Наверное, меня просто сильно тошнит от физики.

– Как ты думаешь, – спрашивает Уольтер, стирая мел с доски. – Занятия у профильного литературного класса закончились?

Я отрываю взгляд от блестящего медного оборудования и жму плечами.

– Не знаю, – говорю я. – Виктор сегодня на них не ходил.

Уольтер удивлённо вскидывает брови.

– А для чего они Виктору?

– На актёра учиться хочет, – усмехаюсь я.

Профессор оценивающе кивает головой и продолжает:

– А кем хочешь стать ты?

Я заминаюсь на этом вопросе.

– Не знаю, – мой голос слабеет. – Я бы пошёл учиться на режиссёра.

Уольтер непонимающе смотрит на меня.

Я с горечью улыбаюсь и развожу руками.

– Режиссёрам ведь не нужна физика? – я неуверенно киваю. Профессор усмехается: – Так что ты тут делаешь? Наш драматургический кружок без тебя пустует.

Теперь я мотаю головой.

– Я не пойду учиться на режиссёра.

Я боязливо отвожу взгляд и вздыхаю. Жжёт в груди.

Уольтер мотает головой, подходит ближе и садится за соседнюю парту.

– Ты боишься риска? – вкрадчиво спрашивает профессор.

У меня ужасно горит в груди и сосёт под ложечкой.

Язык не поворачивается и слова сказать.

Я всего лишь жму плечами, отвожу взгляд и туплю его в пол.

– Голливудских критиков боюсь и коллекторов.

И разочаровать свою мать.

Профессор понимающе качает головой.

– Моя мама мне всегда говорила, – Уольтер продолжает говорить пониженным тоном. – «Всегда страшно начинать что-то новое. Не страшно только лежать на диване». И когда я впервые приходил на лекции в новые университеты, школы, вёл открытые уроки, я всегда вспоминал её слова.

Я поджимаю губы.

Странно, что в этих словах самое обидное – правда.

– Я собирался в технический колледж, – говорю я. – Сантехником стану, наверное. По квартирам ходить буду, туалеты чистить.

Уольтер горько усмехается:

– Сантехник? Весьма обнадеживающе.

Я прыскаю в кулак:

– Да в Хаскисе каждый день трубы прорывает! Я так точно разбогатею.

Профессор устало хохочет, хлопает меня по плечу и встаёт из-за парты со словами:

– Ну, что же, золотой сантехник Хаскиса, удачи с физикой. А я до литературного класса и обратно, хорошо?

Я киваю, тупя взгляд в пол.

И снова остаюсь один на один с физикой.

Собравшись с силами, я всё-таки беру ручку и берусь за тест – тема: радиоактивность. Я всё воскресенье собирался посвятить подготовке к тесту, но всё время мне что-то мешало: сообщения в «Директе», вкладка с фильмом в ноутбуке – кстати, я его посмотрел, – и в конечном итоге оказался в доме Виктора за чашкой чёрного чая и стопкой водки.

Если расскажу эту историю Уольтеру, то он, со всей своей светлостью и добротой, вышвырнет меня из класса.

Первые пять вопросов – теория. Я быстро отмечаю ответы наугад и перехожу к письменным заданиям – уже сложнее. Нужно искать элементы альфа-распада и использовать мозг.

Я вздыхаю.

Слышно, как дверь в задней части класса тихо открывается – наверное, Уольтер вернулся. А я так и не списал. Я отчаянно разглядываю таблицу Менделеева в поисках элементов с зарядом семьдесят семь и резко забываю, как обозначают заряд элемента.

Полный провал.

– А если я забыл, как искать элементы по их заряду, вы меня убьёте? – спрашиваю я, не оглядываясь назад.

– По порядковому номеру, – из-за моей спины резко появляются тонкие руки и выхватывают лист с тестом. – Это Иридий, придурок.

Мурашки пробегают по спине.

Позади меня Джин Бэттерс решает мой же тест.

– В тесте три ошибки, – Джин выхватывает ручку из моих пальцев. – Выделяют три вида излучения: альфа, бета и гамма. Альфа-частицы – положительно заряжены, бета – отрицательно. А вот гамму ты угадал.

Я закидываю голову вверх: сосредоточенный взгляд, круглые очки, короткие светлые волосы и бледное лицо. Действительно Джин Бэттерс.

Я внимательно наблюдаю за тем, как она пишет ответы в моем листке и вчитывается в текст заданий. Затем девчонка кладёт тест, берёт в руки мою голову и наклоняет в сторону часов.

– У тебя семь минут, – Джин наклоняется к моему уху. – Уольтер вернется через одну. Перепиши всё на чистовик и выходи на дальнюю лестницу. Меня здесь не было.

Ладони Джин медленно сползают с моего лица, но сама девчонка быстро исчезает. Я оборачиваюсь и слышу лишь «Добрый вечер, профессор!» её издевательски-радостным голосом, а позже в проёме появляется фигура Уольтера.

– Её здесь не было? – спрашивает профессор, ухмыляясь.

Я мотаю головой.

Профессор проходит в кабинет, а я быстро переписываю тест на чистовик – всё, как она сказала. Через три минуты я встаю с места, подхожу к столу Уольтера, а он тут же проверяет мою работу.

– Ни единой ошибки, – замечает профессор и качает головой. – Ты растёшь.

Я глупо улыбаюсь.

Он ставит мне «отлично» и жмёт руку.

Через две минуты я вылетаю из класса и иду к дальней лестнице. Все кабинеты закрываются, учителя уходят в противоположную мне сторону и прощаются со мной. Я киваю головой и с волнением подхожу к лестничной клетке.

– Откуда ты знаешь, что я был на физике? – спрашиваю я, замечая Бэттерс, сидящую на ступеньках.

Она ухмыляется.

– Вы с Виктором вместе домой идёте, – говорит девчонка, приглашая к себе.

Я кидаю рюкзак у перил.

– Вы с Виктором общаетесь? – автоматом вылетает у меня.

– Не особо, – протягивает девчонка. – На уроках о чём-то спорим, иногда через «Директ» переписываемся. В основном, по поводу домашки.

Мы сидим вместе рядом: на одной ступеньке лестницы, в одной скрученной позе. Джин обхватывает колени руками, я повторяю за ней – девчонку забавляет моя карикатура.

Я хмыкаю.

Виктор слишком хорошо её знает. Для одноклассника.

Не мог же он сам придумать эту кучу мифов?

– Как он работает на литературе?

Кажется, Полански – лучшая тема для вечернего разговора.

Джин усмехается:

– Лучше, чем на физике.

Я прыскаю в кулак.

Чёртов гуманитарий.

– Повезло тебе, конечно, с другом, – вдруг замечает девчонка. – Один звонок, и ты уже рекомендован как молодой гений кинематографа.

Я ухмыляюсь.

– К сожалению, они не родственники, – говорю я. – Да и Роман Полански носит в киносообществе псевдоним.

– Ну, тогда Виктор может зарекомендовать себя как дальний родственник, – добавляет Джин. – Снимите какую-нибудь драматичную короткометражку о пропавшем без вести племяннике. А в конце в титрах напишите: «Полански – это псевдоним».

– Плохой из него получится родственник.

– Ты как-то критично относишься к своему другу.

– Имею право, – я улыбаюсь. – Он ни одного фильма Поланского не видел.

Джин шокировано вскидывает брови.

– Какой ужас, – говорит она.

После этого факта я хотел было прекратить с ним общение, но гнев мой быстро ушёл.

Мы с Джин разговаривали дальше.

– А для чего ему класс физики? – заинтересованно произносит девчонка. – Он же на актёра учиться собирается, разве нет?

Я пожимаю плечами.

– Его родители эту затею не одобряют, – я качаю головой. – Говорят: инженерия – будущее.

Джин тянет долгое понимающее «а».

– Менталитет пост-совка? – спрашивает она. Я непонимающе хмурюсь. – Творчество не котируются, с наукой – в учителя, всем технарей и подавай. Типичная ситуация для России.

– Ты когда-нибудь там была? – я поворачиваю лицо к ней. – В России.

Девчонка тут же усмехается.

– У меня из приключений – от Валлбэри-стрит до Хаскиса, – в её голосе прокрадывается нотка сарказма. – Нет. Мы с Виктором про Россию как-то раз говорили. А ещё мой старший брат хорошо знает историю Советского Союза.

Я удивлённо вскидываю брови.

– Хорошо, что он переехал сюда.

Джин слабо улыбается.

Я внимательно разглядываю её тонкие, бледные руки: костяшки в ссадинах, пальцы в пасте гелиевых ручек и цветных маркеров. Сеточка голубых вен иногда пересекается с точками родинок на запястьях.