– Спасибо, – выдохнула Элизабет, чувствуя, что находилась на волоске от катастрофы.
Несколько мгновений они стояли друг против друга словно растерянные подростки, не в состоянии осмыслить чувства, обуревающие каждого из них. Обладая большими навыками в искусстве светской беседы, Джонни заговорил первым. Годы, в течение которых он вел охоту на женщин, не прошли бесследно, отточив его манеры.
– Вижу, вы интересуетесь архитектурой, – сказал он, кивком указывая на книги, которые только что передал ей.
– Я собираюсь строить дом, – просто ответила Элизабет.
– Собираетесь жить одна?
Видимо, ему не стоило так недвусмысленно делать ударсние на слове «одна». Надо было лучше маскировать владевшие им чувства.
– Да, – только и сказала она. Вопрос хозяина замка прозвучал откровенно, в нем ощущалась сексуальность, которую можно было попробовать чуть ли не на ощупь. – Я хочу жить одна, – добавила Элизабет, сделав, в свою очередь, ударение на слове «хочу», как если бы хотела загородиться от агрессивной чувственности собеседника.
Это было чересчур для случайной встречи после того, как несколько дней он сознательно избегал этой женщины и неотвязно думал о ней, после дней самоограничения и борьбы с самим собой. Лэйрд Равенсби никогда не был нерешительным человеком. Вся его жизнь прошла в борьбе, но вот выпал чистый случай и словно нарочно предлагает воспользоваться им. Их с Элизабет разделяли считанные сантиметры, и она – пусть даже в сером льняном платье, сшитом на гораздо более крупную женщину, – была умопомрачительна. В этом наряде девушка выглядела еще более хрупкой и тонкой, а ее зеленые глаза на фоне тусклой ткани платья светились еще ярче.
Резко и неожиданно, словно удар хлыста по спине, его сознание резанула мысль: «Беззащитна!» Он мог овладеть ею прямо здесь, на коротко скошенной траве лужайки, или, плюнув на свою гордость, позорно отступить. Он мог поднять се на руки, вне зависимости от того, станет ли она сопротивляться, отнести в свои комнаты, не выпуская оттуда до тех пор, пока не приедут прихвостни Годфри и не привезут Робби. Или, развернувшись, он мог уйти.
Некоторое время Джонни размышлял над этой дилеммой, стоя под теплыми лучами весеннего солнца в цветущем саду, огороженном стеной. Он чувствовал себя загнанным за такой же высокий забор. Лэйрду Равенсби, человеку, привыкшему жить согласно велению своих чувств, удачливому воину, знавшему, что иногда нерешительность может означать выбор между жизнью и смертью, эти несколько секунд показались вечностью. И лишь в последний момент в нем проснулся голос разума, напомнивший: он готов предать Робби.
– Что ж, в таком случае желаю удачи в вашей одинокой жизни, – мягко произнес Джонни.
И снова в его словах прозвучала нескрываемая чувственность, словно он знал, что подсознательно, внутри себя, его хочет каждая женщина. Произнеся эту фразу, Джонни Кэрр отвесил Элизабет изящный глубокий поклон.
После его ухода она подумала о том, что на сей раз победила, однако последние слова лэйрда Равенсби больно царапнули ее душу. Ведь он наверняка знал, как отреагирует на них любая женщина. Впрочем, она тоже знала одну вещь: он сам даровал ей эту победу.
После этого они встретились еще раз – на следующее утро, когда Джонни вошел в кабинет Монро и застал сидевшую там Элизабет. Девушка повернулась на звук открываемой двери, а он застыл на пороге, пораженный ее головокружительной красотой, особенно яркой в этой строгой, лишенной каких-либо украшений комнате. Ее лицо, руки и лимонно-желтое платье являлись единственным источником света в атмосфере, где царили темные, преимущественно коричневые тона. Стены, обшитые деревянными панелями, дощатый пол, мебель, письменный стол Монро и его чертежная доска – все это будто превратилось в оправу для захватывающей дух красоты Элизабет.
– Заходи, Джонни, – приветствовал Монро хозяина замка. – Твое просвещенное мнение будет как нельзя кстати. Мы с леди Грэм беседуем о парковой архитектуре.
– Пожалуй, я зайду попозже – вечером, и мы с тобой сможем обсудить арку между главным зданием и новым крылом.
От женщины, сидевшей возле чертежной доски Монро, исходило сияние. Она словно поглощала свет солнечных лучей, переливавшихся через окно позади архитектора, а затем снова выплескивала их в воздух. И ему казалось, что она также поглощает жар этих лучей. Каждый раз, когда он смотрел на эту девушку, он испытывал болезненное ощущение, будто кто-то ударил его в живот. А ведь обычно не растрачивал на женщин так щедро свои мысли и свои эмоции!
– Погляди-ка сюда, – проговорил Монро, не замечая неудобства, которое испытывал его родственник и работодатель. – Я переделал проект. К тому же зачем откладывать на вечер, коли ты уже находишься здесь! – Говоря это, молодой архитектор рылся в кипе чертежей на своем письменном столе. – Надеюсь, ты согласишься, что я должным образом учел все твои пожелания. Элизабет, например, уже по достоинству оценила проделанный мной труд и одобрила его, – с довольной улыбкой закончил он.
Увидев, какие фамильярные отношения установились между его кузеном и заложницей, уже превратившейся в гостью, Джонни мгновенно насторожился, его взгляд перескочил с одного на другую, оценив, насколько близко они сидят друг от друга. Поддавшись инстинкту собственника, он бросил на молодых людей еще один ревнивый взгляд, пытаясь определить, как крепка завязавшаяся между ними дружба.
– Ну что ж, видимо, ты прав. В таком случае давай, показывай свои проекты, – сказал лэйрд Равенсби и расположился в комнате с решимостью скряги, вынужденного охранять свои сокровища.
Не почувствовав настроения Джонни, мучимого безосновательными подозрениями, Элизабет и Монро разложили на столе целую коллекцию листов и наперебой стали комментировать переработанные архитектором проекты.
– Кстати, вот эти поперечные профили помогала рисовать Элизабет, – сообщил Монро, когда они дошли до эскизов с изображением более мелких деталей отделки.
– Конечно, ведь ты доверил мне только эти несущественные мелочи, – с улыбкой перебила его девушка.
– Никогда не говори, что фундамент – несущественная мелочь, – возразил архитектор.
– Ну, по крайней мере, очень скучная, – весело парировала она. – Ты же не дал мне рисовать все эти чудесные рельефные арабески. Сам сделал. Впрочем, должна признать, они получились просто восхитительными.
Архитектор и Элизабет обменялись улыбками, что было незамедлительно подмечено Джонни Кэрром.
– Но все же завтра, – продолжала Элизабет, – ты просто обязан разрешить мне попробовать свои силы в картушах[11].
И Джонни с ужасом увидел, как она, словно разыгравшийся ребенок, показала Монро язычок.
– Иначе вы надуете губки? – игривым тоном спросил тот.
– Можете в этом не сомневаться.
– В таком случае у меня нет выбора.
– Ну разве я не знаток человеческих душ? – игриво повернулась Элизабет к Джонни, как если бы тот принимал самое активное участие в их шутливой пикировке. – Видите, какой он податливый?
– Да уж…
Два этих слова, произнесенных тихим голосом, словно тряпкой стерли улыбку с ее лица – такой недвусмысленный и скабрезный подтекст был в них заложен.
– Ну, извините меня, Равенсби, – фыркнула Элизабет. – Видимо, за вами числится столько грехов, что вы уже считаете себя вправе отпускать их подобно священнику.
За эти считанные секунды ее лицо изменилось словно по мановению волшебной палочки – из радующейся девушки она превратилась в агрессивную властную женщину с высокомерным выражением во взгляде.
– Джонни, ты переходишь все мыслимые границы, – быстро проговорил Монро. – Извинись!
Эти двое мужчин приходились друг другу двоюродными братьями, росли в одном доме и были друзьями с детства, но, когда в эту минуту Джонни обратил свой взгляд к Монро, в нем не было никаких дружеских чувств.
– Я – лэйрд, – холодно ответил хозяин Равенсби своему кузену, – и для меня не существует границ и запретов.
