знают. Но в сущности, эта беспощадность есть не что иное, как железный порядок при исполнении служебных обязанностей, а чего же больше могут для

себя желать посетители? В основном, хоть и незаметно для поверхностного

наблюдения — это и признают все без исключения, — сами посетители как раз

и приветствуют ночные допросы, никаких существенных возражений против ночных допросов не поступает. Но почему же тогда секретари так ими

недовольны? — К. и этого не знал, он вообще знал очень мало, он даже не

мог разобрать, всерьез ли Бюргель задает вопросы или только для проформы.

«Пустил бы ты меня поспать на твоей кровати, — думал К., — я бы завтра днем

или лучше к вечеру ответил тебе на все вопросы». Но Бюргель как будто не обращал на него никакого внимания, уж очень его занимало то, о чем он сам себя

спрашивал: — Насколько я понимаю и насколько я сам испытал, секретари

в основном возражают против ночных допросов по следующим соображени-ям: ночь потому менее подходит для приема посетителей, что ночью трудно

или даже совсем невозможно полностью сохранить служебный характер процедуры. И зависит это не от внешних формальностей, их можно при желании

соблюдать со всей строгостью ночью так же, как и днем. Так что суть дела не

в этом, страдает тут именно служебный подход к делу. Невольно склоняешься

судить ночью обо всем с более личной точки зрения, слова посетителя при-обретают больше веса, чем положено, к служебным суждениям примешива-ются совершенно излишние соображения насчет жизненных обстоятельств

людей, их бед и страданий; необходимая граница в отношениях между чиновниками и допрашиваемыми стирается, как бы безупречно она внешне ни

соблюдалась, и там, где, как полагается, надо было бы ограничиться, с одной

стороны, вопросами, с другой — ответами, иногда, как ни странно, возникает совершенно неуместный обмен ролями. Так по крайней мере утверждают

секретари, которые по своей профессии одарены особенно тонким чутьем на

такие вещи. Но даже и они — об этом много говорилось в нашей среде —

мало замечают эти незначительные отклонения во время ночных допросов; напротив, они заранее напрягают все силы, чтобы противостоять подобным

влияниям, сопротивляться им, и считают, что им в конце концов удается достигнуть особенно ценных результатов. Однако когда потом читаешь их протоколы, то удивляешься явным промахам, которые видны невооруженным

замок

393

глазом. И это такие ошибки, обычно ничем не оправданные ошибки в пользу допрашиваемых, которые, по крайней мере по нашим предписаниям, уже

нельзя сразу исправить обычным путем. Разумеется, когда-нибудь эти ошибки наверняка будут исправлены контрольной службой, но это пойдет только

в счет исправления правовых нарушений и человеку уже повредить не сможет.

Разве при всех этих обстоятельствах жалобы секретарей не обоснованны? —

К. уже давно находился в каком-то полусне, но вопрос его снова разбудил.

«К чему все это? К чему все это?» — спросил он себя и посмотрел на Бюргеля

из-под полузакрытых век не как на чиновника, обсуждающего с ним сложные

вопросы, а только как на что-то мешающее ему спать, что-то такое, в чем он

никакого другого смысла увидать не мог. Но Бюргель, всецело поглощенный

своими мыслями, усмехался, как будто ему удалось совсем сбить К. с толку.

Однако он был готов снова вывести его на верную дорогу. — Все же, — сказал он, — считать эти жалобы совершенно законными тоже нельзя. Конечно, ночные допросы нигде прямо не предписаны, так что если стараются их избегать, то никаких инструкций не нарушают, но все обстоятельства: перегрузка

работой, характер занятий чиновников в Замке, затруднения с выездом, порядок, в соответствии с которым допрос назначается лишь после тщательного

расследования, но уж тогда без промедления, — все это, да и многое другое

сделали ночные допросы неизбежной необходимостью. Но коль скоро они

стали необходимостью, то должен вам сказать: это, хотя и косвенно, означает, что они вытекают из предписаний, и жаловаться на ночные допросы значило

бы — тут я несколько преувеличиваю, я и осмеливаюсь это высказать именно как преувеличение, — это значило бы, в сущности, жаловаться на предписания.

Следует, однако, признать, что секретари, действуя в рамках предписаний, стараются оградить себя от ночных допросов и связанных с ними, хотя, возможно, и кажущихся, неудобств. Насколько возможно, они прибегают к этому в широких масштабах. Они берутся только за те дела, которые представляют наименьшую опасность, тщательно проверяют себя перед встречей, и если

результат проверки этого требует, то отказывают просителю в приеме, иногда даже в самую последнюю минуту, иногда вызывают просителя раз десять, преж де чем заняться его делом, охотно посылают взамен себя своих коллег, которые совсем не разбираются в данном вопросе и потому могут решить его

с необычайной легкостью, или же назначают прием хотя бы на начало ночи

или на ее конец, сохраняя для себя середину, — словом, таких мероприятий

су ществует множество, их не так легко поймать, этих секретарей, и насколько

они обидчивы, настолько же умеют постоять за себя.

К. спал, однако сон был не настоящий, он слышал слова Бюргеля, быть

может, даже лучше, чем бодрствуя и мучась. Слова, одно за другим, били ему

в уши, но исчезло тягостное ощущение, он чувствовал себя свободным, и не

Бюргель держал его, а он сам минутами ощупью тянулся к Бюргелю, он еще

не потонул в самой глубине сна, но уже погружался в нее. Никому теперь

394

ф. кафка

не вырвать его оттуда. И у него появилось ощущение, будто победа уже одер-жана, и вот собралась компания отпраздновать ее, и не то он сам, не то кто-то

другой поднял бокал шампанского за его победу. И для того, чтобы все знали, о чем идет речь, и борьба и победа повторились вновь, а может быть, и не

повторились, а только сейчас происходят, а победу стали праздновать заранее и продолжают праздновать, потому что исход, к счастью, уже предрешен.

Одного из секретарей, обнаженного и очень схожего со статуей греческо-го бога, К. потеснил в борьбе. Это было ужасно смешно, и К. усмехался во

сне над тем, как секретарь при выпадах К. терял свою гордую позу и спешил

опустить вскинутую кверху руку и сжатый кулак, чтобы прикрыть свою наго-ту, но все время запаздывал. Борьба продолжалась недолго; шаг за шагом —

а шаги были широкие — К. продвигался вперед. Да и была ли тут борьба?

Никаких серьезных препятствий преодолевать не приходилось, только изредка взвизгивал секретарь. Да, греческий бог визжал, как девица, которую щеко-чут. И наконец он исчез. К. остался один в огромной комнате, он храбро оглядывался по сторонам, готовый к бою, ища противника, но никого не было, компания тоже разбежалась, и только бокал от шампанского лежал разбитый

на полу. К. растоптал его.

Осколки, однако, кололись, он, вздрогнув, проснулся, его мутило, как младенца, которого внезапно разбудили. Но тут же, при взгляде на обнаженную

грудь Бюргеля, к нему из сна выплыла мысль: «Да вот он, твой греческий бог!

Вытащи же его из-под перины!»

— Бывает, однако… — сказал Бюргель, задумчиво подняв взгляд к потол-ку, словно ища в памяти какие-то примеры и никак не находя их. — Бывает, однако, что, несмотря на все предосторожности, посетители находят возможность выгодно для себя использовать все эти слабости секретарей в ночное

время, конечно, если считать, что такие слабости действительно существуют.

Правда, подобные возможности представляются чрезвычайно редко, вернее, почти никогда. А состоит такая возможность в том, что посетитель является

среди ночи без предупреждения. Может быть, вы удивляетесь, что эта, казалось бы, явная возможность используется редко. Впрочем, ведь вы с нашими

обстоятельствами совсем незнакомы. Но и вам должна была броситься в глаза