Проявлявший критическое отношение к схоластическим дискуссиям, Иоанн Солсберийский, хотя и выступал против крайнего скептицизма, все же очевидно тяготел к умеренной его форме как защите от пустословия: «Предпочитаю сомневаться с академиками во всем и каждом, чем придумывать важные дефиниции по поводу того, что остается скрытым и непонятным»; «читать, следовательно, надо так, чтобы авторитет писателя не мешал суждениям разума». В то время как полнота познания бытия дана лишь Богу, для человека представляется несомненным лишь то, что является или непосредственно очевидными принципами разума и необходимо вытекающими из них выводами, или фактами чувственного опыта, или положениями веры. Относительно же утверждений, не исходящих прямо из этих трех начал, следует проявлять опирающуюся на здравый смысл осторожность: так, Иоанн считал, например, что проблемы сущности и происхождения души, соотношения свободы человеческой воли и божественного Провидения, возможности движения, адекватности наказания за грехи и т.д. в принципе не являются окончательно разрешимыми силами разума в нашей земной жизни. И вообще, согласно Иоанну, подобно тому, как у людей, возводивших, дабы, сравнявшись с Богом, «сделать себе имя», - Вавилонскую башню, возникло смешение языков (Быт. 11, 1—9), у современных ему философов, также впавших в богоборчество (ибо им и является их философия) и пожелавших «примирить мертвых, при жизни не прекращавших спорить», произошло смешение систем. Однако, с другой стороны, само по себе наличие нескольких равно вероятных ответов на философские вопросы не смущает Иоанна, поскольку в то же время представляется ему надежной зашитой от идейного догматизма.
Тот же подход преобладает у Иоанна Солсберийского и в отношении вопроса о природе универсалий: «Аристотель утверждал, что роды и виды не существуют, а только мыслятся. Зачем тогда обращаться к изучению того, что такое род, если заранее известно, что он вообще не существует? В самом деле, бессмысленно исследовать, каково количество или качество того, чего нет: ведь если ты отнимешь у чего-либо субстанцию, то у этой вещи ничего другого не останется. Если Аристотель, отнимая у родов и видов существование, прав, усилие последующего исследования ради изучения субстанции, количества, качества или причины напрасно, поскольку свойство того, что не является субстанцией — невозможность быть соотнесенным либо с количеством, либо с качеством, и невозможно определить причину, через которую то, чего нет, было бы тем или этим, или стольким или таким. Поэтому следует отказаться от мнения Аристотеля, принимая существование универсалий, или необходимо возразить мнению, которое приписывает универсальность звукам [голоса] (in vocibus), [осмысленным] речам (in sermonibus), чувственным вещам (in sensibilibus rebus), [божественным] идеям (in ideis), формам природы (in formis naturae) или совокупности [индивидов] (in collectionibus), потому что нет сомнения, что их единичности существуют» («Metalog.», II, 20). Рассмотрев в результате несколько существующих вариантов решения указанной проблемы, принадлежащих Росцелину Компьенскому, Петру Абеляру, Вальтеру из Мортани, Гильберту Порретанскому и Жослену из Суассона, Иоанн заявляет, что, поскольку абсолютное знание об универсалиях самих по себе нам недоступно, то остается лишь постараться разобраться в том, как они возникают у нас в разуме. Отказываясь, таким образом, от выяснения того, где коренится первоисточник общего понятия (generale conceptum), он утверждает далее - на основании учения Аристотеля, - что непосредственно для нас универсалии суть умственные образы (figmenta rationis), формирующиеся в разуме в результате процесса абстрагирования сходных признаков: от индивидов, — вследствие чего образуется понятие вида (species), и далее от видов, — вследствие чего образуется понятие рода (genus). Потому существование Универсалий — этих «образов и теней чувственно воспринимаемого» — «исчезает подобно сновидению» при отсутствии единичных вещей (единственных, обладающих самостоятельным бытием), и сами они обращаются в «стрекот цикад» (cicadationes). В целом же, с точки зрения Иоанна, началом и целью философии является дарующая счастье любовь к истине и добродетели, а следовательно, — и прежде всего — к Богу; и настоящий философ есть лишь тот, кто обладает этой любовью и живет в согласии с ней: «Philosophus amator Dei est».
Изложение политических взглядов Иоанна Солсберийского в трактате «Поликратик» (популярном вплоть до XV в.) распадается на две части. В первой (кн. I—IV) подробно описываются и порицаются — с опорой на авторитет античных и христианских авторов: Ювенала, Персия, Горация, Цицерона, Марциала, Тертуллиана, Иеронима Стридонского, Августина — светские развлечения, порочные или обращающиеся в пороки при неумеренном занятии ими (охота, игры, музыка, театр, магия и др.). Вторая часть (кн. V—VIII) посвящена строению общественного организма и разработке принципов государственного управления, т.е., другими словами, теории «политического тела» (corpus rei publicae). Ссылаясь на Плутарха (и, по всей видимости, опираясь на лекции Гильома Коншского и Роберта Пуллена), Иоанн уподобляет устройство общества строению человека и говорит, что душу государства образует духовенство, его головой является король, сердцем — парламент, глазами, ушами и языком — правители провинций, ногами — земледельцы. И как в человеке тело управляется душою, так и положительное право (jus positivum) государства должно выражать собою христианское представление о справедливости. Государь же, обладающий достаточно развитым умом, — здесь Иоанн повторяет слова, произнесенные, по свидетельству Уильяма Малмсберийского («Деяния английских королей»: «De gestis regum Anglorum», 1125), Генрихом I Боклерком (1100-1135): «Король необразованный — точно осел коронованный (Rex illiteratus est quasi asinus coronatus)», — обладает и волей, являющейся (в согласии с римским юристом Ульпианом: «Liber singularis regularum») источником законодательства. А потому он должен при создании законов и при исполнении — силою меча — их норм подчиняться авторитету Церкви: ибо только она может гарантировать соответствие его деяний божественному установлению (jus divinum) и естественному моральному порядку (jus naturale).
Поскольку же любой организм не может функционировать в случае, если его голова больна, государь, активно противодействующий своими поступками наложенным на него Богом обязанностям и становящийся, таким образом, тираном, заслуживает низложения и даже убийства: «Убийство тирана не грех, но благодеяние»; при этом, однако, он не должен быть отравлен: «Я не считаю, что разрешено убивать путем применения яда». Переведший «Поликратик» на французский язык для Карла V Мудрого (1364—1380) парижский теолог Дени Фулыпа (Denis Foulcha) пояснял, что отравление (veneficium) совершенно несовместимо с христианской этикой, ибо оно не просто является покушением на телесную жизнь, но, само представляя собою вероломство и коварство, еще и наносит огромный ущерб душе жертвы, которую убивают внезапно, без возможности для нее духовной подготовки к принятию смерти. И хотя, быть может, допущение Иоанном Солсберийским физического устранения тирана есть лишь следствие глубокого почитания им римской республиканской риторики, оно так или иначе оказало существенное влияние на последующее формирование самых радикальных вариантов учения о тираноборчестве — например, доктрины профессора Парижского университета Жана Пти («Защита герцога Бургундского»: «Justification du Due de Bourgogne», 08.03.1408), оппонента Жана Жерсона.
Кроме того, перу Иоанна Солсберийского принадлежит «Церковная история» («Historia pontificialis», 1164/65), продолжающая «Хронику» («Chronicon», ок. 1112) Сигеберта из Жамблу: так, если труд Сигеберта охватывает период с 381 по 1111 г., то сочинение Иоанна повествует о событиях, произошедших в промежутке между Реймсскими соборами 1148 г. и 1152 гг., непосредственным свидетелем, а зачастую и участником которых был сам автор. Помимо описания папского двора и знаменитой характеристики епископа Винчестерского Генриха Блуаского (1129— 1171), эта работа содержит подробное изложение драматического спора Бернарда Клервоского с Гильбертом Порретанским по вопросу о природе Божественной Троицы. Иоанну приписывали также авторство и некоторых других произведений («De septem septenis», «Liber de mortibus persecutorum», «Carmen de membris conspirantibus»).
