Согласно А. И. Ригельману, одновременно было зафиксировано размежевание территорий и к западу (иногда указывается, что «к северу») от Азова. Здесь граница начиналась от устья р. Миус и прямо через степь шла до «развилины» р. Берда, затем — по ней же до ее «вершины» (истока), переходила к истоку р. Конка (Конские Воды») и, следуя вдоль всего течения данной реки, завершалась в ее устье, то есть на месте впадения в Днепр. Часть территории между реками Миусом и Берда, к югу от проведенной границы, считалась нейтральной: «…состоят из барьера, то есть ни в которой стороне не подлежащей»[2461]. К сожалению в архивных документах обнаружить данную информацию пока не удалось.
В то же время Хасан-паша отказался на месте обмениваться письменными подтверждениями разграничения, которые требовалось закрепить «своими руками и печатми». Из отписки И. А. Толстого к руководителю Посольского приказа Ф. А. Головину от 2 ноября 1704 г. видно, что ачуевский глава опасался брать на себя ответственность за передачу России долины р. Ея. Он обещал написать в Константинополь и только по получении указа «салтанова величества» выслать в Азов требуемое «на ту границу утверждающее письмо»[2462]. В итоге необходимый документ так и не был получен. По прошествии нескольких лет, в 1709 г., азовский губернатор писал: «…но аще оная граница от Хосяна-паши, ради его лукавства, писмом и не утверждена»[2463].
В Нижнем Поднепровье же возникли ожесточенные споры, которые растянулись на два года. Здесь разграничение также должно было проводиться силами местных приграничных правителей — украинским гетманом и силистрийским пашой. Еще весной 1704 г. от И. С. Мазепы выехали «знатные особы», у которых с турками «учинились некоторые споры… о безделице, чтобы ставить признаки и высыпать каменьем»[2464]. Разрешать возникшие разногласия, которые, по мнению Петра I и Ф. А. Головина, не имели принципиального значения, отправили российского соавтора Константинопольского трактата — Е. И. Украинцева. Однако застать осенью 1704 г. турецких переговорщиков на месте съезда он не успел[2465]. Руководство российской дипломатической службы, обеспокоенное задержкой разграничения и перспективой обострения русско-османских отношений, заранее запланировало новый раунд переговоров на следующий год. Ф. А. Головин в депеше к послу в Константинополе П. А. Толстому предписывает назначить новую встречу с переговорщиками в начале мая 1705 г., обещая прислать к тому времени и думного дьяка[2466].
В обозначенное время Е. И. Украинцев прибыл на Южный Буг, однако вновь не нашел там посланца силистрийского Юсуфа-паши. По требованию Петра I думный дьяк должен был дожидаться оппонентов в любом случае, а затем проводить переговоры, невзирая на какие-либо препятствия, «даже до крайней осени»[2467]. Ситуация осложнялась недовольством запорожских казаков, кошевой атаман которых Константин Гордиенко вступил в активную переписку с российским межевым комиссаром. По мнению атамана, установление любой границы приводило к «утеснению» казаков, терявших «исконные» промыслы в низовьях Южного Буга и Днепра. Выражалось недовольство и форматом контактов с запорожцами, которые не получили от царя персональной грамоты, гарантировавшей бы соблюдение их прав на переговорах. В какой-то момент со стороны казаков в адрес царского дипломата прозвучали даже угрозы как для его жизни, так и для дела («хотят… в деле комисияльном чинить препятствие и остановку»). После получения особой монаршей грамоты и подарков накал недовольства сечевиков значительно уменьшился[2468].
В июле 1705 г. обе стороны наконец съехались на реке Южный Буг в урочище Мигийская скала. Прошлогодние споры вновь дали о себе знать, вылившись в многочисленные съезды делегаций, окончание которых сложно было предугадать. Требования турок о межевых знаках встретили отпор Украинцева, который, ссылаясь на 5-ю и 6-ю статьи Константинопольского мира, утверждал: «Однако же в договоре постановлено, что быть тем местом и от Сечи Запорожской до Ачакова пустым, а границы междо ими не имяновано»[2469]. Проведение фиксированного рубежа, по его мнению, «принесет людям обоего народа великое смятение, и повседневную трудность, и хлопоты», так как отнимает у казаков различные промыслы[2470]. Турецкий комиссар Ибрагим Эфенди-ага (Магмет-паша) ссылался на конкретность указаний дивана (кабинета министров) в отношении размежевания, на что думный дьяк предъявлял текст договора, который подписал сам султан. Новый правитель Порты Ахмед III подтвердил все прежние трактаты. «…И он их держит, и держать хощет без нарушения», — добавлял российский делегат[2471].
Отсутствие результата вызвало недовольство руководства страны. В условиях продолжающейся Северной войны возобновление старого противостояния было неприемлемо. Ф. А. Головин направил Украинцеву требование согласиться с османскими условиями, подтвержденное в сентябре монархом: «Естли весьма ни на что турки уступки не учинят, делать по их предложению»[2472]. Однако думный дьяк вновь нашел способ отстоять интересы дела. Ссылаясь на позднее получение послания, он решает отсрочить передачу сообщения турецкому комиссару — с согласием на установку «признаков» — до прихода письма из Стамбула с ответом на прежние условия: «И ныне мне… то дело, как великого государя указ повелевает, начать невозможно, чтоб они там паки не взгордились и болши непристойного своего запроса не всчали»[2473]. Настойчивость русского дипломата принесла свои плоды. Межевая запись, которую обе стороны подписали 22 октября 1705 г., фиксировала границу исключительно «записми» «на сих писмах», без установки «копцов» или иных пограничных знаков. Сам Е. И. Украинцев в письме к Ф. А. Головину так подводил итоги дебатов: «…по многим и зело трудным с турской стороны предложениям и запросам и по многим разговорам и спорам… договор границе на писме, а не концами и не иными какими признаками учинился, и писмами договорными розменились»[2474]. Начиналась линия разграничения от «полских копцов» (межевых знаков), находившихся у впадения р. Синюха в Южный Буг. Далее она шла до лагеря комиссаров у мигийских порогов («Мигийской скалы») по Бугу («Бог-реке») и затем еще «два часа вниз» по нему же до места впадения (устья) р. Ташлык («Камера», «Большая Канара», «Великий Канар»). Здесь, повернув почти точно на восток, «через степь» (или «полем») граница пересекала реки — Мертвую (Мертвовод), Гнилой/ Сухой Еланец («Баланча», «Эланец», «Янкуля», «Енкуль»)[2475], Ингул («Большая Энкуль», «Великий Ингул»), Висунь («Улсун», «Исунь»), Ингулец («Малой Ингулец/ Ингуль», «Малый Регул») — и через «брод Бекенский» («Бегеневской перевоз»), находившийся в 10 часах езды от разрушенного Казы-Кермена, заканчивалась в устье реки Каменка («Оща») у ее впадения в Днепр («от Казыкерменских пустых мест до того места четыре мили»). Земли к югу от линии («по правой стороне») считались владением османского правителя, а к северу («на левой стороне») — московского царя[2476].
В целом система проведенного разграничения позволила как сохранить зоны совместного использования территорий, так и провести, где это было необходимо, четкое межевание земель с установкой пограничных знаков.
