Точка зрения второй группы представляется более аргументированной, однако не такой однозначной. Дело в том, что представление о деятельности антиосманского союза во многом исходит из понимания системы международных отношений более поздней эпохи. Обязательность выполнения условий договоров, надежность союзнических обязательств, их содержание, гарантии участникам переговоров — все это в XVII в. находилось еще в процессе становления. Представляется, что для московского правительства смысловые различия «вступления» в Лигу или «присоединения» к ней не несли особой содержательной нагрузки в рамках борьбы с «бусурманами». Все участники боевых действий против османов и турок — и в 1687, и в 1689, и в 1695, и в 1696 гг. — полагались соратниками по борьбе. Поэтому российские дипломаты вполне осознанно заявляли в 1690 г.: «ваше Цесарское Величество общей наш союзник»[59]. Таким образом, по нашему мнению, стремление исследователей однозначно определить точную дату вступления России в антитурецкую коалицию не может быть реализовано.
Остаются дискуссионными или малоисследованными и многие другие вопросы. Например, миссия К. Н. Нефимонова, результатом которой стало заключение первого в истории страны многостороннего соглашения, до сих пор не являлась объектом специального исследования. Единственным исключением стал анализ действий российского посланника, носивший, впрочем, вспомогательный характер, в работе Д. и И. Гузевичей, посвященной истории Великого посольства[60].
В заключение остановимся на вопросе источников по истории Русско-турецкой войны 1686–1700 гг. Попытка осуществить общую характеристику использованных источников показала, что они гораздо более многочисленны и разнообразны, чем предполагалось перед началом работы над книгой. Нам пришлось отказаться от намерения полностью охватить даже выявленный источниковый материал и сосредоточиться на документах, которые позволяют систематически изложить основные события.
Совокупность источников, использованных в работе, включает походные журналы, мемуаристику, но в первую очередь — актовый материал военного и дипломатического характера[61]. Публикация походных журналов была начата еще в XVIII столетии. Журналы 1695 и 1696 гг., составлявшиеся в походной канцелярии Петра I[62], изучены с источниковедческой точки зрения Т. С. Майковой[63]. В числе их недостатков — крайняя лапидарность. Кроме того, журналы велись лишь во время крупнейших походов. К источникам данного типа примыкают Дворцовые разряды, которые также ограничены сведениями лишь о важнейших событиях и назначениях[64].
Из мемуарной литературы наиболее ценны дневники П. Гордона. Благодаря личности составителя они во многом остаются непревзойденным источником информации по важнейшим военным предприятиям исследуемого периода. Тем более что в настоящее время все тексты Гордона стали доступны широкому кругу исследователей благодаря блестящей публикации Д. Г. Федосова[65]. Следует, однако, помнить, что и у этого источника есть свои недостатки. Во-первых, в ряде случаев Гордон тенденциозен, что для источников личного происхождения естественно. Во-вторых, далеко не все данные сам генерал получал из первых рук. Иногда доходившая до него информация оказывалась сильно упрощенной, а то и искаженной. Это следует учитывать, когда речь идет о тех событиях, очевидцем которых Гордон не являлся. В целом же дневниковые материалы и другие нарративные источники оказались для нашей темы существенно менее ценными, чем делопроизводственные документы, поскольку последние содержат более полную и точную информацию. К примеру, изначально мы широко привлекали такие источники, как «Дневные записки» И. А. Желябужского[66], «Сказание о взятии города Азова»[67] и др., однако постепенно, по мере расширения знакомства с документами РГАДА, отказались от них в пользу документов Разрядного приказа. Из опубликованных эпистолярных материалов широко использовались письма Петра I, Лефорта и Мазепы[68].
Основой работы стал актовый и делопроизводственный материал, хранящийся в Российском государственном архиве древних актов (РГАДА). Базовым следует считать фонд № 210 «Разрядный приказ». Именно в нем аккумулировались документы, связанные с самыми разными аспектами боевых действий — от шпионских донесений и расспросов пленных до ведомостей о выдаче жалованья и росписей полков. Поскольку важнейшую роль в войне играло украинское казачество, то еще двумя опорными собраниями стали фонд № 124 «Малороссийские дела» и фонд № 229 «Малороссийский приказ». Важным участником конфликта являлось донское казачество, что потребовало глубокой проработки фонда № 111 «Донские дела».
Второй по значимости блок — коллекции дипломатических материалов, из которых систематически опубликованы лишь документы по связям с Австрией[69]. В исследовании активно использовались архивные материалы фондов «Сношения России с Турцией» (№ 89) и «Сношения России с Крымом» (№ 123)[70]. Особое внимание к ним связано с тем, что именно Османская империя и Крымское ханство выступали основными противниками России. Из других собраний нами привлекались дела из фонда № 79 «Сношения России с Польшей».
Были использованы также отдельные документы из фондов № 115 «Кабардинские, черкесские и другие дела», № 119 «Калмыцкие дела», № 155 «Иностранные ведомости (куранты) и газеты», № 138 «Дела о Посольском приказе и служивших в нем» и № 248 «Сенат и его учреждения».
Специфической источниковедческой проблемой стал поиск документов, освещающих события войны на Северном Кавказе. Данный регион ведался в приказе Казанского дворца, документы которого не сохранились. В какой-то мере их удалось заменить материалами Терской и Астраханской приказных изб, дела которых отложились в Научном архиве СПбИИ РАН в фонде № 178 и частично опубликованы Е. Н. Кушевой[71].
Привлеченные источники, в том числе и впервые вводимые в научный оборот, позволили создать целостную картину Русско-турецкой войны 1686–1700 гг., выявить ее основные этапы и обосновать предлагаемую нами периодизацию. В работе показано, что выступление России на стороне антитурецкой коалиции обусловлено совокупностью политических, экономических, военных и иных факторов. Рассмотрен вопрос о вовлечении в события различных социальных, религиозных и национальных групп населения — казаков, старообрядцев, калмыков, татар, башкир, горских народов Кавказа и др. Проанализированы связанные с войной политические, дипломатические и идеологические, военно-организационные и другие вопросы.
Исследование дополняют карты и иллюстрации. Карты Крымских и Азовских походов неоднократно публиковались как в учебной, так и в научной литературе. Есть такие карты и в данной монографии. Их принципиальная новизна состоит в том, что мы поставили перед собой задачу представить походы в комплексе с другими боевыми действиями, отразив не отдельные походы, а кампании соответствующего периода в целом. К примеру, походы В. В. Голицына дополнены рейдом Г. И. Косагова по Арабатской Стрелке, походы Петра к Азову — действиями армий И. С. Мазепы и Б. П. Шереметева и турецко-татарских войск и т. д. (рис. 2–5). Впервые в историографии подготовлена карта, дающая общее представление о театрах боевых действий, на которых разворачивались события Русско-турецкой войны 1686–1700 гг. Поскольку поместить на одну карту все походы и сражения технически невозможно, мы отметили населенные пункты, которые непосредственно подвергались нападению противника, а также те, в чьих окрестностях появлялись отряды врага. Карта не является полной, особенно в части городков донских казаков, а также поселений Османской империи и Крымского ханства. Добиться желаемой полноты не позволяет характер источников. Тем не менее карта позволяет в полной мере оценить масштабы исследуемых событий. Здесь же отражены территориальные изменения, произошедшие по итогам войны (рис. 8). Проведенные границы основаны на статьях заключенного в 1700 г. Константинопольского перемирия и материалах размежеваний, осуществленных пограничными комиссиями в 1704–1705 гг. Из-за отсутствия точной привязки объектов граница показана с большой степенью допущения (например, относительно ее западной части указывалось, что линия разграничения давалась «на письме» без установки межевых знаков и шла «через степь», пересекая несколько рек без каких-либо ориентиров места их пересечения). Найти документальные свидетельства того времени по размежеванию территории в центральной части (от р. Днепр до устья р. Миус), к сожалению, не удалось. Поэтому картографирование данного отрезка проводилось по информации, приведенной А. И. Ригельманом[72].
