— Но постойте, при чем тут Зевс? У Альбрехта Роха о нем ни слова.

— Это как сказать, — невозмутимо продолжал Керн. — Латинское слово «деус» («бог») в рукописи Альбрехта Роха (как и греческое «теос», от которого, кстати, ведет начало русское слово «отец») происходит от общего древнеарийского корня «дэв». Дэвы, или дивы, — это знает любой ребенок — излюбленные образы восточных сказок, легенд и мифов, где они предстают кровожадными чудищами, кошмарными чертями-оборотнями. Такими же они выступают и в древнеиранской мифологии.

Но что поразительно и на первый взгляд парадоксально: в соседней с Ираном Индии кровожадные дивы почитались в древности как добрые духи добра и света — дэвы. Кстати и о Зевсе. Вам не известно, сколько имен насчитывалось в древности у Зевса? Три — пять — даже восемь. Вот сколько! И Зевс, и Дзевс, и Дзас, и Дзен, и Дей, и Ден, и Дин, и Див. Обратите внимание на это последнее, очень прелюбопытное, но далеко не случайное имя — Див.

В древней Персии дивы поначалу тоже почитались как добрые боги, заступники и покровители людей. (Между прочим в русском языке словосочетание «диво-дивное» также обозначает нечто прекрасное и необыкновенное). Но вот явился великий пророк Зороастр и проклял прежних богов — дэвов, обвинив их в ужасной лжи и обмане человеческого рода. Первой заповедью нового учения стало отречение от дэвов. «Проклинаю дэвов, — вот кредо последователей Зороастра. — Исповедую себя зороастрийцем, врагом дэвов. Отрекаюсь от сообщества с мерзкими, вредоносными, злокозненными дэвами, самыми лживыми, самыми вредными из всех существ. Отрекаюсь в мыслях, словах и знамениях».

Почему же люди возвеличивали одних богов и проклинали других? Потому что сами боги не стоили почитания и поклонения. Ибо бессмертие увековечивало в людях ложь и порок, коварство и жестокость.

— Но позвольте, — вмешался я, — почему обязательно должно увековечиваться дурное и низменное?

— А что хорошего может обнаружиться у тех, кто возвысился над остальным миром? — ответил Керн вопросом на вопрос. — Вы полагаете, существовали когда-нибудь добрые цари? А что хорошего может статься с теми, кто растрачивает жизнь на разгул, интриги, мелкие и крупные козни? К чему должно привести неограниченное продление такого бессмысленного существования, когда непрерывное долголетие направлено не на развитие интеллектуальных потенций, не на постоянное обогащение знаний, а исключительно на продление чувственных удовольствий и накопление предметов роскоши — как это было у всех древних богов и легендарных царей?

Ничего это не даст, кроме опустошения души и оскудения разума, умственного застоя и неизбежного старческого слабоумия. Представьте, вечно молодое тело и незнающее морщин лицо в сочетании со старческим маразмом — возможно ли более отвратительное явление?

Вот вам и бессмертие. Вместо вечной блаженной жизни — несколько веков относительного покоя, а затем — психическая депрессия и умственная деградация, постепенная утрата человеческих качеств, безумие и возврат к животным инстинктам. В тех, в ком древние люди знали могучих самоуверенных богов, последующие поколения видели только диких оборотней-дэвов, от которых было единственное спасение — борьба.

И находились бесстрашные смельчаки, которые смело вступали в единоборство и одерживали победу в жестоких битвах с кровожадными чудищами. Возьмите «Шахнаме» — старик Фирдоуси сохранил для нас имена многих древних воителей.

Но вот герой, победивший дэва, проникал в логово чудовища и обнаруживал там напиток, дарующий силу и бессмертие. Мог ли кто равнодушно пройти мимо такого трофея? Мог ли кто устоять перед искушением отведать эликсира бессмертия? И герой осушал чашу с коварным зельем, обретая бессмертие и становился царем или богом. Но проходило несколько столетий, и все повторялось сначала: разум постепенно угасал, мудрец превращался в безумца, пророк — в людоеда, бог — в демона.

Тысячелетие пролетало за тысячелетием. Незаметно, как день и ночь, сменялись на земле поколения людей. Лишь бессмертные не ведали течения времени. Между ними разгорелась ужасная борьба за власть, за монопольное обладание тайной чудодейственного эликсира. Великая битва олимпийцев и титанов в «Теогонии», орлинооких Асов и великанов Гримтурсенов в «Эдде», старших и младших богов у шумерийцев и вавилонян, асуров и дэвов в индоиранской мифологии — все это лишь слабый отголосок далекого прошлого, запечатлевшегося в памяти людей.

То были времена, подобные хаосу, и никто не хотел понять, что корень зла кроется в бессмертии…

— Но почему, почему же так происходило? Отчего такой страшный конец? Откуда такая безысходность?

И на этот вопрос у Керна был готовый ответ:

— Бессмертие — аномалия, нарушение законов природы, законов жизни и законов эволюции. В природе все смертно. Все — кроме самой природы. Суть развития — в постоянном и непрерывном обновлении: старое умирает, новое нарождается. Жизнь невозможна без развития, а бессмертие ставит точку на эволюции.

В основу биологического развития природой положено размножение и генетический отбор новых, лучших и более совершенных форм. Бессмертие покупается дорогой ценой: существо, ставшее бессмертным, теряет способность к размножению и продолжению рода. Развитие вида прекращается, и никакие достижения науки не в силах спасти то, что с таким трудом добыто в бессознательных муках эволюции. Коль скоро развитие оказывается законсервированным, бессмертные теряют способность к генетическому отбору, а, значит, перед лицом новых непредвиденных факторов может не устоять вид в целом.

Вот почему бессмертие — это худший вид смерти. Если долголетие индивидуума продлевать без конца, неизбежно наступит такой момент, когда весь род, замороженный в бессмертии, исчерпав все биологические возможности, окажется за бортом эволюции. Тут альтернатива: либо призрачное бессмертие, ведущее к неизбежной деградации и индивидуума и вида; либо индивидуальная смерть, но эволюционное бессмертие рода — преемственность в поколениях, наследование едва заметных генетических изменений или, напротив, резких мутаций, естественный отбор, отмирание старого, ненужного и возрождение нового, долгое и трудное накопление результатов биологической и социальной эволюций.

В этом и состоит действительная тайна бессмертия — не в знании рецепта изготовления чудодейственного эликсира, а в понимании последствий непрерывного искусственного продления жизни. «Кто отведает священный напиток хому — уподобится дэву» — вот истинный смысл слов манихейского предания об уподоблении богу. Бессмертие — зло. Вот почему последние огнепоклонники так ревностно оберегали под ледниковым панцирем Памира тайну эликсира бессмертия, как горькую память о прошлом и как предостережение настоящему и будущему.

Стражи памирской пещеры сумели хранить страшную тайну, защитив людей от заразы бессмертия, о котором вновь народившиеся поколения грезили, как о самом великом счастье, не понимая и не ведая, что бессмертие не может уберечь от смерти. Разве кто устоит перед искушением отведать напитка богов, даже если каждый будет наперед знать, к каким последствиям это приводит. Человек уже не однажды держал в руках ключи от бессмертия, но ни разу не смог преодолеть границу, отделяющую его от сверхчеловеческого.

— Ну, а если допустим, — пытался рассуждать я, — что бессмертия достигли бы лучшие представители человеческого рода, разве не сказались бы преимущества, полученные в результате непрерывного прогресса их интеллекта и нескольких веков плодотворного творческого труда на благо всей цивилизации?

— А если в скором времени, — в тон мне подхватывал Керн, — общество расколется на две части: высокоразвитую элиту бессмертных интеллектуалов и остальную массу обыкновенных смертных, далеко и безнадежно отставших по умственным и иным способностям, от своих сверхгениальных собратьев, которые по мере их неминуемой деградации могут натворить невесть что?

— Однако общество, — продолжал настаивать я, — сознательно пошло бы на такой шаг и выделило бы из своей среды не только самых лучших, но и самых сознательных представителей цивилизации для участия в эксперименте.