В ближайшие три дня не было ничего интересного. Дюла неотступно думал о девочке в белом — надо сказать, что даже в мечтах он не шел дальше попытки знакомства. И вот три дня спустя произошло событие, очень сильно подействовавшее на Дюлу, смутившее его душу и показавшее ему, что делает с человеком любовь. Событие это и в городе наделало много шуму.
«Бонвиван» Золтан Корода был давно и безнадежно влюблен в юную инженю Изу Лукач. Любовь была безнадежна, главным образом потому, что Изе Лукач покровительствовал один из самых богатых помещиков в округе.
В тот день на землю неожиданно хлынуло весеннее тепло. Дюла был занят обычной работой, когда в мастерскую ворвался страшно взволнованный господин Шулек.
— Коржик, давай в ресторан «Замковый сад», живо! — с ходу крикнул он Дюле, стоявшему за верстаком.
— Что стряслось, господин Шулек?
— Жуткое дело! Видом не видано, слыхом не слыхано!
— Да что такое?
— Цыц, сэр, — господин Шулек схватил мальчика за руку, — сказано: бегом!
Промчавшись по коридорам, они выскочили на сцену, оттуда — на лестничную клетку. На бегу господин Шулек поведал Дюле удивительные новости.
— Корода засел в ресторане, на веранде, в кольчуге и в шлеме…
— А как же…
— Цыц, господин граф! — Представитель родительского коллектива настойчиво тянул Дюлу за собой. — Уже час, как сидит за столиком и хлещет без остановки вино с газировкой… Поднимет забрало и выпьет… Поднимет и выпьет…
— Господи Иисусе…
— Ресторан набит… Все столики заняты. За оградой тоже народу тьма… И директор наш там, все пытается с ним договориться… да только он нипочем не хочет уходить… Пока, говорит, Иза Лукач за меня не пойдет, я доспехов не сниму.
Ресторан находился в двух шагах от театра. Обычно в это время дня на улицах было довольно пустынно. Сегодня же отовсюду стекались люди, кое-кто торопился к ресторану, кое-кто оттуда возвращался, все собирались группками, чтобы обсудить сенсационную новость. В ресторан господин Шулек и Дюла протиснулись с большим трудом.
За столиком посреди веранды, на самом солнцепеке, сидел облаченный в доспехи актер. Возле него, молитвенно сложив руки, суетился директор, а рядом на стуле восседал полицейский чиновник Гелеи, заядлый театрал. Он тоже прилагал все усилия, чтобы привести Короду в чувство, и даже составил ему компанию по части вина с газировкой. Однако положение, несмотря ни на что, выглядело абсолютно безнадежным. Корода, надо отдать ему должное, не шумел. Он неподвижно сидел за столиком в своем железном одеянии; время от времени из-под забрала доносился ровный негромкий голос:
— Терпение, только терпение…
Ничего другого от него нельзя было добиться.
Директор, чувствовавший, что авторитет и будущее театра, а заодно и его собственная судьба поставлены под угрозу, с отчаяния послал мальчишку-полового на квартиру к Изе Лукач.
Появление господина Шулека и Дюлы не вызвало у директора особого энтузиазма. Он отказался от помощи и попросил их убраться куда подальше. Тогда господин Шулек по-отечески взял Дюлу за руку и отвел его к буфетной стойке. Оттуда открывался прекрасный вид на столик, за которым восседал непримиримый рыцарь.
Дюла не усматривал в происходящем ровным счетом ничего смешного. Зрелище, представшее его глазам, при всей своей необычности, вызывало у мальчика, скорее, трепет, нежели улыбку. Вглядываясь в гудящую толпу любопытных, глазевших на облаченного в доспехи актера, он вдруг почувствовал, что должен совершить что-нибудь не менее значительное. Чувство это становилось все сильнее и сильнее и в конце концов растопило страх, преследовавший Дюлу все три года после побега из дому. Его охватила удивительно приятная легкость. Пожалуй, он даже чуть-чуть возгордился своим поступком. С особой нежностью подумав о матушке, он решил во что бы то ни стало освободить ее из-под отцовского ига. Это было проще простого: следовало накупить на сэкономленные гроши лотерейных билетов, выиграть кругленькую сумму, откупить театр в свое личное пользование, потом выписать матушку в Сегед, жениться на девочке в белом и…
Мысли роились под бордовой феской и уносили Дюлу в заоблачные дали. Он не отрываясь смотрел на закованного в латы влюбленного и потихоньку молил бога о том, чтобы Иза Лукач вняла призыву и явилась. А если нет, тогда пускай все навечно останутся на своих местах — и Корода, и любопытные, и весь этот город. Пусть окаменеют, как Помпея под пепельным ливнем. (О Помпее ему, кстати, тоже поведал дядюшка Али — один из его родственников был прямым потомком тамошнего стража ворот.) Директор суетился все больше, речи полицейского становились все громче и убедительнее, а Дюла с трудом сдерживал радость при виде неумолимой брони и мерно подымающегося и опускающегося стакана. Он усмотрел в этой дикой истории совсем не то, что прочие — господин Шулек, к примеру, или директор театра. Он понял что-то очень важное о любви.
Когда в ходившей ходуном толпе вдруг появилась Иза Лукач в сопровождении белого как мел мальчишки-подавальщика, Дюла был вынужден уцепиться за господина Шулека, чтобы не упасть. Иза почти вбежала в ресторан, ни на кого не глядя, схватила актера за руку и, к всеобщему изумлению, увела его к поджидавшему у входа извозчику.
В тот же вечер, в «Синем бочонке», трое родителей поведали Дюле, что Иза Лукач, узнав о приключениях в ресторане «Замковый сад», тотчас же написала помещику, что порывает с ним навсегда, и сломя голову понеслась на набережную Тисы. Дюла сидел и слушал, а белые теннисные туфли под столом нервно потирали друг дружку. Декораторы, не исключая и самого Хермуша, смаковали подробности давешнего скандала и радовались предстоящей свадьбе, полагая, что вся эта история пойдет театру на пользу. Дюла твердо усвоил одно: он тоже должен совершить что-нибудь необыкновенное, если хочет, чтобы девочка обратила на него внимание. Отныне он был влюблен в нее окончательно и бесповоротно.
Несколько дней спустя на Уйсегедском мосту судьба предоставила Дюле подходящий случай.
Дело было в жаркий послеобеденный час. После встречи с девочкой в белом Дюла перестал принимать участие в традиционных сиестах, хотя раньше очень любил это времяпрепровождение — ничего не могло быть приятнее, чем дремать, свернувшись калачиком, на плюшевой подушечке, позаимствованной в бутафорской. В последние тревожные дни он предпочитал бродить по городу — по бульварам, вокруг собора святого Роха, вдоль набережной Тисы. В тот день он решил перейти на другой берег.
Дюла никогда не любил читать, а бросив школу, и вовсе перестал этим заниматься. Его не привлекали ни толстые романы, ни короткие рассказики, из тех, что печатают в газетах. Чтение ему заменяла фантазия. Он выдумывал разнообразные истории, воображая себя их участником и расцвечивая самыми невероятными подробностями. Бродя в тот день среди только-только зазеленевших деревьев и поддавая ногой камешки, он мечтал о девочке в белом. Отыскав дерево с более или менее солидным стволом, он вытащил из кармана новенький перочинный ножик, доставшийся ему в обмен на четыре театральных билета, и аккуратно вырезал на дереве свои инициалы. К глубочайшему его сожалению, он не мог вырезать рядом монограмму своей возлюбленной, так как не знал ее имени. Пришлось удовольствоваться своей монограммой.
И вот, когда он возвращался с другого берега Тисы, случилось чудо. Дойдя примерно до середины моста, он увидел ту самую девочку. Она шла ему навстречу. Дюла подумал было, что ошибся, что все это — плод его воображения. Только услышав звук ее шагов, он осмелился поверить в реальность происходящего. Девочка тоже заметила его издалека — походка ее вдруг стала неуверенной. Она замедлила шаги и прижала к груди зонтик, точь-в-точь такой, как у взрослых барышень. Дюла был в своем обычном матросском костюме. Не хватало только фески, отданной портному в починку.
Мальчик был так потрясен совпадением, что едва не лишился чувств. Эта удивительная встреча, над водой, под безоблачным небом… нет, здесь не обошлось без вмешательства высших сил. Ошалевший Дюла рванулся девочке навстречу и едва не сбил ее с ног, но в последнюю минуту затормозил, вцепившись рукой в перила. Девочка перепугалась, а Дюла, очутившись в непосредственной близости от нее, так растерялся, что скорчил совершенно нелепую рожу.
