Однако Роберт Гроссетест синтезирует при этом доктрину о божественной иллюминации разума (illuminatio mentis) с пропагандируемым им самим «путем опыта» (via experientiae), т.е. оперативным постижением истины посредством эмпирического наблюдения за явлениями природы, утверждая, что по причине практической невозможности совершенной чистоты человеческого интеллекта («ибо тленное тело отягощает душу, и эта земная храмина подавляет многозаботливый ум»: Прем. 9, 15) чувственное познание, хотя и является по существу своему менее совершенным, обладает преимуществом непосредственной убедительности в силу наглядности достигаемых им результатов. Но как любая из тварных вещей не может существовать без сохраняющего ее действия Бога, — «как представляется, “быть” для какого-либо творения означает “поддерживаться вечным Словом” (ut videtur, alicui creaturae esse, quod ab aeterno Verbo supportari)», — так и никакая тварная истина о «том, что есть» (id quod est) не может, по свидетельству Августина и Ансельма Кентерберийского («Об истине»: «De veritate», 13), явиться человеческому уму сама по себе («в собственном свете»), но только лишь в свете высшей Истины («поп in suo lumine, sed in luce Veritatis summae»), подобно тому как тела обнаруживаются для нас лишь в свете Солнца: «Verum est igitur, sicut testatur Augustinus, quod nulla conspicitur veritas nisi in luce summae Veritatis», и «sola igitur lux summae Veritatis Primo et per se ostendit id quod est, sicut sola lux ostendit corpora. Sed per hanc lucem etiam veritas rei ostendit id quod est, sicut color ostendit corpora per lucem Solis» («De ver.»).
В качестве основы для собственного эмпирического метода Роберт Гроссетест использует методологическую схему весьма Ценимого им Аристотеля, из которого он, впрочем, не стремился, Подобно некоторым иным схоластам, «сделать католика» (facere Catholicum). При этом он наделяет данную схему универсальным статусом, т.е. рассматривает ее как пригодную для исследования всех естественных процессов. Таким образом, полагая принцип единообразия (uniformitas) природы и обосновывая им закон экономии (lex parsimoniae) и метод верификации посредством контролируемого изолирующего эксперимента, Роберт закладывает фундамент единой физической теории. Научное познание начинается с индуктивного анализа (resolutio) опытных данных, предполагающего для каждого явления последовательное отыскание его фактически-наличного (quid, to oti), причинного (propter quid, biotі) и родового (genus, to levos) определений. Затем посредством дедуктивного синтеза (compositio) оно снова проходит весь описанный путь, но уже в обратном направлении по логическим связям, т.е., исходя из полученной общей посылки (предполагаемой родовой причины), устанавливает видовые отличия (differentiae specificae) следствий, после чего выводит каждое явление определенной области, вновь подвергая его опытной проверке. Возможности этого метода Роберт, в частности, иллюстрирует на примере исследования образования цветов и радуги в трактате «О радуге, или О радуге и зеркале».
При этом понимая, что совершенное знание возможно лишь в случае совпадения наличного определения изучаемого предмета («что есть», quid est, to bioti esti), исходящего из эмпирической фиксации факта, с его существенно-причинностным определением («почему есть», propter quid est, bioti esti), как о том говорил Аристотель («Вторая Аналитика», I, 27, 87а), Роберт Гроссетест ищет возможность согласования перипатетической квалитативной физики, призванной объяснять причины наблюдаемых явлений, с восходящим к Платону («Тимей») формальноматематическим описанием реальности, ранее использовавшимся исключительно по отношению к астрономическим объектам. Ведь лишь в математике, - в коей «есть наука и доказательство в самом строгом и собственном смысле (est scientia et demonstratio maxime et particulariter dicta)», имеется та абсолютная достоверность, обусловленная тождеством чувственно воспринимаемого (argumentatio ex res) и умопостигаемого (argumentatio ex verba), которая, по мнению Роберта, присуща актуально постигающему все существующее божественному Разуму.
Со ссылкой на Аристотеля («Физика», II, 2, 194а 8—13 и «Вторая Аналитика», I, 13, 79а 2—3) указанное согласование производится Робертом Гроссетестом при посредстве света, обладающего — в силу того, что его телесные свойства совпадают со свойствами геометрическими, — пограничным бытием, схватывающим природу как физического, так и математического миров, как чувственной, так и умопостигаемой областей бытия. Следуя арабо-еврейским метафизическим спекуляциям, в частности, «Источнику жизни» («Fons vitae», пер. до 1181) Авицеброна (Ибн Гебироля): «materia spiritualis quae sustinet formam corporalem», и псевдоаристотелевской «Книге о причинах» («Liber de causis», пер. до 1187): «natura vero universalis est forma corporeitatis, causans per has primarias et per se ipsam», - Роберт определяет свет (lux) как «первую телесную форму» (forma prima corporalis), или «форму телесности» (forma corporeitatis), которая, являясь общей формой всех тел, делает их протяженными: «Formam primam corporalem, quam quidam corporeitatem vocant, lucem esse arbitror... Corporeitas vero est, quam de necessitate consequitur extension materiae secundum tres dimensiones...» («De luce...») — «ведь пространство это ничего из себя не представляет, кроме как протяжения тела по трем измерениям (spatium enim hoc nihil est nisi trina corporis dimension)» («Com. in octo lib. Phys.», IV, 78). Однако называя телесный свет самою телесностью, или единым видом: «speciem unam, id est corporeitatem, vel lucem corporalem» («Com. in octo lib. Phys.», I, 15), и считая его совершенством всех тел, Роберт специально указывает при этом, что свет у высших тел - более духовный и простой, у низших же — более телесный и преумноженный: «Et species et perfectio corporum omnium est lux: sed superiorum corporum magis spiritualis et simplex, inferiorum vero corporum magis corporalis et multiplicata» («De luce...»).
Таким образом, причастие свету всего сущего обусловливает придание геометрическим законам его умножения и распространения, действующим в рамках оптической науки (считавшейся в то время — по причине возможности математического описания ее явлений — частью астрономии), статуса всеобщих, т.е. применимых по отношению ко всей реальности (как к надлунной-астрономической, так и к подлунной-физической): «В чувственно воспринимаемом, - указывает Роберт Гроссетест, - существует активная способность формы к развертыванию в бесконечность, так же как и со стороны материи есть пассивная способность к развертыванию. Форма же, как свет, развертывает себя и бесконечно умножает так, что распростирает себя по измерениям и одновременно увлекает с собой материю (In sensibilibus etiam est replicabilitas activa forme in infinitum sicud ex Parte materie est replicabilitas passiva. Forma enim, ut lux, replicat Se et multiplicat infinicies ut se extendat in dimensiones et simul secum raPiat materiam)» («Com. in octo lib. Phys.», Ill, 55). В формулируемой Робертом системе подчинения (subalternatio) наук математика, с одной стороны, занимает срединное положение между физикой и метафизикой, являясь одновременно и наукой подчиненной (scientia subalternata), и наукой подчиняющей (scientia subalternans), но, с другой стороны, именно она соединяет все части онтологической структуры в единое целое, одновременно делая ее доступной рациональному познанию: «Однако количественные законы входят в основание всех математических наук, ибо всякая математическая наука связана с количественными величинами; но количественные законы входят в основание также и естественной науки, предметом которой является естественное тело, поскольку ему присуще движение. И они же входят в основание первой философии, ибо первая философия утверждает количественную величину и законы в качестве своих первых общих положений и начал... (Dispositiones autem quantitatis sunt communes omnibus scientiis mathematicis, quia omnis scientia mathematica circa quantitates est; et etiam dispositiones autem quantitatis sunt communes scientiae naturali, eo quod naturalis subicit corpus quantum mobile. Et iste sunt etiam communes philisophie prime, quia philosophia prima stabilit quantitatem et dispositiones ejus primas communes et principia...» («Com. in lib. Anal. Poster.», I, 10).
