсем незнакомо, но предполагаю, что одними наглыми речами, которые вы ведете с таким бесстыдством, оно не ограничивается.

— Напрасно ему разрешили гулять на свободе, — сказал студент, словно

хотел объяснить женщине обидные слова К. — Это несомненный промах.

Я так и сказал следователю. Надо держать его под домашним арестом хотя бы

между допросами. Но иногда следователя толком не поймешь.

— Лишние разговоры, — сказал К. и протянул руку к женщине. — Пойдем!

— Ах вот оно что! — сказал студент. — Нет, нет, вам ее не заполучить!

С неожиданной силой он подхватил ее на руки и, согнувшись, побежал

к двери, нежно поглядывая на нее. По всей видимости, он и побаивался К., и все же не мог удержаться, чтобы не поддразнить его, для чего нарочно гладил

процесс

49

и пожимал свободной рукой плечо женщины. К. пробежал за ним несколько

шагов, хотел его схватить, он готов был придушить его, но тут женщина сказала:

— Ничего не поделаешь, его за мной прислал следователь, мне с вами идти

никак нельзя, этот маленький уродец, — тут она провела рукой по лицу студента, — этот маленький уродец меня не отпустит.

— Да вы и не хотите освободиться! — крикнул К., опустил руку на плечо

студента, и тот сразу лязгнул на него зубами.

— Нет! — крикнула женщина и обеими руками оттолкнула К. — Нет, нет, только не это, вы с ума сошли! Вы меня погубите! Оставьте его, умоляю вас, оставьте же его! Он только выполняет приказ следователя, он несет меня

к нему.

— Ну и пусть убирается, а вас я тоже видеть не желаю! — сказал К. и, разочарованный, злой, изо всех сил толкнул студента в спину; тот споткнулся, но, обрадовавшись, что удержался на ногах, еще выше подскочил на месте со

своей ношей.

К. медленно пошел за ними, он понял, что эти люди нанесли ему первое

безусловное поражение. Конечно, причин для особого беспокойства тут не

было, поражение он потерпел оттого, что сам искал столкновений с ними.

Если бы он сидел дома и вел обычный образ жизни, он был бы в тысячу раз

выше этих людей и мог бы любого из них убрать одним пинком. И он представил себе пресмешную сцену, которая разыгралась бы, если бы вдруг этот

жалкий студентишка, этот самодовольный мальчишка, этот кривоногий бородач, очутился на коленях перед кроватью Эльзы и, сложив руки, умолял ее сжа-литься над ним. К. пришел в такой восторг от этой воображаемой сцены, что

тут же решил при случае взять студента с собой в гости к Эльзе.

Из любопытства К. все-таки подбежал к двери — ему хотелось взглянуть, куда понесли женщину, не станет же студент тащить ее на руках по улице!

Выяснилось, что им пришлось идти совсем не так далеко. Прямо напротив

квартиры начиналась узкая деревянная лестница — очевидно, она вела на чердак, но конец ее исчезал за поворотом, так что не видно было, куда она ведет. По этой лестнице студент и понес женщину, уже совсем медленно и по-кряхтывая — его явно утомила вся эта беготня. Женщина помахала К. рукой

и, пожимая плечами, старалась дать ему понять, что ее похитили против воли.

Впрочем, особого сожаления ее мимика не выражала. К. посмотрел на нее

равнодушно, как на незнакомую, ему не хотелось выдать свое разочарование, но и не хотелось показать, что он все так легко принял.

Оба исчезли за поворотом, а К. все еще стоял в дверях. Он должен был

признаться, что женщина не только обманула его, но и солгала, что ее несут

к следователю. Не станет же следователь сидеть на чердаке и дожидаться ее.

А на деревянную лесенку сколько ни смотри, все равно ничего не узнаешь.

И вдруг К. заметил маленькую бумажку у входа, подошел к ней и прочел записку, нацарапанную неумелым детским почерком: «Вход в судебную канцелярию». Значит, тут, на чердаке жилого дома, помещается канцелярия суда?

50

ф. кафка

Особого уважения такое устройство вызвать не могло, и всякому обвиняемому было утешительно видеть, какими жалкими средствами располагает

этот суд, раз ему приходится устраивать свою канцелярию в таком месте, куда

жильцы — всякая голь и нищета — выбрасывают ненужный хлам. Правда, не

исключалось и то, что денег отпускали достаточно, но чиновники тут же их

разворовывали, вместо того чтобы употребить по назначению. Судя по всему, что испытал К., это было вполне вероятно, и хотя такая развращенность

судебных властей была крайне унизительна для обвиняемого, но вместе с тем

это предположение успокаивало больше, чем мысль о нищете суда. Теперь

К. стало понятно, почему обвиняемого при первом допросе постеснялись

пригласить на чердак и предпочли напасть на него в его собственной квартире.

Насколько же лучше было положение К., чем положение следователя: тот сидел

на чердаке, в то время как сам К. занимал у себя в банке просторный кабинет

с приемной и мог любоваться оживленной городской площадью через громад-ное окно. Правда, у К. не было никаких побочных доходов — взяток он не брал, денег не утаивал и, уж конечно, не мог распорядиться, чтобы служитель, схватив

женщину в охапку, принес ее к нему в кабинет. Впрочем, К., по крайней мере

в данных обстоятельствах, охотно был готов отказаться от таких развлечений.

Все еще стоя перед запиской, К. увидел, что по лестнице поднялся какой-то человек, заглянул в открытую дверь комнаты, осмотрел оттуда зал заседаний и наконец спросил К., не видел ли он тут сейчас женщину.

— Вы служитель суда, не так ли? — спросил К.

— Да, — ответил тот, — а вы, значит, обвиняемый К.? Теперь я вас тоже

узнал, рад вас видеть. — И, к удивлению К., он протянул ему руку. — Но ведь

сегодня заседаний нет, — сказал служитель, когда К. промолчал.

— Знаю, — сказал К. и посмотрел на штатский пиджак служителя: единственным признаком его служебного положения были две позолоченные, явно

споротые с офицерской шинели пуговицы, которые виднелись среди обычных пуговиц.

— Только сейчас я разговаривал с вашей женой. Ее тут нет. Студент унес

ее к следователю.

— Вот видите! — сказал служитель. — Вечно ее от меня уносят. Сегодня

воскресенье, работать я не обязан, а мне вдруг дают совершенно ненужные

поручения, лишь бы услать отсюда. Правда, услали меня недалеко, ну, думаю, потороплюсь и, даст Бог, вернусь вовремя. Бегу что есть мочи, приоткрываю

дверь учреждения, куда меня послали, выкрикиваю то, что мне велели сказать, задыхаюсь так, что меня, наверно, с трудом понимают, бегу назад — но этот

студент, видимо, еще больше спешил, чем я; правда, ему-то ближе, только сбежать с чердачной лесенки. Не будь я человеком подневольным, я этого студента давно раздавил бы об стенку. Вот тут, рядом с запиской. Только об этом