В ноябре 1210 г. Парижский поместный собор, проходивший под председательством архиепископа Санса Петра Корбейльского и осудивший учения Амальрика Венского и Мауриция Испанского (вероятно, Аверроэса), постановил в срок до Рождества предъявить епископу Парижскому все экземпляры «Тетрадей» Давида Динанского для последующего их сожжения по обвинению в ереси: «Quaterni magistri David de Dinant... episcopo Parisiensi offerantur et comburantur» («Chartularium Universitatis Parisiensis», I, 70). При этом характерно то, что хотя Давид вряд ли являлся учеником Амальрика, его считали принадлежащим к секте амальрикан; а также то, что решением собора под запрет попало не только чтение сочинения Давида, но под угрозой отлучения было запрещено и всякое - как публичное, так и частное (publice vel secreto) - преподавание на факультете искусств Парижского университета книг Аристотеля по естественной философии (libri Aristotelis de naturali philosophia), ибо именно в их распространении видели непосредственную причину возникновения еретических доктрин. В 1215 г. Устав Парижского университета, утвержденный папским легатом, кардиналом Робером де Курсоном, подтвердил запрещение, наложенное как на изучение аристотелевских работ (кроме его трактатов по логике и этике, которую дозволялось преподавать факультативно), так и на следование учениям Давида Динанского, Амальрика Венского и Мауриция Испанского: «Да не читаются книги Аристотеля по метафизике и естественной истории, и даже их сокращения, а также книги, посвященные учению магистра Давида Динанского или же еретика Амальрика, или Мауриция Испанского (Non legantur libri Aristotelis de metaphysica et naturali philosophia, nec summa de iisdem, aut de doctrina magistri David de Dinant aut Almarici haeretici, aut Mauritii Hispani)». Однако в изданном 30 ноября того же 1215 г. анафемствовании IV Латеранского собора имя Давида - в отличие от имени Амальрика — не упомянуто. Согласно сообщению, содержащемуся в одной из работ, чье авторство приписывается Альберту Великому («Compilatio de novo spiritu»), после указанного осуждения Давид покинул пределы Франции.
Разработку собственной метафизической системы, в чем- то предвосхищающей систему Бенедикта Спинозы, Давид Динанский - по примеру Эриугены — начинает с последовательной классификации бытия и, как следствие, подразделяет все сущее на три отличных друг от друга на феноменальном уровне группы объектов: чувственно воспринимаемые тела, разумные души и отделенные субстанции (substantiae separatae), или чистые формы (интеллигенции). При этом все многообразие конкретных, актуально существующих тел (ens in actu) имеет в качестве своего первичного неделимого субстрата (primum indivisibile) единую первоматерию (materia prima, или уlе), так что формальные различия субстанций и их изменчивость суть явления лишь чувственной реальности, материя же является абсолютно нерасчлененной, неизменной и постигаемой исключительно разумом. Согласно интерпретации слов Давида, предложенной Альбертом Великим, «истинна только материя: формы же, говорит он, существуют лишь в соответствии с чувством» («Summa theologiae», II, t. 1, q. 4, m. 3), и потому «haec est materia prima quae sola entitas est rerum» («In I librum Physicorum», tr. 2, c. 10). Наделенные разумом души точно так же обладают собственным первичным неделимым субстратом - умом, или «нусом» (mens, nous); в отличие от трех способностей души — ощущения (sensus), воображения (imaginatio) и страсти (desiderium sive affectum), - каждая из которых является страдательной, ум независим от тела и потому един для всей совокупности душ: «Так же, как [всякое конкретное] тело относится к материи, так и [всякая конкретная] душа относится к уму». Наконец, в качестве первичного неделимого отделенных субстанций, в свою очередь, выступает Бог (Deus), т.е. в целом, как резюмирует Фома Аквинский, Давид «divisit res in partes tres, in corpora, animas et substantias separates. Et primum indivisibile, ex quo constituuntur corpora, dixit Yle; primum autem indivisibile, ex quo constituuntur animae, dixit Noym vel mentem; primum autem indivisibile in substantiis aeternis dixit Deum» («In II librum Sententiarum», dist. 17, q. 1, a. 1).
Однако далее Фома подчеркивает, что, по Давиду Динанскому, указанные три начала бытия на самом деле суть одно и то же, из чего опять-таки следует, что вообще все в сущности есть одно: «Et haec tria esse unum et idem: ex quo iterum consequitur esse omnia per essentiam unum» («In II lib. Sent.», dist. 17, q. 1, a. 1). В изложении же Альберта Великого данная мысль выглядит так: «Ясно, что одна-единственная субстанция присуща не только всем телам, но также и всем душам, и что она есть не что иное, как Сам Бог; хотя субстанция, из которой суть все тела, называется материей (hyle), субстанция же, из которой суть все души, называется разумом, или умом. Отсюда понятно, что Бог — это субстанция всех тел и всех душ. Следовательно, очевидно, что Бог, материя и ум - одна и та же субстанция (Manifestum est unam solam substantiam esse non tantum omnium corporum, sed etiam omnium animarum, et hanc nihil aliud esse quam ipsum Deum, quia substantia, de qua sunt omnia corpora, dicitur Hyle, substantia vero, de qua sunt omnes animae, dicitur ratio vel mens. Manifestum est igitur Deum esse substantiam omnium corporum et omnium animarum. Patet igitur, quod Deus et Hyle et mens una sola substantia sunt)» («Sum. theol.», II, tr. 12, q. 72, m. 4, a. 2, n. 4). В результате предложенная Давидом последовательно-монистическая интерпретация реальности, в рамках которой провозглашается совершенная идентичность материи, ума и Бога, образующих, таким образом, единое и единственное подлинно сущее, вечное, целокупное и самотождественное, являющееся, по замечанию Альберта, одновременно и causa efficiens, и causa materialis всех тел, душ и интеллигенций («In I Metaphysicae», tr. 4, с. 7), может быть охарактеризована как наиболее последовательный вариант радикального пантеизма. «Кажется, — полагает Давид, — с этим согласен и Платон, когда говорит, что мир — это чувственно воспринимаемый Бог. Ум же, о котором мы говорим, что он един и не подвержен страданию, есть не что иное, как Бог. Если, следовательно, мир есть Сам Бог (mundus est ipse Deus), вне Его Самого воспринимаемый ощущением, как говорили Платон, Зенон, Сократ и многие другие, то материя мира есть Сам Бог, а форма, привходящая в материю, не что иное, как то, чем Бог делает Самого Себя доступным ощущению... Бог есть разум всех душ и материя всех тел (Deum esse racionem omnium animarum et yle omnium corporum)».
Логическое же обоснование для провозглашаемого им тотального всеединства Давид Динанский видит в том очевидном факте, что и первоматерия, и ум, и Бог сами по себе абсолютно лишены каких-либо форм, из чего, с одной стороны, следует принципиальная необходимость совпадения бытия и мышления: не обладающий возможностью познавать материю путем абстрагирования ее формы ум может постигать ее только в случае его изначальной тождественности с нею. «Не подверженный страданию разум, - заключает Давид, — может охватить материю только в том случае, если уподобится ей или будет ей тождественен. Но он не может ей уподобиться, так как подобие свойственно лишь вещам пассивным и подверженным одному и тому же страданию... Из этого, следовательно, можно вывести, что ум и материя тождественны». С другой стороны, лишенные всякой формы материя и Бог — как максимально простые, т.е. не композитные реальности, существующие без каких бы то ни было отличий (differentiae) и потому исключенные из родовидовых отношений, - взятые по отдельности, оба представляют собою всецело не актуализированное бытие в возможности, чистую потенциальность (ens in potentia), а потому они не могут не совпадать в нераздельном единстве. В противном случае пришлось бы допустить существование некоей универсальной субстанции, долженствующей быть всеобщим субстратом по отношению к материи, уму и Богу, что является логически не необходимым и онтологически излишним.
