Джин бросает взгляд и на мой образ.
На мне – чёрная толстовка, чёрная кожаная куртка, чёрные узкие джинсы.
Только кроссовки белые.
– Про тебя сериал сняли? – усмехается Джин.
– Про тебя.
Подруга прыскает.
– Я не боюсь людей, – оправдывается она. – Я ненавижу большие бессмысленные сборища.
– Как это? – я киваю в сторону всех книжных стендов.
– Именно, – улыбается она. – Рекомендую убраться отсюда подальше.
– Ну, единственная возможная даль сейчас – это вон те сидения. Устроят?
Я указываю на трибуны, противоположные тем, где сидел я с Виктором Полански.
– Более чем, – говорит Джин.
Покоряя ступеньки лестницы, мы поднимаемся к самым верхним местам.
– Кстати о парнях в толстовках, – вдруг начинает моя подруга. – Ты в этой куртке спишь?
Я быстро оглядываю кожанку.
– Да, – киваю я. – Как ты угадала?
Джин усмехается.
– Ты в этой куртке ходишь везде, даже в школе. Что у вас за любовь такая?
На моих губах расплывается приятная, ностальгическая улыбка.
– Короче.
Мне четырнадцать; я, бунтарь натурой и искусствовед душой, открываю для себя существование группы «Depeche Mode9», а затем плавно перехожу к «Arctic Monkeys10». Первая моя находка в сфере музыкальной относилась к электронному року и подходила под моё настроение тогда, когда мне хотелось помечтать о далёком и несущественном. Инди-рок «Мартышек» я полюбил с первой же их песни, все их альбомы буквально за сутки добавились в мой ежедневный плейлист, а я с нетерпением ждал их творчества дальше.
Голос Алекса Тёрнера – солиста «Arctic Monkeys», – вливался в мой неокрепший разум и оставался там на протяжении всего дня. Я любил его манеру исполнения, слова, которые он пропевал, тексты, которые он произносил. Песни «Arctic Monkeys» идеально ложился на байопик, снятый моими глазами, и потому я так искренне их любил.
Участников группы и своего кумира я впервые увидел на фотографии, где они все стояли в чёрных брючных костюмах. Элегантно, официально. Снимки с концертов демонстрировали группу более развязной: рубашки в клетку, джинсовые рубашки, майки, вспотевшие волосы, чёрная кожаная куртка Тёрнера.
Она и врезалась в мою память.
С тех пор я всегда вспоминал Алекса Тёрнера лишь в кожанной куртке, а мой подростковый дух хотел подражать ему.
Кожанной куртки не удалось сыскать ни в одном «секонд-хенде» Прэтти-Вейста.
К счастью, она нашлась в дальнем углу шкафа у нас дома.
Я не знаю, чья она.
Джин, сидя среди высоких мест трибуны, внимательно выслушала краткую историю в одну-два предложения, и понятливо кивнула головой. Она не придумала ни единой темы для последующего диалога, да и я все свои мысли исчерпал, поэтому мы молча занялись своими делами.
В руках моей подруги – тот самый комикс, который достался ей в благодарность.
Внутри – страшные чёрно-белые картинки, чёрно-белые слова и психоделичные тексты. Я урывком читаю несколько фраз со страницы, и у меня пробегает дрожь. Джин спокойно оглядывает каждое изображение и медленно листает страницы.
Я не стал её отвлекать.
Перед моими глазами – толпы различных людей, разных возрастов и интересов. Но их истории меня мало интересуют: их всех объединяет либо желание найти хорошее чтиво, либо провести время с пользой или без нее. Их загадочные лица, их блаженные, влюбленные глаза, их уставшие лица – все они, безусловно, попадали в кадр, но они не были центром моего нарратива. Я, как режиссёр, как зритель сего происшествия, видел лишь одну линию движения истории – несчастную, истомную, блаженную.
Она была в лице Виктора Полански.
– Давай снимем кино, – вдруг сказал я, обратившись к своей подруге.
Джин оторвала глаза от комикса, осмотрелась, спросила:
– В твоей голове?
– В моей голове.
На поиск героя девчонка затрачивает около трёх минут, но никого занимательного в толпе не находит. Она обращается взглядом ко мне.
Я показываю ей лицо напротив.
– Видишь Виктора на тех рядах?
Джин прищуривается.
Наш русский друг по-прежнему находится в окружении Нильского проспекта и тандема Фриман-Стюарт.
– Ты оставил его в сомнительной компании, – замечает она.
– Она ему не нужна, – говорю я. – Он уже полчаса с кем-то переписывается.
Джин всматривается в силуэт белёсых кудрей и усмехается.
– Влюбился мальчик.
– Он поднял глаза! – восклицаю я, преследуя движения своего героя. – Меняем кадр.
– Кто же собеседник Виктора Полански? – комментирует Джин. – А может, собеседница?
Камера отдаляется от героя, с надеждой поднявшего глаза вверх.
Камера пролетает над множеством голов, запечатляет в кадре множество лиц, кучу бессмысленных реплик, но, опять же повторюсь, они нам не нужны. Нам нужен только тот герой, которого ищет наш влюблённый Виктор. Нам нужен тот, кто также оторвал глаза от экрана и ищет Виктора в этом абсурдном сборище, от которого режиссёры фильма предпочли сбежать.
Камера высматривает собеседника главного героя.
Но где он?
– Вот она, – шепчет Джин и указывает кивком.
Если спуститься взглядом вниз по нашим трибунам, можно заметить нашу с Джин ровесницу с телефоном в руках. У неё светлые волосы, скромный выбор одежды и так же скучающе, тоскливо поднята голова в поисках кого-то, с кем телефон её роднит.
Камера демонстрирует нам обоих героев.
Режиссёр доволен, но чего-то не хватает.
– А теперь, – задумчиво произношу я. – Когда оба героя предстали нашему объективу, можем… показать расстояние между ними?
У Джин идея получше.
– Их одиночество в толпе, – говорит она.
– То есть, наше кино не драма о двух возлюбленных? – я улыбаюсь.
– Копни глубже, – Джин вздёргивает бровью. – Не делай искусство общепринятым.
– Я могу сделать предмет искусства о любви.
– Если только о несчастной, – замечает девчонка. – Счастливое искусство никого не интересует, тем более – его даже не существует.
Я усмехаюсь.
– Кино – это травма, – говорю я и объясняю: – Так Финчер сказал.
Кадр плавно исчезает, кино заканчивается, а зрители молча выходят из зала. Конец незаконченной истории. Режиссёры с хандрой обращаются к происходящему у них под носом и не могут отыскать интересных сюжетов, да и не пытаются найти их.
Меня дёргают за рукав.
Это Джин.
– У меня серьёзная проблема, – говорит она.
– Я найду ей решение?
– Определённо.
Джин внимательно всматривается в мои глаза и устанавливает зрительный контакт.
Внутри меня всё сжимается.
Голод.
– Коул Прэзар.
– Я не готов к женить…
– Я хочу курить, – говорит Джин и прожигает меня взглядом.
Мы ещё долго смотрим друг на друга.
У нас с Джин проблемы общие.
– У тебя есть сигареты? – спрашиваю я.
– Нет, – отвечает она.
– У меня тоже.
Наш взгляд – тоскливый и влюблённый – обращён к белёсой голове.
Он встаёт. Он, наш герой, берёт рюкзак и направляется вниз по лестнице, в самую толпу, его свита бежит вслед за ним. Но он одинок среди них, как одинок путник в пустом поле, как одинок странник в неизвестной ему стране. Он одинок уныло. Он ищет родные души в этом тошном, убогом мире, он ищет того, кому готов доверить себя, свой дух, своё дыхание.
И мы идём ему навстречу.
– Пошли, – я резко встаю с мест и собираю вещи.
Девчонка резко оживает.
– Нашёл у кого стрельнуть? – её тон – снова привычно саркастичный.
Я ухмыляюсь.
Я небрежно, но крепко хватаю Джин за запястье и сбегаю вниз по лестнице, подобно нашему герою. Она громко дышит за моим плечом, и я снижаю скорость похода.
Мы долго идём вместе – долго и молча.
Мы проносимся мимо кучи знакомых, пропускаем мимо ушей многочисленные «привет» и «пока». Среди приветствий слышится и Гейз, и даже Уольтер, и своенравная Лесли «Тэ-тэ», на чьём пухловатом лице интерес явно сменился на дружескую гордость.
