Приехали в Новодевиченское царство к Царю-Девице. «Ты, брат Иван-царевич, близко не ходи, а по комнатам ходи, деушек руби, да кузнецов-то губи и близко ко мне не подходи!» Вот да они и поехали, а вот скоро и приехали. Начали силушку рубить, красных деушек душить и Царь-Девицу в плен брать. Не пиво нам было варить, не вина нам тут было курить, а дорого Царицу-Девку взять. Кузнецов-то погубили, красных деушек порубили, Царь-то Девицу в плен взяли.
Ка́рка-богатырь ее взял и туго к сердцу прижал и отправились они с ней домой. Хватился Ка́рка-богатырь, что с ним Ивана-царевича нет. «Ох», говорит, «мамынька, я его знать убил!» А Иван-царевич и говорит: «О да, брат, я здеся!» Они тут пили, гуляли, веселились. «Ну-ка, Иван царевич, дава̀-ка выпьем по третьей. Я пью, гуляю, веселюсь и тятьки с мамкой не боюсь!» — «Ох да, Ка́рка-богатырь, головушка болит, больно мочи нет». И чаю не воскуша̀т и водки не принима́т. «Положи ты меня на воздух, на самый легкий!» Думает себе Иван-царевич: «Что мне Ка́рка-богатырь рад или не рад? Дай я себе нарочно захвораю». И сделался болен, не может ног таскать. Ка́рка-богатырь ходит за ним, как за малым детищем; вынес его во зеленый сад, положил на тесовую кровать, где бы можно его было ветром обдувать.
Лежит Иван-царевич в саду на кровати; прилетает к нему его большого брата первая жена, сидит в саду, подняла ногу: «Ох да, не попробавши товар да бросил меня!»
Иван-царевич прицелился из ружья, хлоп раз и попал ей в правый глаз. Она и улетела. «Ну, Ка́рка-богагырь», говорит Иван-царевич, «благодарю тебя: приспокоил ты меня хворого».
Немножечко время продолжало, Иван-царевич и говорит: «Ох брат, давай-ка, выпьем зелена вина̀!» Ка́рка-богатырь больно обрадова̀лся, сам за вином сбегал, водкой, чаем угощает и словами улещает. «Ох, ты брат ты мой любезный, как с устатку чуешь в себе здоровье?» — «А вот же, слава богу, старого по старому, а вновь ничего. Долго я здесь с тобой, Ка́рка-богатырь, прогулял, путь свою дороженьку потерял. Что я задумал нужно делать и куды нужно надо ехать». Ка́рка-богатырь и говорит: «Куды знаешь, туда и едешь». — «А куды, брат, я вздумал, туды и поеду!» — «Если я тебя, брат Иван-царевич, не научу как ее взять, как держать — жив не будешь».
Вот Иван-царевич слезами заливался, полотенцем утирался и говорит: «А да и будет и прошай!» Сел на добра́ коня и поехал. Ударил своего доброго коня, бил его по крутым бедрам, пробивал его кожу до̀ мяса, бил мясо до̀ кости, кости проломал до̀ мозгу — его добрый конь горы долы перепрыгивал, темные леса между ног пускал. Ехать ему было три года, он доехал в три часа.
Приезжает в то место, где ему нужно, идет по широкой улице и спрашивает православных людей: «А где живет Марья-Краса, Черная Коса?» Попадается ему навстречь баушка просвирня, которая имеет проживанье с Марьей-Красой, Черной Косой, и готовит для нее кушанья. «Ох, баушка просвирня, а будь-ка ты сми́рна! Где бы мне повидать Марью-Красу, Черную Косу?» — «А на что тебе, Ванюшка, ее?» — «А хочетси мне ее увидать, в сахарные уста поцеловать, и за себя замуж взять». — Поди-ка, Ванюшка, да купи разных цветов, разныих духов, а я пойду да ее в гости позову. А ты, добрый молодец, ляг на диван, спать-то не спи, а послушай что будет».
Вот Иван-царевич лег; баушка просвирня пошла к Марье-Красе, к Черной Косе, и говорит: «О, да здравствуй же Марьица-Краса, Черная твоя Коса! А пожалуй-ка ко мне в гости!» Марья-Краса обрадова̀лась и в гости к ней собира̀лась. Восходит к ней в комнату: воскрашена ее комната заграничными цветами и разными духами. Говорит Марья-Краса: «Где ты, баушка, взяла заграничные цветы и разные духи?» — «Что по морю-то плывет все-то не поймаешь, а что̀ люди-то говорят, все не переслушаешь. Дава̀ ка, Марьица, мы с тобой сядем, да чего-нибудь придумам». — «А что у тебя в чулане? Кто у тебя, бабушка, лежит на диване? — «А вот погляди!» Марья-Краса подошла к дивану и спрашивает: «А это что за мужик? А как бы я его поцеловала!»
Баушка не унимала и поцеловать заставляла. Ну же Иван-то царевич был не глуп, он пымал ее вдруг. Он ее пымал, во саха́рные уста целовал, туго к сердцу прижимал. Они тут полежали, ну и немножко из прочего чего-нибудь сделали. Взял да будет, не скажу. Иван-царевич и говорит: «Благодарю, баушка, что ты меня свела и Марьюшку ко мне привела». А Марья-Краса, Черная Коса, и говорит: «Я буду вовек твоя, мужняя жена и неразлушная. Садись-ка, Ванюшка, на доброго коня и бери меня с собой. Я, Ванюшка, не расстануся с тобой!» Сели да и поехали на Ванюшкином на доброем коне.
Как у Марьюшки-Красы было двенадцать братов; приезжали к ней в гости, дома Марьюшки-Красы нету. Спросили у баушки: «А де же наша родная сестра, Марья-Краса?» Баушка и говорит: «Был злодей Иван-царевич, он и квас-от пил, а у Марьюшки квасницу не покрыл, и уехали они в путь дорогу». Вот же родные братья привели пегоньку кобыленку о двенадцати пежинах, сели каждый брат на пежину, сели да и поехали. «Догоним его, злодея, растерзаем, а ее отнимем!» Сколько мало ли время продолжалось, они его догнали и сестру отняли; его изрубили на мелки части, раскидали по дикой степе́. Кровь во сыру́ землю, мясо воронья́ клюют.
У любимого его брата, Василья-царевича, у его молодой жены выкатался из очей вольный свет: увидала в крове вострый нож и сказала мужу: «Посмотри-ка на вострый нож: твово родного братца в живе нет». Василий-царевич и говорит жене: «Ох да я ведь ничего не знаю! Ох да знать погиб!»
Во дворе же был царскием превеличающий великий караку́льский дуб; в этом дубу сохранялася живая вода и мертвая вода. Она сохранялася, никому не открывалася. Вот же Василья-царевича законная жена подходит к караку́льскому дубу, слезно плачет и просит: «О батюшка, старый караку́льский дуб, отпусти мне, ради бога, мертвой и живой воды!» Дуб не открывается, и из дуба воды не отпущается. Она ходила, ходила и сама себя крепко истомила: не может ног таскать и на плечах буйну голову держать.
У ней были две сестры родныих, благочестливые девушки, и спрашивают ее: «Что ты, сестрица, худа? Что ты, сестрица, тужишь, что ты, сестрица, плачешь?» Отвечает она им: «Как мне не плакать? Пищи я не принимаю, темные ночи не сыпа̀ю, хожу я на тятенькино широко подворье, к караку́льскому дубу; все ночи простаивала, у каракульского дуба упрашивала: «Ох ты, батюшка, каракульский дуб, отпусти ради бога мне мертвой и живой воды!» — «А на что тебе, сестрица, живой и мертвой воды?» — Ох, сестрицы, не знаете вы мово горя, что помер мой братец родимый, Василью-царевичу брат и мне такой же!» — «Пойдем-ка, сестрица, и мы с тобой, да помолимся богу, да попросим каракульского дуба, не отпустит ли он нам».
Собрались все три сестрицы родныих, полуночные поклоны дубу клали, из глаз своих слезы роняли и дубу говорили: «Ох ты, батюшка, каракульский старый дуб, отпусти ты ради бога живой и мертвой воды!» Вдруг каракульский дуб открывается, и вода из него выпускается. Налила жена Василья-царевича два пузырька и говорит: «О, ты мой милый муж да Василий-царевич! Оседлай-ка свово доброго коня, да поедем-ка куды я велю, да найдем-ка мы свово братца Ивана-царевича во дикой степе!» Сели да и поехали и на то место приехали, где Ивана-царевича мясо разбросано. Вот они мясо собирали, по суставчикам расклали, мертвой-то водицей помаза́ли, а живой-то водицей спрыска́ли. Иван-царевич встал, встряхнулся, на все четыре стороны оглянулся и говорит: «О, да как я долго спал!» Отвечает ему невестка: «Кабы не мы, так и вовеки бы ты спал!» — «Спасибо-те, сестрица, пожалела ты меня, ну прощай и напредки не оставляй!» Сел да и уехал.
Баба-Яга.
Мы это бросим и друго́ начнем. А вот он отколь приехал, туды опять и уехал. Ударил Ванюша свово доброго коня своей шелковой плетью; конь его добрый осерчал и шибко его помчал. Приезжает Иван-царевич в ту сторону, где жила Марья-Краса, Черная Коса. Нашел бабушку просвирню, она ему и говорит: «Поезжай-ка, Иван-царевич, куды я пошлю: через тридевять земель во десятое царство. Научу я тебя, как Марьюшку взять, как достать. Должен ты долго сам пострадать. Поезжай к ее баушке, а у той ли у баушки двенадцать дочерей. Они-то деушки да деушки, а будут сейчас кобылушки да кобылушки. Приедешь к баушке во двор, скажи ей: «А родима баушка! Нет ли продажной лошадушки?» Скажет тебе баушка: «Есть у меня двенадцать кобылушек, они не продажные, а заветные. А вот я тебе прикажу три дня их пасти, за работушку что ни лучшую взять лошадушку, а если не спасешь и домой не пригонишь, то мяса твово наемся и крови твоей напьюся!» Василий-царевич[44] и думает себе: «А да-ка попытаю! Две смерти мне не будет, а одной-то я не миную и знаю за кого пропадаю».
