Видит он, сидит опеть бедная девица. Он спрашиват: «А что можно заехать к вам чайку покушать?» — «Ежели не помо̀ргуете, то заезжайте». Тот заехал и за чаем опеть спрашивает: — «Сколько этой девице лет?» — «Да уж двадцать», говорят. «Дак можно и замуж отдавать», и стал опеть за себя сватать. Те говорят: «Что смеешься ты над нами, что ли?» Но все-таки сговорились, условье поставили. Он и говорит: «Теперя мы пойдем с невестой в екипаж и отдохнем». Пошли. Он к ней там и стал ластиться. А она не хочет. Он стал грозить и леворвертом, добиваться. А она говорит: «Убивай, не боюся!» Он выташшил нож и стал ножом грозить. А она не хочет. «После свадьбы», говорит: «сколько хошь, а сейчас не желаю Хошь убивай!» Он и думает: «Вот это будет жена!..»
Втапоры, как сделали условие, отец и говорит: «Как же ты ко мне заедешь? Дом у меня плохой!» Тот спрашивает: «Не продает ли кто здесь дома?» — «Да вот продает одна вдова». Поехали они к ней. А у вдовы дом каменной, трехетажной, в нижнем етаже мангазины с подвалами. Спросили: «Продаешь?» — «Да, продаю!» Ну он заплатил ей сколько-то там тысяч; пошли в присутственно место, написали ку́пчу. Заплатил он все. Приехали, он и говорит: «Вот, названной ты мой тесть, переезжай в етот дом, живи!» — Дал денег на закуски, на свадьбу. Потом приехал, женился на его дочери, привез ему несколько возов добра: «Торгуй!» Завалил все его подвалы. Тот стал торговать.
Раз поехал он в чужу сторону торговать. Вот пришлося ему в одном присутственном месте, в беседе али в какой гостиннице. Все хвалятся, а он сидит и не хвалится. Его спрашивают: «Ты что жо сидишь?» — «Да так», говорит: «Што есть, то есть, а чего нет, то куплю». Один и говорит: «Хошь бы бабой похвалился!» Он отвечат: «Это да!... Уж никто не сомутит!» Этот фискал вызвался сомутить. Составили условие. Купеческай сын говорит: «Принеси бруслет, часы и перстень!»
Вот тот пошел, а был грамотной. Приехал, написал, что он товарищ ее хозяина. Она его приняла, угостила, спрашиват: «Так ты видел моёго мужа?» — «Да видал», говорит. Вот пришла ночь. Она повела его в отдельну комнату. А он написал туда и подает ей, што муж ей велел ночевать с ним. Она закричала, затопала, позвала работников. Те его избили и выбросили за ворота.
Лежал, лежал он, отлежался и пошел в кабак. Попалась ему дорогой старуха. Он со злости толкнул ее. Та упала и говорит: «Напрасно ты бьешь меня. Я тебе пригожусь». Тот подумал. — «Правду, што старой народ лучше, больше нас знает». — «Помоги», говорит и рассказал ей все. «Ой, говорит, тут трудно помочь. Поди ты и закажи гартироп, да так, штоб в нем был на боку сучок. Этот сучок надо выбить. Ты сядешь в этот гартироп, а я повезу тебя продавать. Она наверно купит».
Так они и сделали. Вот приехала та на базар, видит гартироп. Купила, заплатила 25 рублей, велела своим слугам ложить его на волока. Поставила она его в свою спальню. Когда она как уснула своим крепким сном, скинула перстень, часы и бруслет и положила на стол. Тогда он вышел и забират эти самы часы, и перстень, и бруслет и отправляется, куда ему нужно.
Приходит в то место, куды они завешшали, и приносит знаки. Втапоры все ахнули: принес все правильно. Тот и говорит: «Ну, забирай все мои товары. Ты будь хозяин, а я ничем!»
Нагружают все товары. Фискал рапоряжается всем. Жона спрашиват: «Что жо это, Иван купеческой сын, у тебя он прикашшик, али кто нибудь?» Он говорит: «Молчи, не твое дело!» Приказал дворнику коня запрягать. «Но, садись. Поедем со мной!» Сяли на лёкку шлюпку. Выехал он за город и говорит: «Я надеялся на тебя, как на стену каменну, а ты себя погубила и меня раззорила». Згреб ее и стал молотить. Избил до полусмерти, потом свалил ее в ему́рину.
Потом она лежит. Отлежалась. Пастух пас скота. Слышит, что человеческой голос. Пастух думат: «Что тако?.. Кто ето кричит?» Подходит к емурине, видит человек лежит. «Ах, кто доброй человек, крешшоной, выручи меня из этой емурины!» Он раньше ее знал, а тут узнать не мог: избита она. Он пас в отгоне, у него нашлась косушка вина. Он напоил её. Прожила она у него две недели — поправилась.
Когда у нее все знаки зажили, пошла она в город, где шьют лопать. «Сшейте мене мужицку лопать: брюки, сюртук и фуражку с козырьком». Надела, приходит в присутственно место, волосы обрела, груди подтянула. Ее начальник спрашивает: «Што надо, молодец?» — «Хочу, говорит, послужить богу и великому восударю вольноопределяшшим!» Забрели ее, взяли. Как она раньше многому была обучона, выходит дядька, показал, росказал — она всё делает сразу, все понимает и словесность и ружейные приемы. Он и говорит начальнику: «Толи этот вольнопределяшшой, али какой учоной. Все хорошо делат».
Ковда она обучилась всему, жалуют ее чином, ундер-офицером, офицером и так дослужилась до енерала. Женшина!
А тот с етой досады стал пить с горя. Жил плохо. Дожил — в одной рубашке остался. Пошел в кабак, сидел, думал, думал и додумался. Таким же манером приходит, на службу записался. Его также дядька учит. Но у него с печали мешаться стало. Но все таки он понял и словесность и ружейные приемы, смог до возвышения дослужиться, но только до полковника.
Вдруг делатся в том месте тревога. Нужно прибавить в город войска. Приказывают полковнику: «Гони войско в этот город. А ты, енерал, держи войско и наследуй как следушшим порядком».
Ковда она узнала его, своего хозяина (сошлись они в присутственном месте, али где в беседе, а у него рубец был на шее), она подошла и говорит: «Ах, кака одежа у вас хороша! Кто её шил? Расстегни ка ворот, я лучше разглежу». Тот, дурак, росстегнул. Она поглядела рубец. «Верно — думат — правду, мой хозяин».
Ну, потом нужно гнать полк. Гонят. Доехали до станции. Енерал распоряжатся: «Ну, полковник, иди ишши фатеру!» Ну тот нашол. Не худу́ жо фатеру нашол. А енералу не ндравится. «Запах, говорит, плохой». Ругатся, подошел: хлесь, хлесь — набил полковника. Завтре опеть енерал бьет полковника. А ей хочется свои побои отплатить. Тот думат: «Ну енерал!.. Хошь бы убрали его куды небудь!»
Вот последня станция. Это был тот город. Он кроме своего дома ничего не мог лучше найти енералу. Енерал говорит: «Вот ето хорошой хозяин. Очень рад!» Разошлись по разным комнатам. Енерал с хозяином пошол в отдельну комнату, а полковнику приказал итти в суседню. «Ступай и все пиши». Вот енерал спрашивает: «А што жо, ты — старожил, али приезжой?» — «А я, говорит, вашо превосходительство, мене все это имущество досталось так, дарма»... «Как дарма?» — «Да вот так. Были мы в одном месте. Все хвалились то тем, то другим, а он (прежней хозяин) нечем не хвалится. А я ему и говорю: «Похвались хошь бабой своей». А я ему и говорю: «Я ее угребу».
«Поспорили, составили договор — достать знаки: перстень, бруслет, чесы. Все сделали. Ежели я принесу знаки — то все заберу, ежели нет — я ему вечной слуга. Вот я явился к ней с письмом, што его товарищ. Она меня приняла честь честью, потом повела в отдельну комнату. Я ей и говорю, што муж ее велел с ней ночевать. Как она закричит, затопат. Сбежались слуги. Она говорит: «Возьмите етого человека нече́сно». Стали меня бить. Избили, выбросили. Лежал я до солнца. На другой день стал, пошол в кабак шкалик вина выпить. Пошел, попадает мене старуха встречу. — «Што ты, дитетко, печальной?» Меня серцо взяло, пнул ее. Та говорит: «Не пинай, дитетко, я теби ишшо пригожусь!» Верно, думаю, стары люди! Росказал ей, как меня напотчивали и проводили. Она научила сделать гартироп, на середку выбрать доску с сучком, сучек выбить, дырку сделать и сделали. Старушонка повезла на базар. Та едет, спрашиват: «Как цена?» — «25 рублей». Купила, поставила в свою спальну. Вечером сидела, сидела, плакала, потом уснула своим крепким сном. Я вылез, забрал все: часы, бруслет, перстень. Забрал, пришел в условлено место, где условие писали при всей публике, принес все знаки и все заступил у него сколько было».
А полковник все пишет там. Тут енерал и говорит: «Ну што записал, полковник?» Тот говорит: «Записал всё!» Ну россудил енерал хозяина. Сразу и расстреляли этого человека. А у него были родственики. Оне донесли все в сенат амператору. Тот приехал, призвал енерала, спрашиват: «За что ты росстрелял его?» Тот все россказал, как было. Прочитал царь: — «Правду», говорит: «все тут записано?» — «Правда», говорит: «вашо величество». Тот его выше енерала сделал графом, графску одежу на него надел.