При этом весьма характерно, что в морфологической системе спекулятивной грамматики изменяемые части речи, способные обладать большим количеством акцидентальных модусов обозначения, занимают более высокое положение по отношению к неизменяемым, которые, подобно живым организмам с ограниченной возможностью адаптации, располагаются на нижней ступени ценностной иерархии и подчиняются категорематам, как животные в целом подчиняются человеку. Наиболее же важной частью речи является, с точки зрения модистов, не имя существительное, а глагол, так как он «управляет всеми другими частями [речи], но [сам] не управляется никакой другой» (Сигер из Куртре), и потому в высказывании не может быть заменен ни на одну из них. Однако при соотнесении элементов грамматической структуры с элементами структуры онтологической глагол в инфинитиве (так же как и местоимение) выступает аналогом первоматерии (неактуализированной возможности), существительное же — аналогом субстанции; мужской род соответствует действующему началу (agens), женский - началу претерпевающему (patiens) и т.д.
III. В центре внимания учения модистов о синтаксисе находятся три формы речи (passiones sermonis), рассматриваемые как последовательные этапы построения грамматически правильного высказывания: 1) конструкция (constructio), т.е. словосочетание, обусловленное тем или иным модусом обозначения, являющимся его исходным началом (principium constructionis) и исполняющим в нем свою функцию (operatio); 2) согласованность (congruitas), т.е. грамматическое соответствие и смысловая совместимость членов в конструкциях; 3) завершение (perfection т.е. законченное, отвечающее всем грамматическим нормам предложение, которое определяется как «надлежащее единение слов, производимое соответствием модусов обозначения... полностью выражающее составное понятие ума... и производящее правильный смысл (perfectum sensum) в душе слушателя» (фома Эрфуртский). Конструкции всегда состоят из двух членов (constructibilia), находящихся в отношении управления (rectio), так что один из них является зависимым (dependens) - он «ищет или требует завершения» и потому уподобляется материальному началу, а другой - замыкающим (terminans) конструкцию членом, сопоставимым с началом формальным. Так, в конструкциях лиц (constructio personarum) в роли зависимого члена выступает имя прилагательное, а в конструкциях действий (constructio actuum) - глагол. Причем последние, в свою очередь, бывают переходными (constructio transitiva), когда действие направлено на объект и согласованность подлежащего-субъекта (suppositum) и сказуемого-предиката (appositum) устанавливается по соответствию (proportio), и непереходными (constructio intransitiva), когда действие замыкается в сфере субъекта и данная согласованность устанавливается по подобию (similitudo). Что же касается завершения, то его характеризует наличие в предложении подлежащего, сказуемого и вообще всех возможных членов при абсолютной замкнутости всех зависимостей между ними (т.е., другими словами, отсутствие каких бы то ни было открытых синтаксических вакансий), а также согласованность модусов обозначения всех компонентов.
При этом для модистов, различавших естественный порядок слов в словосочетаниях и предложениях (ordo naturalis) как соответствующий онтологической структуре реальности и искусственный их порядок (ordo artificialis) как не соответствующий таковой, было чрезвычайно важно определить правильную последовательность компонентов в грамматическом строе через обращение к аристотелевской теории движения из III кн. «Физики»: «Ибо член конструкции так относится к конструкции, как движущееся тело к движению» (Мартин Датский). Предложение, таким образом, осмыслялось как осуществляемый глаголом- сказуемым динамический переход от подлежащего как своего Источника (terminus a quo) к дополнению как своему конечному пункту (terminus ad quern). При этом активно используется и Учение Аристотеля о четырех причинах всякого движения: материальной, формальной, действующей и целевой (causa materialis, formalis, efficiens et finalis): так, по словам Фомы Эрфуртского, «конструкция есть единение ее элементов, образованное разумом на основании модусов обозначения, предназначенное в целевом смысле для выражения составного понятия ума... Через “элементы конструкции” представлена материальная причина, через “единение” - формальная, через “на основании модусов обозначения” — внутренняя действующая причина, через “образованное разумом” - внешняя действующая причина, через “для выражения составного понятия ума” — целевая причина» («Тг. de mod. sign.»).
Универсальные грамматики. Уже в период расцвета спекулятивной грамматики ее принципы стали подвергаться критике со стороны оппонентов: так, например, Иоанн Аурифабер, магистр свободных искусств в Парижском университете (с 1327), доказывал и на диспуте в Эрфурте (1332/33), и в собственном сочинении «Определение относительно способов обозначения» («Determinatio de modis significandi», ок. 1332), что так как данные модусы не являются ни субстанциями, ни акциденциями, то их в действительности вообще не существует; что роль языка служебна и потому вторична по отношению к отображающему действительность сознанию; и что вообще исследование того общего, что есть у всех языков (communis omni linguae), всецело входит в компетенцию логики, грамматикам же следует изучать лишь конкретные языки. Столь же негативным было отношение к спекулятивной грамматике и у позднесредневековых номиналистов, рассматривавших модусы в качестве фиктивных сущностей, которые в соответствии с так называемой «бритвой Оккама» (novacula de Ockham, lex parsimoniae) — «Numquam ponenda est pluralitas sine necessitate» («Quaestiones et decisiones in quattuor libros Sententiarum Petri Lombardi», I, dist. 27, qu. 2, K) - должны быть устранены из инструментария научного познания: тем более что, с точки зрения представителей философии «нового пути» (via moderna), язык как система условных знаков вообще никак не связан с реальностью, чья онтологическая структура, следовательно, не имеет своего точного отражения в грамматических формах; потому звуковая речь (oratio vocalis) не может быть объектом научного анализа, в отличие от речи мысленной (oratio mentalis), являющейся, впрочем, предметом изучения логики. Позднее атака на спекулятивную грамматику была подхвачена и гуманистами, в частности Хуаном Луисом Вивесом, высмеивавшим в своих сочинениях «Против псевдодиалектиков» («Adversus pseudodialecticos», 1520), «О науках» («De disciplinis libri XX», 1531) само стремление находить объяснения всем языковым явлениям.
Однако в эпоху рационализма второй половины XVI - XVIII в. идеи спекулятивной грамматики нашли свое новое воплощение в завоевывавшей все большую популярность концепции так называемой универсальной грамматики (grammatica universalis), основанной на убежденности в наличии абсолютного соответствия между речевыми и понятийными формами и вследствие этого стремившейся к объяснению грамматических категорий посредством фактически отождествляемых с ними категорий логических, или наоборот — к исследованию общих законов мышления через анализ языковых явлений, отвлекаясь при этом от имеющихся различий между конкретными языками, наблюдаемых исторических изменений в отдельно взятом языке, эмоционально-психологических аспектов речи и т.п. Так, например, указанное соответствие грамматических и логических (как, впрочем, и метафизических) принципов фиксировал в работе «О причинах латинского языка» («De causis linguae latinae», 1540) итало-французский филолог и литературный критик Жюль Сезар Скалигер — сын издателя манускриптов, картографа Бенедетто Бордоне («Isolario», 1528) и отец историка, основателя современной научной хронологии Жозефа Жюста Скалигера («Opus novum de emendatione temporum», 1583; «Thesaurus temporum», 1606), — известный также своим обоснованием теории трех единств (действия, места и времени), легшей в основу нормативной эстетики классицизма («Поэтика»: «Poetices libri septem», 1561). Схожие мысли относительно принципиальной возможности создания универсальной грамматики высказывал и испанец Франсиско Санчес де лас Бросас в труде с почти аналогичным названием — «Минерва, или О причинах латинского языка» («Minerva sive De causis linguae latinae libri tres», или «Institutiones linguae latinae», 1587).
