– Да где уж мне. Ладно, с этими всё понятно. А тебя давно ждала, Аспид. Чего не шёл-то?

– Говорят, ты на меня в обиде.

– Глупости говорят. Знаю, что тебе нужно, но ты всё же скажи. Так принято.

– Ребят хочу вернуть.

– Ты ж сам отдал?

– Я отдал, я и заберу.

– И платы не побоишься?

– Кто ты Балию? – спросил я.

Кажется, я начинаю понимать, как это работает. И мне это сильно не нравится.

– Неважно. Теперь я нейка, его вечная рана.

– Какую плату он запросит?

– Это не плата, Аспид. Балий устал умирать за вас.

– Так, нежить, – Клюся решительно шагнула вперед, – ты этого разговора даже не заводи! Он же дурак! Он сейчас скажет: «А давайте я за всех помру»! И помрёт!

– Клюся…

– Не клюськай! Я знаю, что тебе жизнь не мила. Но мне наплевать! Потерпишь! Да, я эгоистка!

***

– Какое же вы унылое говно!

– Эдуардик? Ты же должен в капсуле в трубочку писать и моей дочери глазки строить?

– Мы в капсулах, пап. – Настя шагнула в круг света и провела рукой сквозь стол. – Я попросила дедушку.

– Моё почтение Рыбаку, – кивнула Сумерла. – Но это всё ещё место Балия.

– Место – Балия. Время – Кобольда, – сказал Эдуард твёрдо.

– Говори, численник.

– Вы создали ад с кипящим говном. Теперь рядитесь, кому сидеть в котле, а кому дрова подбрасывать. Ах, как круто – вариться за всех в котле с говном! Но кочегары-то тоже не сильно счастливы. Мы знаем другой путь! Боль – не единственный триггер.

– Кто это «вы»? – мрачно поинтересовалась Лайса.

– Мы – Дорама! Мы создали новый мир! И не дадим людям всё испортить!

– Рюди вам рисние, да, Эдиська? – сказала, отстранив дочь, азиатка. – Без них проссе, ведь так? Засем вам эти старые нехоросые рюди, давайте заменим их на новых, хоросых, из Дорамы?

– Сэкиль, – сморщился тот. – Вы-то откуда взялись?

– А где я, по-твоему, быра?

– И вы получили, что хотели?

– Да. Теперь мы знаем.

– Уважаемая Сэкиль, при всём нашем почтении – Вы опоздали. Кобольд не нужен. Его время уходит, его фикторы перепрошиты Дорамой, его вирпы рассеялись…

– Не все, – сказала Нетта.

Моя янтарноглазая красавица встала рядом с Клюсей. Они стоят между мной и Сумерлой, как будто решив защитить. Но если меня надо защищать, то я не стою защиты. Такой вот парадокс. Поэтому я шагнул вперёд и даже не удивился, что Нетту пришлось сдвинуть плечом. В глубине души я знал, что однажды так будет. Мир задолжал мне её.

– Кто-нибудь объяснит уже наконец, что происходит? – спросил я. – Простыми словами? Без коробок с котиками?

– Я хочу стать Хозяином места, – заявил Эдуард.

– А я буду его нейкой, как мама. Мы всё изменим.

– Настя, а почему я узнаю это вот так? Можно же было обсудить…

– Обсудить? – дочь печально хмыкнула. – Извини, пап, но ты не из тех, кто принимает чужое мнение. Ты типичный нарцисс, как все нелюбимые дети. Комплекс мессианства, помноженный на саморазрушение. Тебе проще умереть, чем допустить, что не прав. Разве не это ты только что собирался сделать?

– Ну, блин…

Это я-то нарцисс? Да я себя ненавижу! Но моя дочь, увы, тоже не из тех, кто принимает во внимание чужое мнение. Особенно моё.

– Ты мне дорог, я так не хочу. Эдуард предлагает выход, я считаю его правильным.

– Ладно, допустим. А что, можно просто так захотеть – и стать Хозяином?

– Можно! – сказал Эдуард.

– Нельзя! – сказала Сумерла.

– Всё срозно, – сказала Сэкиль.

– Надо, – сказала Настя.

В этот момент я понял тех, кто говорит, что она «вылитый отец». Внешне, к счастью, ничего общего. Но то, как она наклонила голову, как посмотрела, как это произнесла… Словно в зеркало глянул. Ох, дочь моя… Какие стишки сочинят про тебя мои внуки?

– Эдуард прав, нельзя делать вид, что всё нормально. Игнорирование ведёт к психозу. Массовое игнорирование – к массовому психозу. Прости, пап, ты просил без коробок, но я всё же помяну проклятого Шрёдингера ещё раз. Если коробку продержать закрытой достаточно долго, то мы будем знать, что кот умер, даже не открывая. Потому что коты не вечны.

– Как меня достали эти парадоксы, – сказал я с досадой. – Скажите уже что-нибудь прямо.

– Может, вы скажете, Сэкиль? – предложил Эдуард. – Это же ваш Кобольд.

– Коборьд хотер сдерать хоросо.

– Так скажите же вслух, что он сделал для этого «хоросо»! И что получилось, тоже скажите! Нет? Не хотите? Интересно, почему?

Сэкиль не ответила.

– Тогда я скажу. Потрясу коробку, может, кто-то мяукнет? Нет возражений?

Все промолчали, и он продолжил:

– Итак, наш многоуважаемый Кобольд, будучи, как вы это называли, «сильным этическим ИИ», при помощи нашей гениальной Сону Сэкиль, а также ряда других весьма неглупых людей, решил проблему «контроля контролёров». Исключил человеческий фактор, не дающий социуму принимать этичные решения. Создал замещающую глобальную этикосистему.

– Это быро хоросым вариантом.

– Ещё бы! Мир катился в жопу, разгоралась большая война, прокатывались волны пандемий, общество погрузилось в стресс и психоз, государства увязли в гиперконтроле, впав в управленческий паралич из-за перегруза входного контура Большими Данными. Я верно излагаю?

– Пока да, – лаконично ответила Сэкиль.

– Заместить этот бардак системой киберогенной этики действительно казалось хорошим выходом. Возможно, единственным. Люди возлюбили этический ИИ в лице его вирпов, а через них и самоё себя. Впервые Человечество получило счастья всем даром, и никто не ушёл обиженным. И увидел Кобольд, что это хорошо! Пришло Время Кобольда.

Сэкиль кивнула, соглашаясь.

– Так что же пошло не так?

– Пробрема Набрюдатеря. ИИ несубъектен.

– Именно! Кобольд может сколько угодно ходить вокруг коробки, но не может её открыть. У него лапки. Для этого нужны люди. Но именно люди создают проблемы, которые должен был решать Кобальт! Круг замкнулся. Тогда Кобольд решил выделить из себя Наблюдателей, которые будут открывать для него коробки. Но вирпы оказались в этой дихотомии скорее котами, чем Шрёдингерами. Решением стали тульпы. Автономные сгустки концентрированного одиночества идеально подходили на роль манипулятора для разрушения квантовых суперпозиций. Да, уважаемая нейка?

– Я не понимаю многих твоих слов, численник. Но не́твари испокон веков порождались и поглощались Хозяевами.

– Они носитери автономий Пенроуза, – подтвердила Сэкиль. – Квантовые нейроны, синхронизированные кубиты. Анарог бозе-эйнстейновского конденсата, создаюссего квантовые эффекты на макроуровне.

– А я их, значит, растил вам на корм.

Удивительный я мудак всё-таки. Космологического просто масштаба.

– Антон Спиридонович, вас, уж простите за откровенность, использовали. Кобольд привёл вас в Жижецк, разыграл против Балия и, победив, получил доступ к уникальному ресурсу, – снисходительно пояснил Эдичка.

– Они поят детишек мёртвой водой, Аспид, – сказала Сумерла. – Таков договор.

– То есть, – уточнил я, – мои выпускники с самого начала никуда не уезжали и ни на какую работу в Кобальт Системс не устаивались? И не было никакой эпидемии аутической комы у вирт-операторов? Из них сделали новую высокотехнологичную версию покляпых? Покляпых два-ноль?

– Да, Антон-сама, – кивнула азиатка.

– И кого я за это должен убить?

– Меня. Себя. Всех. Для них не быро другой судьбы, поймите. Вы не погубири их, а спасри. Их всё равно здало небытие.

– В этом всё ваше «время Кобольда»! – зло сказал Эдуард. – Котлы с кипящим говном. У вас без кипящего говна ничего не работает.

– Нигде не работает, Эдуард, – вздохнула азиатка, – нигде. Вы возмуссяетесь, но и васа Дорама на паровом ходу. Дераете вид, сто прохое говно – насе, а хоросий пар – вас. Но есри не будет котров, то не будет и пара!

– Мы хотим это изменить, Сэкиль. То, что вы принесли с той стороны…

– Это дорого нам стоило, – сказала, выступив из темноты, чернокожая девочка. – Мы-то нырнули в кипящее говно, про которое вы так любите рассуждать. И вынырнули не все. А вы что сделали? Да нихрена. Так что не примазывайтесь.