и мечтаю. Вот тут, чуть повыше пола. Висит весь расплющенный, руки врозь, пальцы растопырены, кривые ножки кренделем, а кругом все кровью забрыз-гано. Но пока что об этом можно только мечтать.
процесс
51
— А разве другого выхода нет? — с улыбкой спросил К.
— Другого не вижу, — сказал служитель. — И главное, с каждым днем все
хуже: до сих пор он таскал ее только к себе, а сейчас потащил к самому следователю; впрочем, этого я давным-давно ждал.
— А разве ваша жена не сама виновата? — спросил К., с трудом сдерживаясь, до того сильно он все еще ревновал ее.
— А как же, — сказал служитель, — она больше всех и виновата. Сама ве-шалась ему на шею. Он-то за всеми бабами бегает. В одном только нашем доме
его уже выставили из пяти квартир, куда он втерся. А моя жена самая красивая
женщина во всем доме, но как раз мне и нельзя защищаться.
— Да, если дело так обстоит, значит, помочь ничем нельзя, — сказал К.
— Нет, почему же? — сказал служитель. — Надо бы этого студента, этого
труса, отколотить как следует, чтобы навсегда отбить охоту лезть к моей жене.
Но мне самому никак нельзя, а другие мне тут не подмога, слишком они боятся его власти. Только такой человек, как вы, мог бы это сделать.
— То есть почему же я? — удивился К.
— Ведь вы обвиняемый, — сказал служитель.
— Да, — сказал К., — но тем больше оснований у меня бояться, что он может повлиять если не на самый исход судебного процесса, то, во всяком случае, на предварительное следствие.
— Да, конечно, — сказал служитель, как будто мнение К. не противоречило его мнению. — Но ведь здесь у нас, как правило, безнадежных процессов
не ведут.
— Правда, я думаю несколько иначе, — сказал К., — но это мне не помешает как-нибудь взять в оборот вашего студента.
— Я был бы вам очень признателен, — сказал служитель несколько официально; казалось, он не верит в исполнение своего сокровенного желания.
— Но возможно, — продолжал К., — что некоторые ваши чиновники, а может быть, и все заслуживают того же.
— Да, да, — согласился служитель, словно речь шла о чем-то само собой понятном. Тут он бросил на К. доверчивый взгляд, чего раньше, несмотря на всю
свою приветливость, не делал, и добавил: — Все бунтуют, ничего не попишешь.
Но ему, как видно, стало немножко не по себе от этих разговоров, потому
что он сразу переменил тему и сказал:
— Теперь мне надо явиться в канцелярию. Хотите со мной?
— Мне там делать нечего, — сказал К.
— Можете поглядеть на канцелярию. На вас никто не обратит внимания.
— А стоит посмотреть? — спросил К. нерешительно: ему очень хотелось
пойти туда.
— Как сказать, — ответил служитель. — Я подумал, может, вам будет интересно.
— Хорошо, — сказал наконец К., — я пойду с вами. — И он быстро пошел
по лесенке впереди служителя.
52
ф. кафка
В дверях канцелярии он чуть не упал — за порогом была еще ступенька.
— С посетителями тут не очень-то считаются, — сказал он.
— Тут ни с кем не считаются, — сказал служитель. — Вы только взгляните
на приемную.
Перед ними был длинный проход, откуда грубо сколоченные двери вели
в разные помещения чердака. Хотя непосредственного доступа света ниоткуда не было, все же темнота казалась неполной, потому что некоторые помещения отделялись от прохода не сплошной перегородкой, а деревянной решеткой, правда, доходившей до потолка; оттуда проникал слабый свет, и даже
можно было видеть некоторых чиновников, которые писали за столами или
стояли у самых решеток, наблюдая сквозь них за людьми в проходе. Вероятно, оттого, что было воскресенье, посетителей было немного. Держались они
все очень скромно. С обеих сторон вдоль прохода стояли длинные деревян-ные скамьи, и на них, почти на одинаковом расстоянии друг от друга, сидели люди. Все они были плохо одеты, хотя большинство из них, судя по выражению лица, манере держаться, холеным бородкам и множеству других, едва
уловимых признаков, явно принадлежали к высшему обществу. Никаких ве-шалок нигде не было, и у всех шляпы стояли под скамьями — очевидно, кто-то из них подал пример. Тот, кто сидел около дверей, увидел К. и служителя, привстал и поздоровался с ними, и, заметив это, следующие тоже решили, что
надо здороваться, так что каждый, мимо кого они проходили, привставал перед ними. Никто не выпрямлялся во весь рост, спины сутулились, коленки сги-бались, люди стояли, как нищие. К. подождал отставшего служителя и сказал:
— Как их всех тут унизили!
— Да, — сказал служитель, — это все обвиняемые.
— Неужели! — сказал К. — Но тогда все они — мои коллеги! — И он обратился к высокому, стройному, почти седому человеку: — Чего вы тут ждете? — вежливо спросил он.
От неожиданного обращения этот человек так растерялся, что на него тяжело было смотреть, тем более что это явно был человек светский и, наверно, в любых иных обстоятельствах отлично умел владеть собой, не теряя пре восходства
над людьми. А тут он не мог ответить на самый простой вопрос и смотрел на
других соседей так, словно они обязаны ему помочь и без них ему не справиться.
Но подошел служитель и, желая успокоить и подбодрить этого человека, сказал:
— Господин просто спрашивает, чего вы ждете. Отвечайте же ему!
Очевидно, знакомый голос служителя подбодрил его.
— Я жду… — начал он и запнулся.
По-видимому, он начал с этих слов, чтобы точно сформулировать ответ на
вопрос, но дальше не пошел. Некоторые из ожидающих подошли поближе
и окружили стоявших, но тут служитель сказал:
— Разойдитесь, разойдитесь, освободите проход!
Они немного отошли, однако на прежние места не сели. Между тем тот, кому задали вопрос, собрался с мыслями и ответил, даже слегка улыбаясь:
процесс
53
— Месяц назад я собрал кое-какие свидетельства в свою пользу и теперь
жду решения.
— А вы, как видно, не жалеете усилий, — сказал К.
— О да, — сказал тот, — ведь это мое дело.
— Не каждый думает, как вы, — сказал К. — Я, например, тоже обвиняемый, но, клянусь спасением души, никаких свидетельств я не собираю и вообще ничего такого не предпринимаю. Неужели вы считаете это необходимым?
— Точно я ничего не знаю, — ответил тот, уже окончательно растерявшись; он явно решил, что К. над ним подшучивает, и ему, должно быть, больше всего хотелось дословно повторить то, что он уже сказал, но, встретив нетерпеливый взгляд К., он только проговорил: — Что касается меня, то я подал
справки.
— Кажется, вы не верите, что я тоже обвиняемый? — спросил К.
— Что вы, конечно, верю, — сказал тот и отступил в сторону, но в его ответе прозвучала не вера, а только страх.
— Значит, вы мне не верите? — повторил К. и, бессознательно задетый
униженным видом этого человека, взял его за рукав, словно хотел заставить
его поверить.
Он совершенно не собирался сделать ему больно, да и дотронулся до него
еле-еле, но тот вдруг закричал, словно К. схватил его за рукав не двумя пальцами, а раскаленными щипцами. Этот нелепый крик окончательно вывел К. из
себя; раз ему не верят, что он тоже обвиняемый, тем лучше, а вдруг его принимают за судью? И уже крепко, с силой схватив того за плечо, он толкнул его на
скамейку и пошел дальше.
— Все эти обвиняемые такие чувствительные, — сказал служитель.
За их спиной почти все ожидающие собрались вокруг того человека: кричать он перестал, и теперь все его, очевидно, расспрашивали подробно, что
произошло. Навстречу К. шел стражник, его можно было отличить главным
образом по сабле, у которой ножны, судя по цвету, были сделаны из алюми-ния. К. удивился этому и даже потрогал ножны рукой. Стражник, как видно, был привлечен шумом и спросил, что тут произошло. Служитель попытался
как-то успокоить его, но он заявил, что должен сам все проверить, отдал честь
